Морье Дафна дю - Французова бухта

Когда восточный ветер дует против течения реки Хелфорд, зыбь набегает на ее сияющие воды и небольшие волны с силой бьются о песчаные берега. С отливом на песчаных отмелях образуются обширные водные впадины. Болотные птицы, почти касаясь крыльями поверхности воды, уносятся вглубь равнины, перекликаясь в полете. Только чайки остаются. Они кружат и кричат над пенящейся стихией, изредка ныряя в воду в поисках пищи, и соленые брызги сверкают на их серых перьях.

Мерные волны Ла-Манша, берущие разбег за мысом Лизард, с трудом перекатываются через образовавшиеся впадины в устье реки. Смешиваясь с гребнями прибоя, мутные от солоноватой грязи, смытой недавними дождями, они уходят с отливом, увлекая за собой сломанные ветви, солому, разные ненужные вещи, опавшие листья, мертвых птенцов и бутоны цветов.

Рейд вдали пустынен: при восточном ветре опасно бросать якорь. У переправы через Хелфорд видно несколько домов, кучки хибар разбросаны около порта Навас. Здесь живут, как и столетие назад, как и в те далекие времена, о которых скудная память мало что сохранила.

Тогда немногие знали о реке. Холмы и долины стояли в своем первозданном великолепии. Постройки не оскверняли диких полей и утесов. Деревушка Хелфорд насчитывала всего несколько домов. Воды реки были безмятежны. Привычные ныне яхты не нарушали их мерного течения. Кроншнепы и красношейки, тупики и кайры чувствовали себя хозяевами на реке.

Редкие моряки искали здесь убежища во время бури, налетавшей с северо-запада и увлекавшей их к берегу, сбивая с курса. Их взору открывались причудливые безлюдные берега реки, пугающие своей тишиной, холмы, деревушка Хелфорд с ее туповатыми, угрюмыми обитателями, нехоженые леса и болота с их птичьим гомоном. Но все это мало привлекало моряков, и с первым попутным ветром они спешили поднять якорь и выйти в море. Извилистая река так и оставалась неисследованной, леса и холмы — нехожеными. Никто не замечал той дремлющей красоты в разгаре лета, что придает Хелфорду его неповторимое очарование.

В наши дни тишину то и дело нарушают чьи-то голоса. Проплывают яхты, оставляя за собой пенящийся след, перебрасываются словами яхтсмены. Иногда какой-нибудь турист пробирается по отмели с сачком в руках. Иной раз он приезжает с друзьями на маленьком автомобиле, который, газуя, движется рывками по ухабам пыльной проселочной дороги, круто выводящей прямо к деревне Хелфорд. Друзья пьют чай в каменной кухне старой фермы, некогда именовавшейся замком Наврон. Что-то величественное осталось в этой постройке и по сей день. Сохранилась часть старого прямоугольного двора, где размещен нынешний двор фермы. Две колонны, увитые плющом и покрытые слоем лишайников, служат опорой для нового сарая и его рифленой железной крыши.

Фермерская кухня, где путешественники попивают чай, когда-то была частью столовой Навронского замка, а несколько ступеней, упирающихся в кирпичную стену, — лестницей, ведущей на галерею. Остальная часть замка, должно быть, погибла или была снесена. Квадратное здание фермы все же мало походит на изображение замка Наврон на старинной гравюре, напоминающего по форме букву Е. А от обширного некогда английского парка не осталось ныне и следа.

Привычные звуки доносятся со двора: бряцание ведер, мычание коров и блеяние овец, кудахтанье большого птичьего гарема. Послышались грубые голоса фермера и его сына. Но мы не властны поймать отзвуки иных времен, услышать, как под покровом листвы кто-то слегка свистнул, сложив ладони, и получил тихий ответ от худого сутулого человека, крадущегося вдоль стены спящего дома. У открытого створчатого окна задумчиво стоит, забыв откинуть упавшие на лицо локоны, красавица Дона. Она беззвучно наигрывает пальцами по подоконнику какую-то мелодию…

Течет река. В листве шелестит летний ветер. На берегу в полосе отлива копаются собиратели устриц. Кричат кроншнепы. Мужчины и женщины прошлого забыты, их надгробия заросли мхом и лишайником, их имена на надгробиях стерлись от времени. На месте исчезнувшего крыльца замка Наврон, где в полночь останавливался незнакомец, загадочно улыбаясь при тусклом пламени свечи, сейчас топчется и взрыхляет землю хозяйская скотина.

Весной на пригорке у бухты дети фермера собирают первоцветы и подснежники. Под их пыльными башмаками хрустят ветки и сухие прошлогодние листья. Разбухшая от бесконечных зимних дождей бухта выглядит серой и заброшенной.

Однажды летней ночью яхтсмен-одиночка, оставив яхту на рейде, решил отправиться на ялике в верхнее течение реки Хелфорд. Он чужак в здешних краях. Вздрогнув от крика козодоя у входа в бухту, яхтсмен колеблется — стоит ли входить в эту таинственную обитель. Он оглядывается на просторные воды реки, видит силуэт своей яхты на рейде. Бросив грести, он прислушивается к тишине бухты. Неожиданно подспудный страх вторжения в запредельное, где рушатся границы времени, овладевает им. Он пытается плыть вдоль левого берега бухты, но чем меньше становится расстояние между яликом и сужающейся оконечностью бухты, тем плотнее и враждебнее подступают к воде деревья, тем сильнее овладевают странником колдовские чары.

