Джорджетт Хейер - Фредерика

— Понятно. Ну, хотя я и не знаю ничего о воспитании мальчиков, я бы постарался сделать все, что могу, — героически закончил он.

Она рассмеялась и протянула ему руку.

— Даже от одной мысли об этом у вас кровь стынет в жилах. Это так великодушно с вашей стороны, мой дорогой друг! Благодарю вас! Ну и попали бы вы в историю, прими я ваше предложение! Но я не сделаю этого, так что можете быть спокойны.

Он поцеловал ее руку.

— Не совсем так. Могу я хотя бы считать себя вашим другом?

— Конечно, я очень надеюсь на это, — сердечно произнесла она.

Когда он ушел, она не удержалась от смеха, но добродушного. Он выглядел уныло, но быстро пришел в себя. Это утвердило ее в мысли о том, что избежав этой женитьбы, он вскоре поблагодарит судьбу. Появление в его беззаботной жизни двух таких предприимчивых джентльменов, как Джессеми и Феликс, нарисовало в ее воображении такие картины, на какие только было способно ее чувство юмора. Только Бакстед, подумала она, мог бездумно отчаяться на такой неблагодарный труд, как воспитание этих мальчишек. С этим справился бы Алверсток, не вызывая в них никакого чувства протеста, потому что они, непонятно почему, считали его в высшей степени достойным уважения джентльменом. Но тут ее размышления смешались. Ей нужно было стряхнуть эти мысли, так как она решила не думать об Алверстоке, совсем. Но это было непросто. Знал он об этом или нет, но у него появилась вредная привычка вторгаться в ее мысли, и, если позволить ему это, то она зайдет в тупик. Это определенно, у нее было достаточно здравого смысла, чтобы осознать это. Весьма самолюбивая, она не хотела пополнять собой череду его жертв. Он был убежденным холостяком — гораздо более убежденным, чем Дарси. Но в Алверстоке не было ни теплоты, ни мягкости. Если он и бывал снисходителен, то ради собственного удовольствия; если ему нравилось быть добрым — он был самым обаятельным в общении человеком; но со своими сестрами и с теми, кто ему надоедал, он обходился безжалостно. Неприступный, холодный и эгоистичный, вот какой был Алверсток! К тому же еще и распутный, если верить слухам. Наверное, они правдивы, но надо отдать должное даже такому испорченному характеру: он никогда не вел себя фривольно ни с ней, ни с ее очаровательной сестрой. Однажды она заподозрила его в том, что он затевает флирт, но вскоре поняла, что ошиблась. Более того, надо признать, что помимо покровительства ей и Черис, а это маркиз делал исключительно из желания позлить свою сестру Луизу, он был необычайно добр к Джессеми и Феликсу. Отдавая справедливость его светлости, она с благодарностью вспоминала о поездке в Хэмптон-Корт, что для него наверняка было невероятно скучно, о том, с какой готовностью он спас Лафру от неминуемой гибели, и о том, как ловко он справился с Джессеми. В этих поступках невозможно было найти какой-то скрытый мотив: он вел себя, как будто действительно был их опекуном, так что она постепенно привыкла к тому, что в трудную минуту всегда могла бы обратиться к нему. Это вызывало в ней чувство досады, так как прежде она не обращалась ни к кому за советом и помощью; поскольку Фредерика решила всегда рассчитывать на свои собственные силы, она не могла себе позволить привыкнуть к мысли, что зависит от него. Ему почему-то нравилось помогать Мерривиллам, но в любой момент это могло ему наскучить, и тогда он сбросит с себя заботы о них с такой же легкостью, с какой принял: Да и что, в конце концов, она о нем знала? Ничего, кроме того, что говорилось в сплетнях; даже неизвестно, нравится ли она ему! Иногда ей казалось, что это так, но временами, когда на каком-нибудь балу он останавливался возле нее только в конце вечера и чтобы обменяться несколькими словами, она была уверена, что он совершенно равнодушен к ней. Что ж, если разобраться беспристрастно, так и должно быть; если уж настоящие красавицы, которые с готовностью приняли бы его ухаживания, надоедали ему, как должна быть ему неинтересна провинциальная родственница с весьма скромными внешними данными и к тому же не первой молодости? Когда Фредерика смотрела на красотку миссис Паракомб или на умопомрачительную вдовушку, которая, по слухам, была его последним увлечением, она только удивлялась, почему он все еще проявляет интерес к ее делам. И она ни за что не поверила бы, если бы ей сказали, что она все сильнее и сильнее занимает его мысли.

