— Он любит, когда я читаю ему перед сном. Так вот, я привез его старые книги и еще «Уэверли»[4]. Гарри напомнил мне. Когда Фредерика читала нам вслух этот роман по вечерам, Феликс уже спал, так как был еще мал. Но теперь он получит такое удовольствие, правда, сэр?

— Обязательно, только, боюсь, не сейчас.

Лицо Джессеми помрачнело.

— Да, Керри рассказывал мне. Спасибо, что прислали его за мной, кузен! Керри сказал, что у него ревматический приступ, он плохо себя чувствует и ужасно мучается. Сэр, но ведь он не умрет?

— Ну что ты, конечно нет! Но ему плохо и может стать еще хуже прежде, чем он начнет поправляться. Сейчас он спит, но часто просыпается, так что мне надо вернуться к нему в комнату. Если хочешь, можешь пойти со мной, ты его не разбудишь, если будешь тихо говорить.

— Да, разрешите мне, пожалуйста, — сказал Джессеми. — Я так хочу его видеть.

— Конечно, пойдем. Только не удивляйся, если он не узнает тебя, когда проснется: он не всегда приходит в сознание, понимаешь?

Джессеми был так потрясен видом Феликса, что не мог справиться с голосом и отошел к окну, чтобы взять себя в руки. К счастью, Феликс узнал его, когда проснулся. Сначала он сердито сказал:

— Как мне жарко! Пить! Фредерика!

— Сейчас у тебя все пройдет, — сказал Алверсток, приподнимая его. — Вот наш лимонад, а пока ты пьешь, Джессеми взобьет подушку, чтобы тебе было удобнее. Ты знаешь, что Джессеми пришел повидать тебя?

— Джессеми, — рассеянно проговорил Феликс.

Но когда его положили обратно, он огляделся и, заметив брата, с трудом улыбнулся и выговорил уже радостно:

— Джессеми!

Взяв его за руку, Джессеми неуклюже сказал:

— Все в порядке, старина!

— Зачем я это сделал? — горько воскликнул Феликс. — Я не знал, что это так больно. Ты очень сердишься?

— Нет, говорю тебе, нет!

Феликс вздохнул и, когда Алверсток стал протирать ему лицо, снова закрыл глаза.

Джессеми обрадовался, что Феликс пришел в себя, сразу повеселел и стал рассказывать Алверстоку, когда брат заснул, новости с Верхней Уимпол-стрит.

В целом все ничего, хотя Черис плакала каждую минуту, вспоминая бедного Феликса, а мисс Уиншем выходила из себя из-за всех этих напастей: случай с Феликсом просто специально свалился ей на голову, чтобы доконать ее; кроме всего остального она утверждала, что у нее никогда не хватало терпения сладить с ним, и это вина Фредерики, которая избаловала его. Гарри вернулся вчера вечером из Уэльса и сразу принял на себя заботы по дому. Джессеми решил, что его приезд был просто спасением, но поскольку первое, что он сделал, это рассорился с тетушкой, так что она собрала вещи и уехала на Харли-стрит, Алверсток усомнился, что Фредерика будет согласна с мнением младшего брата. Джессеми доверительно сообщил:

— Не волнуйтесь, сэр, она знает, что Гарри и тетя всегда грызутся, но я не удержусь и скажу ей, что Черис без нее будет гораздо лучше! Она… она такое говорит, что Черис совершенно теряется! Знаете, Черис в таком настроении, что ее надо поддерживать! А Гарри как раз поддержка для всех них! Она сразу так оживилась, когда он появился! Если он останется с ней, а именно так он и поступит, то тетушке незачем оставаться там.

По утверждению Джессеми, несмотря на частые разногласия между ним и его старшим братом, он никогда не сомневался в преданности Гарри своей семье. В доказательство он сказал, что Гарри заявил своему другу Пеплоу об отказе от всех развлечений, которые они наметили, даже от аскотских скачек! Ведь Гарри сначала собирался поехать в Гирфордшир, а теперь решил остаться в Лондоне.

— Должен сказать вам, сэр, — с гордостью заметил Джессеми, — что это делает ему честь! Я убежден, что он мог бы разозлиться, когда я напомнил ему, что от него никогда не было никакой помощи, если кто-нибудь из нас заболевал!

Но Гарри не только смиренно принял эту критику, он дал денег Джессеми на дорогу, послал с ним утешительное письмо Фредерике, отвлекал Черис от грустных мыслей и даже обещал позаботиться о Лафре.

— И больше не называл его незаконнорожденной дворняжкой! — добавил Джессеми.

— Да, это очень мило с его стороны, — ответил Алверсток с серьезной миной.

— Конечно. Он очень мил, и потом, если его не провоцируют, он никого не дразнит, как другие старшие братья. — Он вздохнул и грустно добавил: — Жаль, что нельзя было привезти сюда Лафру, но мне не разрешили бы на почтовой станции, правда?

Маркиз поблагодарил Провидение за то, что стадо Джадбрука было избавлено от жестоких атак Лафры, а у самого фермера не прибавилось новых забот, и сказал сочувственно:

— Боюсь, не разрешили бы. Но ты можешь быть спокоен, ведь о нем хорошо позаботятся без тебя.

— Да, да! — наивно сказал Джессеми. — Оуэн пообещал мне кормить его и выводить на прогулку.

Если Фредерика и не была в восторге от новости, что тетушка покинула свою родню, то отнеслась к ней философски и сказала Алверстоку, что, может быть, так даже лучше.

