Алесь также каждый раз привозил Фросе новых обитателей сарая, кроме коровы у них уже были четверо подходящих поросят, во дворе бегали два десятка курей с цыплятами, среди них гордо выхаживал петух. Гордостью Фроси стали и пять гусынь с гусятами — это будет и мясо к зиме, и отличный пух…

Огород тоже стал хорошим подспорьем в это лето. Как не хочешь, а зима — тяжёлая пора для деревни. Алесь с Фросей с помощью односельчан подновили избу и сарай, и у них было всё готово к прибавлению в семействе.

Малыши Стасик и Анечка уже вовсю ходили своими ножками и целыми летними днями возились в куче песка, которую для них насыпал Алесь во дворе, напротив крыльца дома. Дети всё же странно смотрелись рядом друг с другом, увалень с льняными волосами Стас очень отличался от чернявенькой дробненькой Ани. Фрося постоянно стригла ей коротко бровки и реснички и старалась, чтобы девочка всё время была в платочке, ненароком кто-то досужий доложит, куда надо, о своих подозрениях, а ведь случаи такие были, Алесь про это рассказывал.

Беременность Фроси на этот раз протекала очень даже спокойно, растущий живот нисколько не мешал ей заниматься немалым хозяйством, а приезжавший летом часто Алесь старался максимально облегчить её хлопоты. Они по-прежнему были внимательны и ласковы друг к другу.

Накануне Нового 1943 года Фрося с помощью деревенских баб успешно разродилась мальчиком, которого, несмотря на мороз, повезли крестить в Мядель. Это было намного дальше, чем Поставы, но бережёного бог бережёт. Ребёнку при крещении дали имя Анжей, но сами они между собой стали его звать Андрейка, и нет смысла говорить о том, как были счастливы Алесь с Фросей.

Сын унаследовал тонкие черты лица отца, а пшеничные волосы и сапфировые глаза — от матери.

Соседка тётя Маня всё удивлялась:

— Это же надо, какие трое разных детей, ну, совсем не похожи друг на друга…

Фрося только смеялась в ответ. После родов она чувствовала себя очень даже хорошо. Груди её, как и в первый раз были полны молока, малыш хорошо набирал вес, был спокойным, и матери не доставляло большого труда справляться с тремя такими маленькими детьми.

Как-то в конце января Алесь приехал на выходные и застал вытопленную баньку:

— Фросенька, мы сегодня будем вместе мыться…

— Конечно, дорогой, и не только… — и она звонко рассмеялась.

Алесь подхватил её на руки и закружил по избе:

— Сладкая моя девочка, как я по тебе соскучился, по твоим ласкам, телу, по твоей неуёмной страсти…

— Только моей?!..

— Нет, конечно же, нет, я тебя так хочу, что не могу уже дождаться, когда детки отойдут ко сну…

А потом была банька и ночь, в которой они не заснули до утра, отдаваясь пылкости любви…

Глава 18

Снова наступила весна, а вместе с ней опять явилась немецкая заготовительная команда. На этот раз сельчане были предупреждены Алесем об их прибытии заранее, он подсуетился и выяснил сроки, а также маршрут этих мздоимцев, и пастух увёл коров подальше в лес. Люди, что могли, попрятали, но всё равно убытки от этого наезда были ужасными. И вновь, как и прошлый раз, горевали бабы и негодовали мужики.

А летом в их лесах объявились партизаны, началась рельсовая война, взлетали на воздух составы с фашистами, оружием и бензином, подрывались мосты, совершались налёты на комендатуры в крупных сёлах, уничтожались полицаи…

Но партизанам нужно было чем-то питаться, поэтому начались рейды по деревням. Так называемые лесные братья выгребали у крестьян из закромов порой больше, чем немцы. Не обошла подобная напасть и деревню Курачичи, куда народные мстители тоже наведывались не раз, и после них бабы ещё долго голосили, проклиная этих освободителей.

Фрося старалась улаживать всё мирным путём и без сопротивления отдавала сало, яйца, картошку и подносила удальцам самогонку, а те, видя на её руках трёх малолетних детей, сильно не обирали.

После появления в их местах партизан Фрося стала очень волноваться за Алеся, ведь от Постав до деревни было порядка десяти километров, а он один на подводе, да большую часть лесом, наезжал в выходные к ней, и ясно, что немногие из партизан знали о его подпольной деятельности.

Отшумело лето, убран огород, подполом хранились на зиму картошка, свекла, морковь, капуста, в бочках — засоленные сало, капуста, огурцы и даже грибы.

Доходили слухи о том, что Красная армия отбросила фашистов от Москвы, Волги, Кавказа и Ленинграда и устремилась на запад, многое из этого Фросе рассказывал Алесь, а та — по секрету бабам.

Партизан становилось всё больше и больше, освобождались военнопленные, кто-то бежал из гетто, начались репрессии среди местного населения за оказание помощи партизанам, и многие пожилые мужчины и подростки вливались в их отряды.

К Фросе по ночам иногда стучались уже проверенные, не раз приходившие из партизанского отряда люди, и она заранее готовила для них мех с продуктами.

Алесь стал наведываться не регулярно, между его встречами с Фросей и детьми возникали всё большие и большие паузы… Во время этих редких встреч Алесь рассказывал о том, как лютуют гитлеровцы, что становится всё трудней выпрашивать на выходные подводу с конём, и что он уже не раз просился в партизанский отряд, но подпольное руководство не соглашается, считая, что от него больше пользы в комендатуре.