Полно, да один ли он? Что за ропот доносится с низины? Не человек ли застыл там, на берегу? Лунный свет блестит на пряжках его старинных туфель и клинке абордажной сабли. А рядом, откинув назад голову и кутая плечи в накидку, стоит женщина…

Бред какой-то! Должно быть, это игра ночных теней, шелест листвы… Но в душе все более нарастает уверенность, что дальше двигаться нельзя: ничья нога не должна касаться мыса на том конце бухты.

Яхтсмен поворачивает назад свой ялик. Но голоса звучат все явственнее, слышны чьи-то шаги, зов, крик в ночи, отдаленный свист, мелодия незнакомой песенки. Путник снова вглядывается в темноту и вдруг ясно видит контуры старинного корабля — корабля-призрака…

С бешено колотящимся сердцем яхтсмен налегает на весла и гонит свой ялик прочь от бесовского места, прочь от наваждения. Лишь оказавшись на собственной яхте, он чувствует себя в безопасности. Он оборачивается к бухте и видит, как белая круглая луна поднимается над высокими деревьями, освещая бухту своим призрачным сиянием.

Яхта медленно поворачивается навстречу приливу. Яхтсмен спускается вниз, в уютную каюту. Покопавшись среди книг, он находит то, что ему нужно, — карту Корнуолла. Эту карту, плохо выполненную и неаккуратную, он купил как-то в магазине Труро. Выцветший желтый пергамент с неразборчивыми пометками был, вероятно, выполнен в другом веке. Но река Хелфорд, как и два ее рукава — рукав Константина и Гвик, — просматриваются на карте на всем их протяжении. Яхтсмен отыскал к западу от главной реки узкий залив. Тонкими стертыми буквами кто-то нацарапал его название — Французова бухта.

Озадаченно хмуря лоб, яхтсмен пожимает плечами, скатывает карту и ложится спать. Вскоре он уже спит. Судно тихо стоит на якоре. Кругом тихо, ни ветерка. Молчат птицы. Луна сияет над рекой.

Сквозь дрему яхтсмен вдруг слышит какой-то ропот, прошлое становится явью. Он видит себя в другом времени, в забытом столетии. Слышится стук копыт. По аллее Навронского замка скачет незнакомец. Вот распахнулась парадная дверь замка, на пороге дворецкий с бледным обескураженным лицом, уставившийся на закутанного в плащ человека. На верхнюю площадку лестницы проскальзывает Дона с шалью на голове…

Затем он видит, как по палубе своего корабля расхаживает мужчина с едва заметной улыбкой на лице. Кухня фермы превратилась в обеденный зал. Кто-то с ножом в руке припал к ступеням. Сверху раздался испуганный детский крик. Со стены галереи с грохотом рухнул вниз щит, придавив распростертого на ступенях человека. Пронзительно лая, к телу подбежали два королевских спаниеля…

На пустынном молу зажжен костер. Мужчина и женщина смотрят друг на друга, улыбаясь. На рассвете с приливом отплывает корабль. С ярко-голубых небес светит солнце, кричат чайки.

Отзвуки прошлого все более разрастаются. Спящий яхтсмен чувствует, что он с «ними», он — часть «их». Он частица этого моря, корабля, стен Навронского замка, экипажа, что громыхает по дорогам Корнуолла, частица забытого, притворного, разукрашенного Лондона, где пажи с факелами бегут за каретами, а подвыпившие кавалеры собираются на углу забрызганной грязью булыжной мостовой. Он видит, как Гарри со своими вечными спаниелями, пошатываясь, заходит в спальню Доны в тот момент, когда она вставляет в уши рубиновые серьги. Видит Уильяма, его крохотный, как бутон, рот, маленькое загадочное личико. Наконец, он видит «La Mouette», стоящую на якоре в узкой петляющей протоке, деревья у кромки воды, слышит крики цапель и кроншнепов. Он живет воздухом любовного безрассудства канувшего лета, когда бухта впервые стала убежищем, символом спасения.

Часы на башне пробили половину первого, когда карета въехала в Лаунсестон и затормозила у постоялого двора. Кучер что-то проворчал, его помощник спрыгнул на землю и поспешил к лошадям. Кучер резко свистнул. С постоялого двора на площадь вышел конюх, удивленно протирая сонные глаза.

— Принеси живо воды, не мешкай! Да задай корм лошадям, — крикнул кучер. Он приподнялся на козлах и потянулся, недовольно озираясь по сторонам. Помощник, топчась на месте, разминал онемевшие ноги, поглядывая на кучера с одобрительной усмешкой.

— Слава богу, с лошадьми все в порядке, — сказал он. — Не зря, видно, сэр Гарри выложил за этих лошадок столько гиней.

Кучер устало пожал плечами: у него не было сил разговаривать. Дороги здесь — сплошное наказание. Сломайся колесо или случись что с лошадью — отвечать пришлось бы ему одному. Если бы можно было ехать помедленнее, одолеть путь хотя бы за неделю… Так нет, несутся сломя голову — ни человеку, ни животному не выдержать такой дороги. И все из-за дурного расположения духа у миледи, будь она неладна. Благодарение Всевышнему, хоть сейчас-то она спит: в карете вроде тихо.