— Что толку целыми днями выслушивать упреки, как будто бедная Черис виновата во всем! Она, конечно, говорит это все не всерьез, но я не сомневаюсь, что не перестанет браниться, даже переехав к тете Амелии. Черис будет гораздо спокойнее с Гарри, и я знаю, что он позаботится о ней. Только вот…

Она замолчала, озабоченно нахмурившись, и Алверсток сказал:

— Только вот что, Фредерика? Мой глупый молодой кузен?

Робкая улыбка подсказала, что он попал в самую точку, но она ответила:

— Что бы там ни было, я ничего сейчас не могу поделать с этим. Так что незачем и терзаться из-за него.

Он больше ничего не сказал, понимая, что ее мысли поглощены Феликсом. Будущее Черис волновало его только в той мере, в какой это касалось ее сестры, так что он решил не обсуждать эту тему. Он склонен был думать, что Эндимион, скорее всего, просто увлекся, но не так безумно, как могло показаться; если же эта история примет серьезный оборот, он, конечно, вмешается безо всяких угрызений совести. На самом деле, лорд, всегда безжалостный, если дело касалось лишь его собственных интересов, теперь был готов принести в жертву хоть все человечество, если бы оно причинило его Фредерике хоть малейшую боль. Кроме, пожалуй, двух самых младших членов семейства, которых она так любила, — Джессеми, старавшегося скрыть свое разочарование оттого, что ему так мало доверяют ухаживать за больным, скромно державшегося, в любую минуту готового исполнить любое поручение, и Феликса — чертенка эдакого, который так доверял его силе и которого так успокаивал его голос. Нет, маркиз не смог бы пожертвовать Джессеми и Феликсом: он слишком привязался к этим несносным детишкам и, будь он проклят, если знал, как это получилось!

Следующие два дня он не знал покоя. Как и предсказывал доктор, жар у Феликса усиливался. Хотя Алверсток и сохранял невозмутимость, его терзали самые серьезные опасения. Он знал, что Фредерику — тоже, несмотря на то, что она ни слова не говорила о них и ничем не выдавала своего волнения. Она оставалась неизменно веселой и неутомимой; но видя, какое напряжение прячется у нее в глазах, и как похудело ее лицо, он думал, сколько же еще она сможет продержаться.

На третий день он очень рано вошел в комнату больного и был удивлен странной тишиной. Накануне Феликс был в таком критическом состоянии, что он не уехал с фермы. Теперь лорд стоял на пороге, полный дурных предчувствий. Феликс лежал тихо, не бормотал во сне и не метался по кровати, а Фредерика стояла возле него. Она повернула голову при звуке открывающейся двери, и Алверсток увидел, что по лицу ее катятся слезы. Он бросился к ней, невольно воскликнув:

— Бедная моя девочка!

Тут он заметил, что сквозь слезы на ее лице проступает улыбка. Она просто сказала:

— Он спит. Жар прекратился. Я вдруг заметила, что он весь в поту. Я знала! Кузен, все позади!

Глава 24

С началом выздоровления Феликса и медленного восстановления его сил жизнь на ферме Монкс претерпела значительные изменения. Больше не надо было постоянно следить за ним; хотя Фредерика спала в его комнате, чтобы вставать к нему три или четыре раза среди ночи, она больше не нуждалась в помощи, и днем ей не обязательно было постоянно находиться вблизи него. Он много спал и был послушным, когда просыпался, слишком слабый для того, чтобы противоречить, как обычно. Это обстоятельство очень смущало Джессеми, которому позволили наконец сидеть с ним, и он пожаловался маркизу:

— Я не хочу волновать Фредерику, сэр, — объяснил он, — но это так непохоже на него! Я бы не волновался, если бы он слушался только вас и Фредерику. Но он слушается и меня, даже не пытается спорить! Вам не кажется, что все-таки его мозг поврежден?

Сохранив невозмутимое выражение лица, маркиз успокоил его, но Джессеми не успокоился до тех пор, пока однажды, уговаривая Феликса принять лекарство, не был назван зверюгой.

— Ну, теперь все в порядке! — с сияющим лицом сообщил он маркизу. — Думаю, что скоро он сможет швырнуть в меня стаканом!

— Что ж, если это тебя обрадует, — сказал лорд. — Только предупреди его, чтобы не попал в меня!

Еще одна перемена произошла благодаря Нэппу. Он не хотел унижаться, но скука, от которой он томился в «Сан», и ревность к Керри, целыми днями торчавшему на ферме при маркизе, преодолели его гордость, и он предложил свои услуги сам.

Так, Феликс оказался под опекой камердинера высочайшего класса, а кухня была освящена присутствием изысканной персоны, необычайно важной, в которой мисс Джадбрук с первого взгляда признала ближайшего слугу настоящего джентльмена, Фредерике, как она призналась маркизу, стало нечего делать.

Теперь лорду можно было отправляться в Лондон, но этого не случилось. Он продолжал обитать в «Сане», в условиях, к которым не привык, и проводил дни на ферме Монкс. Когда Фредерика убедилась, что спокойно можно на час или два оставлять Феликса с братом, он предложил ей прокатиться с ним в фаэтоне, а позже, когда она слегка восстановила свои силы, — совершать с ним пешие прогулки. Она с удовольствием соглашалась. Фредерика разговаривала с ним как со старым другом, советовалась по каждому поводу, и все это говорило о том, что ни в малейшей степени не воспринимала его как своего поклонника. Интересно, думал он, она относится к нему как к старшему брату или, что еще хуже, как к доброму дядюшке.