Маркиз между тем соблюдал необычайную осторожность, чтобы не давать пищи для разговоров. Прекрасно зная, какой репутацией он пользуется в обществе и какие скандальные слухи немедленно вызовет малейшее подозрение о его интересе к мисс Мерривилл, он предпринимал отчаянные усилия, чтобы оградить ее от завистливых и недоброжелательных языков. Чтобы удовлетворить любопытство тех, кто недоумевал, почему он принимает почти все приглашения и появляется на всех балах, вечерах и спектаклях, он стал ухаживать за умопомрачительной миссис Илфорд, зная, что прелести этой жизнерадостной вдовушки вполне уравновешиваются ее практичным характером; маркиз, будучи притчей во языцех, не собирался стяжать славу разбивателя сердец и свои ухаживания никогда не направлял на простодушные, невинные создания. Он вообще предпочитал не замечать платочков, которые роняли прямо у него под ногами, но у него был свой безжалостный способ расправляться с самоуверенными девицами, дерзнувшими добиваться его расположения слишком явно. Он отчаянно ухаживал на глазах у всех в течение вечера, а при следующей встрече мог едва припомнить ее имя или вообще забыть, что они уже когда-то встречались. Эта жестокая тактика создала ему славу опасного человека и заставляла осторожных родителей оберегать своих дочерей от его чар. Они даже обращались к ближайшему другу Алверстока с просьбой усовестить его, но увещевания мистера Мортона и обвинения в жестокости вызывали только презрительную усмешку и холодное замечание о том, что так жертва получила хороший урок. С первого своего появления в свете маркиз стал предметом вожделений на ярмарке невест, но годы не научили его относиться к такому положению хладнокровно. С того дня, когда он понял, что его первая любовь готова выйти хоть за горбатого, лишь бы у него было такое положение и состояние, как у маркиза, он стал неисправимым циником; и к тому моменту, когда ему уже было тридцать семь лет, и в его жизнь ворвалась Фредерика, желания обзавестись супругой у него было не больше, чем броситься с моста в Темзу.

Но Фредерика взволновала спокойные воды его безмятежно текущей холостяцкой жизни. Не сразу, но очень скоро он обнаружил, что его неудержимо тянет к ней, и это было ему незнакомо. Женщины, которые интересовали его прежде, были или знатные кокетки, за которыми он ухаживал для развлечения, или легкомысленные особы, с которыми он позволял себе более близкие отношения. Он не чувствовал привязанности ни к тем, ни к другим и ни малейшего желания устанавливать с ними более прочные связи. Быть связанным с одной женщиной, какой бы красивой и знатной она ни была, наскучило бы через несколько месяцев, и он даже не помышлял об этом. Он не нуждался в постоянном женском обществе, и ему нисколько не хотелось обременять себя заботами и тяготами семейной жизни.

Затем появилась Фредерика и спутала все хладнокровные расчеты, навязывая ему какие-то обязательства и вторгаясь все больше и больше в установленный порядок его жизни, привела размеренную жизнь в совершенно ненужное смятение. Пытаясь разобраться в переменах, происшедших внутри него самого, он не мог найти им объяснения. В ней можно было отметить характер, но не красоту; она и не старалась ему понравиться; она была бескомпромиссной, прозаичной и властной особой и принадлежала совершенно не к тому типу женщин, что привлекали его. К тому же (теперь он пришел к такому выводу) повесила на него двух несносных мальчишек, о чем он всю жизнь мечтал!

