— Это навсегда! Навсегда! — перебила Черис. — Ты постараешься разлучить нас в надежде, что я забуду о нем! Но я не смогу, Фредерика, не смогу!

— Ну, не отчаивайся. Не забудь, что через два года (если я не смягчусь) ты сможешь делать все, что захочешь.

— Ты просто не знаешь, что такое любить! — сказала Черис со страстью.

— Не знаю, и слава богу, если это значит — мучиться, терзаться и совершать безумные поступки! Позволь заверить тебя, что ты тоже можешь благодарить судьбу! Тебе бы это не понравилось так же, как мне. Ну ладно, моя дорогая, возьми себя в руки. Сейчас не время тратить силы на такие пустяки. Ты проверишь свои чувства, когда у тебя будет время поразмыслить обо всем. Давай не будем изводить друг друга. Я не хочу показаться несправедливой, но я так много пережила за эти дни, что не способна сейчас вникать в то, что мне кажется совершенно… Она остановилась, но Черис закончила фразу за нее.

— Пустым делом! — бросила она и выбежала из комнаты.

Фредерика не стала останавливать ее. Ей удалось взять себя в руки, но на этот раз с большим трудом. Ей казалось чудовищным, что после всего, что ей пришлось вытерпеть, ее ожидала такая сцена по возвращении домой, теперь, когда она сама испытывала упадок духа. Возможно, Черис не понимала, что после сильных волнений невозможно сразу отойти от переживаний и успокоиться. Честно говоря, она и сама не ожидала, что после первых радостных новостей чувство облегчения сменится приступами уныния, и сама она станет какой-то капризной и нетерпимой. Все же Черис следовало воздержаться от разыгрывания трагической сцены в первый же час ее приезда.

В самом деле, говорила себе Фредерика, она слишком устала и поэтому так просто поддается раздражению. Последняя неделя на ферме Монкс, когда уехал Алверсток и ей самой пришлось все улаживать, вымотала ее. Она так привыкла обращаться к нему за помощью, что, естественно, совершенно растерялась без него. И еще ей не хватало его общества; если бы он остался на ферме Монкс, может быть, она и не пала бы духом. Ведь как бы она ни любила своих братьев, она не могла поговорить с ними так, как с Алверстоком или другим взрослым человеком.

Эти мысли навеяли на нее воспоминания. Развешивая по шкафам платья, раскладывая рубашки и юбки по ящикам комода, она перебирала в памяти их с Алверстоком прогулки, задумывалась над одними его словами и улыбаясь, вспомнив другие.

Эти приятные мысли были прерваны торопливым стуком в дверь, за которым тут же возник Гарри с возмущенным вопросом:

— Что я слышу, Фредди? Черис говорит, что ты собираешься провести лето в имении Алверстока в Сомерсете? Честное слово, мне стыдно за тебя! Ты что, хочешь быть ему настолько обязанной? Говорю тебе — выкинь это из головы! Я сам способен позаботиться о своей семье, так и передай ему. К тому же непонятно, что за игру он затевает. Ты, может быть, и не знаешь, какая у него репутация, но я-то знаю, и, черт побери, не позволю этого!

— Не позволишь, Гарри? — сказала Фредерика, и голос ее был угрожающе спокоен. — В таком случае начни же, наконец, сам заботиться о своей семье! Ты пока палец о палец не ударил для этого! Ты даже не захотел искать для нас жилье на море, когда я попросила тебя. Ты позволил, нет, ты поощрял Эндимиона Даунтри к ухаживаниям за Черис, нисколько не задумавшись о последствиях! Ты никогда не сделал ни малейшей попытки взять на себя свои обязанности. Тебя всегда устраивало, что всем занимаюсь я. И теперь, теперь, когда я еле свожу концы с концами, и мой кузен, а не брат, предлагает мне помощь, ты имеешь наглость говорить, что не позволишь этого, и что не желаешь быть ему обязанным! Тебе стыдно, что я согласна быть обязанной ему? Ну, так я нисколько не хочу этого, но мне придется, потому что, кроме него, мне не на кого надеяться. Тебе стыдно за меня? Но мне за тебя стыдно гораздо больше, так и знай!

Ее голос прервался, она отвернулась, ошеломленная как и Гарри. С Черис она сдержалась, но и подумать не могла, что выйдет из себя с Гарри! Она не собиралась его упрекать и ужаснулась, что сказала все это. Что на нее нашло? Она не могла понять, но вдруг почувствовала, что вся дрожит и не может унять эту дрожь, чего с ней прежде не бывало. Ослабевшая и растерянная, Фредерика с превеликим трудом пыталась отогнать нахлынувшие слезы. Сдавленным голосом она проговорила:

— Извини! Я не хотела — я не сдержалась — устала! Забудь об этом, прошу! И уйди, пожалуйста!

— Разумеется! — ответил Гарри. — С удовольствием.