Зима выдалась лютой, Фросе было совсем нелегко справляться с тремя малышами, ждать помощи ей было не от кого. Алесь по-прежнему наведывался домой в деревню крайне редко, и на душе у Фроси становилось всё пасмурней. Страх за дорогого человека разрывал сознание, мысли одна мрачней другой приходили в голову.

Однажды, уже в конце зимы, тихий стук в двери разбудил Фросю, стук был условный — партизанский, и она открыла дверь. В сени ввалились трое партизан, стуча валенками, оббивая снег. Фрося приложила палец к губам, призывая к тишине, предупреждая, что спят дети, и впустила их в горницу, и в первом высокорослом и грузном партизане с автоматом на груди она узнала Степана…

— Ну, здравствуй, Фрося…

Глава 19

Стены, вещи и лицо Степана поплыли в глазах Фроси. Страх и боль сковали сердце, она молчала, тупо уставившись на стоящего напротив неё законного мужа, такого явного и такого нелюбимого.

Наконец молчание прервал один из партизан, пришедший со Степаном:

— Что знакомую встретил?

Хмурый Степан оглянулся на него и сквозь зубы проронил:

— Да, знакомую, хорошо знакомую… Ребята выйдите, нам потолковать надо…

Партизаны не стали пререкаться и пошли в сарай, где Фрося всегда оставляла для них мех с приготовленными продуктами. Только поторопили Степана, чтобы он долго не задерживался, и с ехидными улыбками вышли из дому. Когда за ними закрылась дверь, Степан грузно сел на лавку возле стола и жестом показал Фросе сесть напротив:

— Ну, что молчишь, нечего рассказать или не хочешь? А, может, стыд глаза ест? Думаешь, я ничего не знаю, ищешь, паршивка, как выкрутиться? Всё я про тебя, сука, знаю! Знаю, что сбежала в деревню со своим польским козлёнком, а что живёшь здесь, подсказал старый дружок из полиции, которого мы недавно за яйца взяли.

А тут прошлись по домам, и многое мне открылось, хотя кое-какие вопросы остались. Ах, поди ты, с муженьком живёт, тот с города наезжает, такой порядочный, антыллегентный, тьфу ты! Три ребёночка у них славненьких, третьего мальчонку уже здесь родила…

Вот, стервоза, при живом-то муже в блуд кинулась и ещё дитя приплодила с полюбовником?! Вот только не пойму, а третий-то откуда? Пшек твой, как выяснилось, у немцев служит, это на него похоже, доберусь, кишки выпущу, а вот что с тобой делать, жёнушка?

Чем больше Степан говорил и бросался грязными словами, тем сильней в душе Фроси разгоралась ненависть к нему и желание бороться за свою судьбу, за своего любимого, за своих детей… Она резко поднялась с лавки, подпёрла бока руками и бросила ему в лицо:

— Ах, откуда ты выискался такой славный защитник Родины, под какой юбкой прятался, пришёл тут обирать обездоленных баб, детей и стариков и хорохоришься!

Ты мизинца Алеся не стоишь, воспользовался тем, что мне некуда было деваться, взял в дом к себе батрачку, бабу в постель, чтоб удовлетворяла твои скотские потребности, самку для твоих детей, а сам и слова ласкового в мой адрес не произнёс, а когда помирала от родов, наблюдал спокойненько, издохну или нет. Уже другую себе подыскивал дуру и пил не за моё выздоровление, а за то, что ты самец исправный, и только благодаря доктору и его жене я осталась живой, да продлит господь им жизнь.

Послушай, мой дорогой бывший муженёк, ты можешь меня убить сейчас, вон какой автомат навесил на грудь, но учти, что обездолишь трёх детей, один из которых всё же твоя кровь. А что ты дальше будешь делать, как с этим жить?!

И чем больше распалялась Фрося, тем ниже клонилась голова Степана, и в прежде горящих злостью и презрением глазах появилась неуверенность и даже мольба. А Фрося продолжала:

— Уходи, Степан, ты мне ничего плохого в жизни пока не сделал, я на тебя никакой злости не таю, у меня есть от тебя ребёнок, и этого факта не скроешь, хотя я очень бы хотела уехать на край земли от тебя, от этой проклятой войны и от терзаний в душе. Сейчас ты узнаешь кое-какие вещи, которые обязан просто похоронить на дне своей памяти, иначе я тебя и в гробу достану.

Начнём с того, что Алесь является подпольщиком и уже давно, с начала войны помогает партизанам ценными сведениями, но с кем он связан и как доставляет сведения, я не знаю, и тебе знать не положено.

А теперь пойдём, посмотри на своего сына, я тебе запретить этого не могу, хотя Алесь его любит и воспитывает, как родного…

С этими словами Фрося подошла к Степану, взяла его за огромную руку и повела в спаленку, где сопели носиками спящие дети. Степан посмотрел на широкую кровать, попеременно переводя взгляд с одного ребёнка на другого. Вначале он долго разглядывал в тусклом свете керосинки лицо своего сына, и тепло разливалось по его сердцу… Затем взгляд только скользнул по личику самого маленького и он сразу отвернулся от него, потому что опять в душе закипела злость. Но тут его взгляд упёрся в миловидное личико девочки, смугленькой, с чёрными кучерявыми волосиками и с характерным носиком… Он перевёл взгляд на Фросю, в котором застыл вопрос.