Но так ли это? Задумчивая улыбка появилась в уголках его губ. Нет, она не виновата. Он сам поддался на льстивые замечания Феликса (нахального чертенка!); потом Джессеми попал в эту историю (надоедливый юный растяпа) и обратился к нему за помощью, которую, естественно, пришлось ему оказать; но Фредерика здесь совершенно ни при чем. Она ужасно переживала из-за случая с Джессеми, глупая! Глупая, властная особа, невзрачная девица; какого черта он все время о ней думает?

Он начал искать, что же в Фредерике было такого, что вывело его из состояния безмятежного покоя и ввергло в пучину сомнений и беспокойства. Это было приятное занятие, но оно не помогло ему разрешить проблему. Ему нравилось ее самообладание, искренность, улыбка, чувство юмора, веселая отвага, с которой она несла на своих плечах бремя забот, непосильных для девушки; нравилось, как она виновато извинялась, когда у нее вдруг выскакивало словечко из лексикона ее братцев, вдумчивый взгляд, когда она размышляла над каким-нибудь щекотливым вопросом, неожиданные замечания, которые она делала, и… но что во всем этом было такого, что могло разрушить привычную жизнь и поставить на карту будущее спокойное существование? Ничего особенного, конечно, просто она вызвала в нем чувства, которых он прежде не знал, но это было не более чем мимолетной фантазией.

При мысли об этом он нахмурился. Чертовщина заключалась в том, что, чем чаще он ее видел, тем сильнее становилось то чувство, которое он испытывал к ней, что, конечно, не могло быть любовью (она годится только для зеленых юношей), но это была и не просто симпатия. Скорее всего, это можно назвать привязанностью! Он думал о ней слишком много, что нарушало обычное спокойствие и уверенное течение его мыслей; и потом (похоже, он действительно начинает стареть!), его преследовало желание освободить ее от тяжких забот. Но на деле он был бессилен что-либо сделать, кроме как оказывать незначительную помощь, что не снимало с нее главного бремени. Он подозревал, что она недооценила, какие расходы ей предстояло понести в Лондоне; когда маркиз опытным глазом узнавал, что вечернее платье под бархатной отделкой на газовой вуали уже несколько раз было переделано, он еще больше утверждался в своих догадках о ее печальном финансовом положении. Он негодовал при мысли, что каждая лишняя монета тратится на Черис. Слишком хорошо разбираясь в дамских туалетах, он замечал, что и Черис появляется в платьях, искусно перешитых, чтобы казаться новыми, но ошибочно полагал, что к этому были приложены руки Фредерики, и даже представлял себе, как она просиживает ночи за шитьем, пока не догорят свечи, если бы ему сказали, что этой изнурительной работой занималась младшая из сестер (впрочем, ей это занятие не казалось изнурительным), он бы очень удивился; ведь он думал, что Черис, кроме своей неземной красоты, больше нечем похвастаться. Как казалось его светлости, в ней отсутствовало нечто особенное, что можно определить словами «высший класс» и что было в Фредерике. Это чувствовалось во всем, думал он, что бы она ни делала: от манеры носить свои перешитые туалеты до достоинства, с которым принимала гостей в убогой гостиной претенциозно обставленного дома, сданного ей на сезон. А ему хотелось перевезти ее с Верхней Уимпол-стрит, поселить в достойном месте, окружить роскошной обстановкой и обеспечить так, чтобы она могла купить любое платье, какое ей понравится. И со всем своим богатством он мог оказать ей помощь только в виде оплаты смехотворных долгов за Джессеми и Лафру! Вероятно, и дальше ему представится возможность оказывать ей услуги подобного рода, хотя это самая малость из того, что он хотел и мог сделать для нее.