Стасик и Анечка — двойняшки, девочка родилась очень слабенькая и какое-то время находилась под наблюдением врачей, но теперь, слава богу, ты видишь, вполне здоровенькая…

Вот, Оленька, и весь мой сказ, и если я тебе после этого мила, то буду очень рада иметь такую славную подружку, да ещё по соседству. Родится в добрый час у тебя ребёночек, я с радостью тебе помогу, в чём только смогу.

Вот переживём эту зиму, а потом обзаведусь хозяйством, надо коровку прикупить, как без неё с детками, хочу завести и поросят, и курок… Ох, сколько всего надо, поеду в деревню, продам свой дом и за вырученные денежки прикуплю, дай Бог, задуманное…

Было видно, что Оля не осталась удовлетворённой услышанным, но она поняла, что другого из Фроси не выудит, в глазах той пылал синий пламень, в котором можно было сгореть, а она этого явно не хотела, её тянуло к новой старшей подруге, такой умудрённой, решительной и красивой.

Первого сентября Фрося надела своё лучшее ещё довоенное платье, взяла за руки своих старших деток и повела в первый класс.

Вместе с другими родителями и детьми они стояли во дворе школы, и директор по одному вызывал из толпы первоклашек и распределял по классам:

— Господарская Анна…

И девочка подошла к первоклашкам.

— Господарский Станислав…

И туда же пошёл мальчик.

Удивлённые и любопытные глаза учителей, родителей и детей уставились на этих таких непохожих друг на друга двойняшек.

Глава 32

Фрося с помощью своей новой подруги быстро привела дом в надлежащий порядок, и он снова заблестел чистотой и уютом, как это было, когда Фрося впервые вступила сюда хозяйкой и будущей женой Степана. С тех пор прошло уже больше восьми лет…

Несмотря на бедность обстановки, новые обитатели дома от души радовались простору комнат и двора. Оля каждую свободную минуту забегала к Фросе, ей было интересно находиться рядом с более опытной, сильной и красивой женщиной, а разница в возрасте у них на самом деле была незначительная.

Фрося тоже хорошо относилась к Оле, принимая с теплом в душе их приятельские отношения, а надо заметить, что подруг в её жизни никогда не было. В деревне она росла рядом со своими старшими сёстрами, а здесь в городе до замужества даже не успела обзавестись тесными отношениями с другими девушками. Про годы войны, прожитые в деревне, и говорить не стоит, там был Алесь, а этим всё сказано.

Вальдемар не пожелал жить вместе с ними в избе, захотел устроиться в кузнице, и ему там с помощью рукастого мужика за бутылку водки отгородили угол, куда поместились его кровать, шкаф, книжная полка и, конечно, заветное любимое кресло.

Рядом с выходом из кузницы вкопали деревянную лавку, и он с удовольствием выбирался наружу посидеть на ней, погреться на солнышке, а возле него копошились подрастающие Фросины дети.

На новом месте возле них поселилась и бедность. Она стала ощущаться во всём — в первую очередь в скудности питания, ведь кормились они только тем, что собрали с куцего огородика при доме, где они жили раньше с Вальдемаром рядом с костёлом. Дети быстро подрастали, старая одежонка становилась короткой и тесной, а на обновки не было никаких средств. И приходилось их матери что-то выкраивать из своих старых платьев и ненужных уже Вальдемару костюмов.

Переезд на новое место явно благотворно сказался на самочувствии старого человека, и он взял на себя полностью занятия с первоклашками, а Андрейка вовсе целыми днями находился с ним рядом.

И когда было Фросе ещё возиться с детьми, ведь на её плечи легли заботы о большой семье. Она что-то вечно копошилась: то на кухне, то стирала, то обшивала, то убирала, а ещё стала бегать в город искать работу, а с этим в их маленьком городке было совсем плохо. Не было ни заводов, ни фабрик, а в немногочисленных магазинах давно все места продавцов были заняты, и она, уставшая, печальная, но несломленная, возвращалась домой, с мыслью завтра дальше продолжить поиски.

Подошла зима, а работы так и не было, надо было на что-то решаться, и однажды вечером Фрося зашла к Вальдемару, уселась на его кровать и напрямик сказала:

— Мы дальше так жить не можем, мне надоело смотреть, сколько осталось в подвале картошки, свёклы и других овощей, отмечая с сожалением, как тают последние крохи, и отлично понимая, что их до весны всё равно не хватит. Денег у нас нет и взять неоткуда, милостыню же просить не пойдём. Дом мой в деревне три гроша не стоит, мне дороже туда ехать, чтоб продать его, а купит ли сейчас кто-то эту развалину, тоже сомневаюсь.

Всё, я приняла решение, поеду в Вильнюс, возьму с собой брошь — ту, что оставила мне Рива, — и постараюсь продать её там. Как я это сделаю, ещё не знаю, но я это сделаю, и Вы не должны этому противиться…

Во время всего запальчивого монолога невестки Вальдемар не сводил с неё взгляда, серьёзно всматриваясь в пылающие синевой глаза и зарумянившиеся от волнения щёки. В этом не было ничего удивительного, ведь она так долго не могла решиться на этот разговор… Невольно тёплая улыбка разукрасила морщинами его старческое лицо:

— Поезжай, детка, я уже сам об этом не раз думал, боюсь только отпускать тебя одну, но посвящать в это кого-либо совершенно нельзя.

