Джорджетт Хейер - Фредерика

— Можете не стесняться. Между нами нет особой любви.

— Совсем? — спросила она, широко раскрыв глаза.

— Ни капли! Лучше скажите, дорогая кузина, танцуют ли у вас в Гирфордшире вальс?

— В некоторых домах, но не слишком часто, и совсем не танцуют кадриль. Но я наняла учителя танцев, чтобы он показал нам несколько фигур, так что мы не опозорим вас, представ перед всеми провинциальными родственницами.

— Это меня успокоило.

— Возможно. Хотя мне кажется, вас ничуть не волнует, в каком виде мы предстанем.

— Напротив! Представляете, как пострадает моя репутация?

Она рассмеялась, но покачала головой.

— И это вас тоже не волнует. Как и все остальное, наверное.

На секунду он смешался, но ответил без особого колебания:

— Не очень сильно.

Она нахмурилась, обдумывая его слова.

— Понимаю, это очень удобно, ведь вы ни о ком не думаете, ничто не вводит вас в уныние, ни от чего вы не устаете, не обольщаетесь напрасно. С другой стороны, вы, наверное, никогда не испытываете и сильной радости. Мне бы это не подошло: слишком однообразно! — Она повернулась к нему снова к вдруг улыбнулась. — Поэтому вы так скучаете!

— Я часто скучаю, — признал он. — И тем не менее мне… э-э… удается выглядеть вполне веселым!

— Да, но это же не… — она замолкла и покраснела. — Простите меня! Жаль, что я не умею держать язык за зубами!

Он не обратил внимания на это и сказал с кривой усмешкой:

— А ведь вы относитесь ко мне с презрением, Фредерика, не правда ли?

— Нет, нет! — быстро сказала она. — Вы считаете меня еще зеленой девочкой, но все же у меня есть кое-какой жизненный опыт и кое-что я понимаю! Как же вам не скучать, если с самого детства вы купались в роскоши, какую только можно представить? И потом, — добавила она разумно, — вас ожидало наследство как единственного сына у родителей.

Когда он вспомнил официальную холодность своего отца и с большим трудом короткие знаки внимания, которые уделяла ему всегда нарядная мать (она умерла, когда он еще учился в школе), сардоническая усмешка на его лице проступила еще отчетливее. Однако все, что он сказал:

— Верно! Я родился в рубашке и был так дорог моим родителям, потому что мне уже было уготовано место в этой жизни. До того, как меня отдали в Харроу, я безраздельно пользовался услугами нянек, лакеев, кучеров, учителей и… да всем, что могут дать деньги!

— Ах, бедный мальчик! — невольно воскликнула она.

— Ни в коем случае! Я не припомню ни одного случая, чтобы любое мое желание не было немедленно исполнено.

Она была готова разразиться горячей речью, но сдержалась и лишь с иронией сказала после короткой паузы:

— Теперь я вам обязана еще больше, кузен! Вы научили меня тому, чему никогда не смог бы научить бедный мистер Ансделл!

— Вот как? И чему же это?

— Конечно же, не завидовать богатым! Я всегда думала, что родиться знатным, богатым, иметь положение в обществе должно быть очень приятно, но теперь вижу, что это просто смертельно скучно!

Коляска остановилась, она протянула руку, и лукавый огонек сверкнул у нее в глазах.

— Прощайте! Благодарю за урок и за то, что представили меня своей сестре! Я еще хотела поблагодарить вас за то, что выручили меня, но не буду, так как уверена, что вам самому очень полезно иногда заставлять себя стараться ради кого-то.

Он твердо взял ее руку.

— Вы рано прощаетесь, кузина! Каким бы безнадежным вы меня ни считали, я постараюсь для вас еще и провожу до дверей.

— У вас такие изысканные манеры, милорд! — проговорила она с притворной застенчивостью.

— Не правда ли? — отозвался он. — Это вам еще один урок, маленькая невежественная бродяжка!

Она расхохоталась, но когда она снова подала ему руку на пороге дома, то сказала, глядя ему в лицо:

— Я вас не обидела? Впрочем, не думаю. Я действительно благодарна, что вы пришли мне на помощь, и мне очень жаль, что доставила вам эту неприятность.

— Поскольку всем хорошо известно, как неустойчивы мои изысканные манеры, я обзову вас плутовкой, Фредерика, к не попрошу прощения за это!

Ее снова разобрал смех, он, чуть улыбнувшись, слегка щелкнул ее пальцем по носу и спустился со ступенек к экипажу под неодобрительным взглядом Баддля, который держал дверь для своей хозяйки и указал ей на то, чтобы она впредь соблюдала дистанцию. Бесполезно было втолковывать ему, что маркиз в отцы ей годится, а еще бесполезнее пытаться отучить его от замечаний: преданных слуг, которые знают тебя с колыбели, невозможно заставить молчать в таких случаях.

— Хватит, мисс Фредерика! — сурово произнес Баддль. — Я говорю вам это для вашей же пользы, и это мой долг. Сколько раз я повторял вам, что нельзя вести себя здесь, в Лондоне, так же, как дома. Не хватало, чтобы вас приняли за беспутную бродягу!

