Сейчас, когда я уже не студентка, то чувствую себя, словно загнанное в тупик животное. Друзья, которые у меня были, разбежались по четырем сторонам света, сделав следующий шаг в своей жизни. Оказывается, довольно одиноко стать выпускником. Так одиноко, что я начинаю понимать, почему многие люди автоматом поступают в магистратуру, стремясь пережить это чувство единения и дружбы еще раз. Но в отличи от них мне сейчас нужен академический перерыв. К тому же теперь я уже не одинока. Я здесь с Греем, который, кажется, заполняет собой все пространство; вот прям буквально, из-за своего роста и энергетики, кажется, что парень владеет своей собственной солнечной системой, вокруг которой вращается вихрь планет и звезд.

Прямо сейчас он удобно устроился на диванчике, закинув свою длинную руку на его спинку. Солнечный свет пронизывает его русые волосы, а легкая улыбка играет на его губах.

- Что? - спрашиваю я перед тем, как откусить еще один кусочек курицы. Невольно испускаю стон. Кажется, что я хотела хрустящей, золотистой, сочной и вкусной жареной курицы уже лет так сто. Короче говоря, это рай земной.

Грей улыбается до ушей.

- Просто мне нравится наблюдать, как ты поедаешь эту курицу.

- Ты говоришь об этом, как о чем-то незаконном.

Он смеется.

- Что ж, в твоем исполнении это выглядит, как нечто незаконное.

Я собираюсь сказать ему отвалить, конечно, оставаясь при этом максимально милой, когда Грей закатывает рукава до локтей, и кое-что на внутренней стороне его предплечья отвлекает меня.

- Эй, что это? - я хватаю его запястье и аккуратно поворачиваю руку, чтобы разглядеть тату, украшающую его предплечье от кисти до места сгиба руки. Она состоит из математических символов, сделанных голубыми чернилами.

Грей немного напрягается, шумно вдыхая. А затем спокойно выдыхает и отвечает обыденным тоном.

- А, ты об этом, - он кивает в сторону моего пальца, кончиком которого я обвожу контуры символа на его запястье, - этот называется Тождество Эйлера, - его голубые глаза встречаются с моими. - Насколько ты сильна в математике?

Я кривлюсь.

- Ну, я проходила курс высшей математики, потому что он входил в список обязательных предметов. Но сдала я его лишь благодаря своей силе воли и краткосрочной памяти. Должно быть, ты разбираешься в этих штуках.

Грей понимающе улыбается.

- Ладно, тогда поясню тебе все в двух словах. Математики часто называют тождество Эйлера самым красивым математическим уравнением из-за его наглядной простоты, и потому что оно связывает пять фундаментальных констант, или полей, математики.

- Поверю тебе на слово, - я глажу пальцем вдоль уравнения перед тем, как перехожу к следующей татуировке в виде длинной последовательности чисел с дробями, буквами и еще кучей всего, что разом похоже на абракадабру. - А эта?

- А, это базовое доказательство формулы Эйлера, - он смотрит на меня, веселясь. - Я мог бы объяснить тебе его, но...

- Все в порядке, - говорю я быстро, на что Грей смеется. А я продолжаю медленно поглаживать место татуировки. Они выполнены на отлично, изящный подчерк в какой-то степени кажется женским. И хотя доказательства и уравнения написаны вперемешку, вместе они выглядят как единое целое. - Я не знала, что ты увлекался математикой.

Его кожа покрывается мурашками, а золотистые волоски на руках встают дыбом, когда я дотрагиваюсь до локтя парня.

- Она просто легко мне дается, - говорит он, пожимая плечами. - Как и моей маме. Она бы могла посвятить себя любой математической области, будь то физика или машиностроение. Но мама любила историю и теоретический анализ, потому в конце концов стала историком в области математики. Эйлер был математиком и физиком восемнадцатого века, он был гением. Мама в некотором роде испытывала к нему слабость.

Я усмехаюсь.

- Это мило.

Грей наклоняется ближе ко мне. Наши головы почти соприкасаются, когда мы вместе смотрим на его тату. Его голос переходит на шепот и становится очень мягким.

- Она, гм... Она умерла.

Мое дыхание замедляется.

- Когда? - лишь идея о том, что он потерял маму, а меня не было с ним рядом, ощущается словно пуля в живот.

- Когда мне было шестнадцать. Рак груди, - кадык на его горле вздрагивает. - Она пережила столько боли, особенно в конце. Я сидел с ней все это время, держал за руку.

Его густые ресницы опускаются, скрывая от меня голубые глаза.

- Ей был нужен физический контакт. Боли были слишком много. Так что она держала меня за руку скорее ради отвлечения.

Широкая грудь Грей вздымается и опадает, пока он медленно дышит, пытаясь взять себя в руки. Он с трудом сглатывает, и я опускаю ладонь на его руку, уверенно сжимая.

- Однажды я взял ручку и сказал ей прочитать мне лекцию. Она часто делала подобное для меня, делилась своим видением красоты математических теорем, доказательств, функций и уравнений, - он неуверенно смеется. - Они служили мне сказками на ночь.

Рука Грея сжимается в кулак, и мышцы его предплечья напрягаются.