Возьми эту брошь, а ещё одну царскую золотую монету, надо только придумать, куда их на тебе спрятать, время неспокойное, полно воровского люда в поездах. Найди синагогу — это еврейский молельный дом, вроде костёла, там покрутись немного, потихоньку порасспроси о предмете твоих намерений, и, думаю, у тебя хватит смекалки найти нужного человека. Я тебе уже говорил, что евреи могут обсчитать слегка, но никогда не ограбят…

На том и порешили. Фрося сообщила своей подружке Оле, что уезжает в деревню продавать дом и вернётся только через несколько дней, а пока просила помочь Вальдемару справиться с хозяйством и детьми, на что та согласилась без всяких возражений.

Перед выходом Фрося скрутила в большой узел свою шикарную косу, внутрь которой тщательно запаковала брошь, а монету, не мудрствуя лукаво, спрятала под стельку своих разбитых валенок. Выслушав последние наставления Вальдемара и расцеловав на прощание спящих деток, ночью пешком отправилась на вокзал.

На промёрзшем вокзале купила практически на последние деньги самый дешёвый билет до Вильнюса в общий вагон без спального места. Да и чего зря тратиться, ведь находиться в пути всего какие-то четыре часа… Тем не менее, ей предстояло первый раз в жизни ехать в поезде, первый раз в большой город и первый раз делать то, что никогда в жизни не делала, но с верой, что всё пройдёт благополучно.

Глава 33

Нельзя сказать, что Фрося со спокойной душой отправлялась в это короткое путешествие. У неё был повод волноваться, ведь она ещё ни разу не была ни в одном городе, кроме своих маленьких Постав, а тут Вильнюс — крупный центр, да ещё другая республика.

Пока она мысленно накручивала себя страхами, к платформе неожиданно, с рёвом и дыша паром, прибыл состав, и вместе с немногочисленными пассажирами молодая женщина вошла в холодный поезд.

Сидя в заставленном чемоданами, узлами и коробками тесном вагоне, она исподволь присматривалась к рядом сидящим людям, ища кого-нибудь, похожего на еврея. Кто знает, а вдруг уже сейчас повезёт, и она сможет получить нужную ей информацию о той синагоге и, чем чёрт не шутит, обретёт полезное знакомство.

Никого подходящего вблизи себя она не обнаружила и успокоилась, — будь, что будет, — и прикрыла глаза. Поезд, лязгая и дёргаясь, останавливаясь на частых остановках, ещё до света прибыл в Вильнюс. Фрося вместе с остальными сошедшими здесь пассажирами потянулась на выход. Выйдя из здания вокзала, она вдруг поняла, что совершенно не знает, что делать дальше и куда идти.

Увидев милиционера, смело подошла к нему и спросила, не знает ли он, как найти в их городе самую большую синагогу. Служивый на плохом русском языке указал, в какую сторону идти, и подозрительно посмотрел на Фросю. Ей ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ и объяснить, что хочет наняться к евреям на работу. Тот покачал головой и посочувствовал, что далековато, мол, топать, — синагога находится в старом городе, и лучше до неё доехать на автобусе или такси.

Денег на такси у Фроси не было, а автобус ещё не ходил, и она смело пошагала в своих растоптанных валенках по замёрзшему, едва просыпающемуся неизвестному городу.

Фрося быстро шла в ту сторону, которую ей указал милиционер, с уверенностью, что всё у неё получится, как надо, как они задумали с Вальдемаром. Идя по узкому тротуару, она крутила головой, обращая внимание на то, что в Вильнюсе совсем не ощущалось недавнее окончание войны.

В этом она убедилась позже ещё не раз, не увидев на улицах многочисленных безногих инвалидов на грохочущих по мостовой колясках, с уродливо подвёрнутыми под себя колошвинами от брюк. Не было и просящих милостыню слепых, трясущихся с похмелья у пивных, одноруких и одноногих, и просто контуженых с выпученными глазами и открытыми ртами с пеной на губах. Таких было много даже в их маленьких Поставах.

Просящих милостыню она всё же увидела, располагающихся на свою унизительную работу на ступеньках, ведущих к входу в костёл, в который Фрося и зашла.

Внутри величавого храма ещё никого не было. Она опустилась возле боковой загородки на колени и истово помолилась святой деве Марии, прося о помощи и поддержке в трудном её деле. Положив последний крест, вышла из костёла и зашагала дальше в нужном ей направлении.

По дороге в синагогу всё чаще стали встречаться идущие навстречу люди, и она почти у каждого спрашивала, как быстрей дойти до цели её путешествия. Но далеко не все откликались на её просьбу, брезгливо морщась, слыша русскую речь. Видя это, она перешла на польский, и стало полегче, — знавших и с удовольствием отвечающих на этом языке было гораздо больше.