Маркиз тем временем возвращался на Беркли-сквер. Он намеревался испробовать свое последнее приобретение — четверку чистокровных серых лошадей. По словам их прежнего владельца, они были необычайно быстроногие, а джентльмен, у которого он перебил цену на них, завистливо называл их отличнейшими. Его планы были нарушены приходом Фредерики, но еще было не поздно отправиться в Ричмонд или Уимблдон. Еще выходя из экипажа на Беркли-сквер, он распорядился немедленно закладывать фаэтон и вошел в дом, где был встречен радостными воплями, лаем, смешанным с жалобным визгом. Лафра, привязанный к перилам внизу лестницы, признал в нем единственное связующее с хозяйкой звено и приветствовал его как своего освободителя.

Так как маркиза невозможно было расслышать из-за Лафры, ему пришлось утихомирить преданного пса, прежде чем потребовать объяснений у дворецкого. Когда освобожденный Лафра терся у его ног с визгом, в котором смешались облегчение и мольба, сводя блеск с начищенной поверхности сапог, что могло бы разбить сердце камердинеру, он сказал голосом, совсем не сердитым, а скорее усталым:

— Разве я не распорядился отвести эту собаку на Верхнюю Уимпол-стрит?

Он остановил холодный взгляд на лице Уикена, а Джеймс, первый лакей, и Уолтер, его помощник, задрожали в своих башмаках с пряжками. Уикен, которого так просто нельзя было напугать, ответил с невозмутимым спокойствием:

— Да, милорд. Были предприняты все возможные попытки исполнить это. К несчастью, животное отказалось покинуть здание и с Уолтером, и с Джеймсом. Сожалею, — что мне приходится докладывать вашей светлости о том, что, когда на него было оказано давление, оно проявило непослушание — даже со мной! Я решил, что лучше будет привязать его к перилам до возвращения вашей светлости. Иначе, — сказал он, превзойдя в холодности самого маркиза, — он бы исцарапал всю дверь в библиотеке.

— Какое ты неспокойное создание! — сказал Алверсток, обращаясь, к великому облегчению его лакеев, прямо к Лафре. — Нет, нет, сидеть, черт возьми, сидеть! А где мистер Тревор?

— Как только он произнес это, его взгляд наткнулся прямо на секретаря, который появился из своего кабинета и с опасливой миной смотрел на эту сцену.

— Ах, вот ты где! Тогда, ради Бога, сделай что-нибудь с этой несносной дворнягой!

— Дворняга, сэр? — спросил Тревор изумленно. — Я думал, это..!

— Брось, Чарльз! Ничего ты не думал! Почему ты не проследил, чтобы собака была возвращена своим хозяевам?

— Я сделал все, что мог, сэр, — сказал Чарльз. — Но со мной он тоже не захотел пойти.

— Еще скажи, что он бросился на тебя и ты растянулся во весь рост на улице! — сказал Алверсток, отбиваясь от ласковых приставаний Лафра.

— Нет, этого не было. Он просто сел на задние лапы и не вставал! — весело вспоминал Чарльз. — Когда я доволок его в таком положении до Дэвис-стрит, понял, что пора возвращаться, так как уже три дамы обвинили меня по дороге в жестком обращении с бессловесным созданием. К тому же я устал!

— Почему, черт возьми, ты не запихнул его в какой-нибудь кэб?

— Мы пытались это сделать вчетвером, но он не та собака, что позволит себя запихивать куда-нибудь, к тому же без намордника, сэр! Уолтера он уже укусил. Может быть, нам и удалось бы запихнуть его в кэб, но никто из нас не представлял себе поездку с ним в компании. Раз хозяйка оставила его здесь, он решил здесь же ее и дожидаться. — Встретившись с Алверстоком взглядом, он вежливо добавил: — Кажется, эти балукистанские гончие славятся своей преданностью, сэр.

— Ах, тебе так кажется? — гневно переспросил лорд.

— Так мне всегда казалось, — сказал Чарльз.

Он заметил, как настойчиво Лафра трогает лапой маркиза, и его осенила счастливая мысль.

— Может быть, он согласится пойти с вами, сэр? — предложил он.

— Еще слово, и ты с позором будешь уволен, Чарльз! Если ты думаешь, что я поведу по улицам Лондона эту безродную шавку, то ты сошел с ума!

Он повернулся так быстро, что лакеи не успели стереть с лиц одобрительные усмешки. Одним взглядом приведя их обоих в состояние застывших тупиц, он сказал:

— Кто-нибудь из вас — нет, ты уже ранен, Уолтер, не так ли?.. Ты, Джеймс, сможешь дойти до Верхней Уимпол-стрит? Попроси мистера Джессеми Мерривилла явиться сюда за собакой немедленно!

Но только эти слова слетели с его губ, как раздался звон колокольчика и звонивший так рванул шнур, что лорд вздрогнул. Уолтер направился открывать дверь, и был чуть не сбит с ног ворвавшимся мистером Джессеми Мерривиллом, следом за которым появился его брат.

— Я пришел за своей собакой, дома ли его светлость? Я должен… Назад, Лафф! Сидеть!… О, сэр, это вы! Я прошу прощения! Мне очень жаль, я сразу же вскочил на извозчика, как только Фредерика сказала мне, потому что я сразу понял, что должно было произойти; и как она могла подумать, что Лафф пойдет за чужим человеком, но женщины такие непонятливые! Умоляю, простите!