- Она писала у меня на руке. Каждый раз. Я смывал это все, а она начинала заново. Эти татуировки. Это ее последние... Я попросил кое-кого вывести их чернилами. Чтобы сохранить.

- Они красивые, - я не думаю, просто поднимаю его руку и оставляю нежный поцелуй на мягкой коже.

Его предплечье напрягается еще сильнее, и я обнаруживаю, что Грей смотрит на меня широко открытыми глазами. В них мерцает боль с примесью тоски. Я чувствую эти же эмоции - эту потребность в ком-то, кто понимает, какой пустой может быть жизнь, если ты остался один в собственной вселенной.

Несколько секунд Грей не отрывает от меня глаз, а затем прочищает горло.

- Черт, Мак, ты доведешь меня до слез, как какого-то сопливого малыша, - он криво усмехается мне.

И я вторю его улыбке, отпуская руку Грея и откидываясь на свое сидение.

- Что ж, безумно сложная математика для тебя как раз плюнуть, а? Ты никогда не говорил мне, какой у тебя профилирующий предмет, - думаю, это не то, чего я ожидала.

Грей отводит глаза и откусывает супер-большой кусок курицы.

- Машиностроение и нанотехнологии, - бормочет он, пытаясь прожевать еду.

А я давлюсь своим напитком.

- Святое дерьмо, - говорю я, когда снова могу дышать.

Грей просто пожимает плечами.

- Как, черт побери, у тебя хватило времени на двойную специализацию, да еще и на достижения в футболе?

Он немного съезжает на своем сидении.

- Я добавил нанотехнологии, чтобы все было интереснее.

- Потому что машиностроение тебе показалось слишком посредственным? - пищу я.

Он возится со своей салфеткой.

- Ага, ну... Как я и говорил, это легко мне дается. И я правда хотел узнать больше в области нанотехнологии. Знаешь, сколько крутого дерьма разрабатывают на этом поприще? Когда ты начинаешь понимать иерархические архитектуры наноструктур... - он внезапно замолкает, а его лицо немного краснет, словно его самого пугает сказанное. Может, он и правда боится, но и любит.

- Ты мог бы поступить в университет Лиги Плюща, верно? - спрашиваю я.

- У этого университета самая лучшая программа для футболистов и очень достойное отделение физики, - отвечает он, пожимая плечами. - Ничего особого.

Я гляжу на него, совсем не понимая, зачем он пытается скрыть свой интеллект. Очевидно, парень думает, что я стану его судить; он хмурится, а его руки сжимаются в кулаки.

- Ты не спросишь, почему я рискую, играя в эту тупую спортивную игру, когда могу достичь большего?

- Я бы не стала о таком спрашивать. Я знаю, что в футбол играют не только дураки.

Он немного расслабляется. А затем проводит рукой по своим блестящим волосам.

- Прости. Я обидчив. Мне не нравится, когда ко мне проявляют чрезмерное внимание. То есть, я чертов номер 66. Я звездный игрок команды, выигравшей чемпионат. У меня и так достаточно всего и можно не заморачиваться о собственном IQ, - он смеется, но не весело. - В любом случае, я люблю футбол. Люблю математику и науку. А учась здесь, я могу заниматься всем разом. И если футбол не приведет меня к успеху, я знаю, что смогу построить хорошее будущее, работая в области нанотехнологий.

- Приуменьшение года, Кексик, - под столом я толкаю его ногу своей, и он расслабляется окончательно.

- Итак, что собираешь делать ты, Айви Мак, оказавшись дома?

Мы обсудили столько вещей, но ни разу не затрагивали тему планов на будущее. Почему-то и я, и Грей были больше сосредоточены на настоящем. Думаю, так проще было общаться друг с другом. Но сейчас, когда мы оказались лицом к лицу, и он спрашивает о моих планах, беспокойство словно опухоль нарастает в моем животе. Я продумала свою жизнь наперед, но прямо здесь и сейчас мне не хочется размышлять об этих намеченных планах.

Потому я вытираю руки о салфетку, а затем долго пью лимонад.

- Технически, я не дома. Знаешь, последний год я провела с мамой, обучаясь, как руководить одной из ее булочных? - моя мама - первоклассный пекарь. Она владеет и руководит тремя очень успешными булочными в разных районах Лондона, специализируясь на хлебе и тортах.

Грей кивает, а я делаю вдох, ощущая, как мои внутренности холодеют.

- Весной я вернусь в Лондон, чтобы взять на себя управление одной из ее магазинов в Ноттинг Хилле, - после пекарни в Челси, это ее самый прибыльный магазин. Позволить мне ним руководить - большая ответственность и огромное проявление доверия.

В ответ на мои слова следует гробовая тишина. Грей хмурится, словно не расслышал меня, но потом его грудь приподнимается от вдоха, и он откашливается.

- Ты снова уедешь? Жить в Лондон?

- Ага.

Он поворачивается к окну, и солнечный свет падает на половину лица Грея, отчего некоторые линии его носа и скул становятся менее выразительными. Изгиб его нижней губы искажается, когда парень сжимает челюсти. А затем он снова поворачивается ко мне.