С этими словами он гордо покинул комнату, охваченный жгучей обидой и с чувством несправедливо оскорбленного. В обрушенных на него обвинениях Фредерики было достаточно правды, чтобы задеть его совесть, и от этого он злился еще больше. А кто виноват в том, что он не выполнял своих обязанностей? Конечно же, сама Фредерика, она бы такой шум подняла, если бы он попытался вмешаться в семейные дела! Разве она просила его о помощи? Никогда! Во всяком случае, ни разу до того, как умоляла его позаботиться о Черис во время ее отсутствия. Сделал он, как она просила? Конечно, и ни слова жалобы не сказал, хотя ему пришлось отказаться от всех развлечений, которых он так долго ждал! Он что, для своего удовольствия болтался в Лондоне все это время? Нет, ни в коем случае! Он делал это по ее просьбе. Сам бы он немедленно примчался на ферму Монкс.

Некоторое время он продолжал в том же духе, задавая себе вопросы и находя на них неопровержимые ответы, что приносило ему некоторое удовлетворение. Чувство обиды росло, и, когда Черис пристала к нему с мольбами о помощи, он был как раз в том настроении, чтобы с удовольствием досадить Фредерике.

В преддверии своего вынужденного и, похоже, неотвратимого заточения она решила предупредить Эндимиона. Не передаст ли дорогой Гарри ему записку? И не придумает ли он, как им лучше встретиться?

Кончено, он готов! Эндимиона он навестит сегодня же вечером, а что до встречи, то ничего не может быть легче! Они могли бы отправиться завтра в Кенсингтон-Гарденс, он сам ее и проводит.

— О, Гарри, я знала, что могу положиться на тебя! — воскликнула Черис.

Это было как бальзам на его раненое самолюбие. По крайней мере одна из сестер ценит его по достоинству! Жаль, что Фредерика не слышала этого признания; но в любом случае она скоро убедится, что он не презренный бездельник, каким она его представила, а сила, с которой придется считаться.

Но когда она вышла в гостиную перед обедом, его злоба почти исчезла. Он был один, она подошла к нему и обвила его шею руками, поцеловала в щеку и сказала:

— О, Гарри! Какая у тебя скандальная сестра! Прости меня!

Чувство безвинно оскорбленного еще теплилось в нем. Оно быстро таяло, но все же его угораздило сказать:

— Должен заметить, Фредди, что ты была несправедлива ко мне.

Он собрался пункт за пунктом снять с себя обвинения и этим самым доказать не только ей, но и себе, как незаслуженно он был обижен. Если бы она дала ему такую возможность, он бы вскоре отнесся ко всей этой истории с юмором, но Фредерика не сделала этого. Она уже перенесла за последний час две тяжелые сцены, устала, у нее болела голова, она не хотела ничего, кроме как лечь спать, и меньше всего ей хотелось опять вступать в спор. Поэтому она сказала:

— Да, дорогой, я знаю. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Отлично, но ты же сама начала об Эндимионе и Черис, и…

— Ради бога, Гарри, не надо! — воскликнула она. — Я не могу и не буду больше спорить с тобой.

Ему послышалось в этих словах презрение к его мнению, и, мгновенно замкнувшись, он сказал с холодной учтивостью:

— Как хочешь!

Она знала, что задела его гордость и что должна успокоить его, но это требует такта и терпения, а у нее не было сил искать в себе сейчас эти добродетели; так что она просто улыбнулась ему, надеясь на то, что обида Гарри, как всегда, быстро пройдет. Черис спустилась к обеду с красными глазами, хотя в целом спокойная. Когда Фредерика перешла в гостиную, она тоже сидела там с ней с вышиванием, но, отзываясь на попытки Фредерики поддержать беседу, не заводила разговоры первой.

Они рано разошлись спать, и на сердце у Фредерики полегчало, когда в ответ на ее прощальный поцелуй Черис крепко обняла ее.

Она уснула почти сразу, а Черис долго лежала без сна в ожидании Гарри. Когда его шаги послышались на лестнице, она тут же вскочила, так как он обещал известить ее о результатах своей миссии. Черис окликнула его приглушенным голосом, еле дождалась, когда брат закроет за собой дверь, и спросила:

— Гарри, ты видел его?

— Конечно, видел. Говори тише! — предупредил он, многозначительно глядя на стену, отделяющую ее спальню от комнаты Фредерики.

— Что он сказал? — спросила она, послушно понизив голос. — Что, по его мнению, мы должны делать?

— Он сказал, что ему надо хорошенько обдумать этот вопрос, — ответил он, не скрывая усмешки.

— Естественно, для него это такое потрясение, — с достоинством сказала Черис.

— О да! Просто голову потерял! Он не мог ничего сказать, кроме «черт побери»! Однако завтра мы увидимся с ним, так что ты сама убедишься! Между прочим, надо придумать что-то в случае, если Фредерика спросит, куда мы собираемся, а она спросит, можешь не сомневаться.

— Может, не стоит, Гарри? Мне так не хочется ее обманывать!

— Ну что ж, придется тебе распрощаться с мыслью о свидании с Эндимионом!

— Но я должна его увидеть!

— Тогда не валяй дурака! Лучше подумай, что тебе нужно купить!

После долгих раздумий Черис наконец сказала, что, если придется поехать в Алвер, ей будет необходима бумага для рисования, хотя на самом деле вряд ли она понадобится. На этой отговорке и остановились. Гарри ушел спать, посоветовав ей позабыть о своих тревогах.

На следующий день Черис ужасно волновалась, но удача была на ее стороне. Когда пришло время отправляться в Кенсингтон-Гарденс, она зашла попрощаться с Фредерикой, та была занята с утренним гостем, которым оказался лорд Бакстед.