Мать задержалась перед зеркалом и, поморщившись, с беспокойством взглянула на отражение дочери в зеркале. Потом засмеялась.

– О, Саммер, ну что мне с тобой делать? Ты слишком избалована. Как можно быть несчастной здесь? – Она взяла корзиночку с financiers и беззаботно вывернула ее содержимое в корзину для мусора. – Впрочем, тебе надо быть начеку! – Смеясь, она схватила Саммер за руку и потащила к двери, обняв за талию. – Со здешними поварами шутки плохи, они собьют тебя с пути, если им это позволить.


– Так ты нашел их в мусоре?

Фредерик вздрогнул, попытался отвести взгляд от пустой корзиночки, которую Люк держал в руках, и тихо ответил:

– Ты уже спрашивал.

– Все, – слишком спокойно произнес Люк. – Абсолютно все в мусоре.

Он послал Саммер маленькую корзиночку, наполненную солнечным сиянием, чтобы она открыла для себя… но что? Он не представлял, как выразить это словами, поэтому выбрал financiers. Немного золотистой выпечки, которая как бы говорила: «Я сожалею, что оставил вас в холоде, вот вам немного теплоты». Или: «Вот румяные, теплые пирожные. Они настоящие. Возможно ли, что ваша золотая теплая улыбка тоже настоящая?» Или: «Подумай обо мне. Я думаю о тебе. Хорош ли я на вкус?»

А все потому, что корзиночка с financiers гораздо изысканнее и убедительнее, чем все эти слова. И с ее помощью чертовски безопаснее выражать свои чувства.

Мусор. Поворачиваясь, он сделал резкое движение запястьем, и пустая корзиночка приземлилась точно на тележку для обслуживания номеров.

И немедленно выпрямился навстречу мужчине, который только что вошел через заднюю дверь. Одна рука Люка проскользнула в карман, другую же он протянул.

– Monsieur[25].

Его приемный отец, умевший контролировать себя до такой степени, которой даже Люк не сумел достичь, со сдержанным негодованием смотрел в корзину.

– Твои financiers кто-то бросил в мусор?

– У нас время от времени останавливаются анорексичные блондинки, – произнес Люк нарочито безразличным тоном. Хотя она такой вовсе не казалась, когда была у него на руках. Пожалуй, она была гибкой, стройной, податливой. Она была сильной и нежной, но вовсе не тощей и костлявой. Люк чувствовал ее усталость и еще что-то непонятное, когда она цеплялась за него и прижималась к нему так, будто он вытаскивал ее из глубин ада.

Бернар Дюран покачал головой с аккуратно подстриженными серо-коричневыми волосами.

– Она, должно быть, слишком испорчена, раз не ценит тебя. – Бернар бросил на своего приемного сына такой взгляд, который напомнил Люку, ради чего он живет. Под этим взглядом, в котором была видна с трудом сдерживаемая гордость, Люку хотелось лезть из кожи вон. – Не покажешь ли мне свою Victoire[26]? Вчера вечером я видел тебя по телевизору, но в кадр не попало самое важное. Как ты сделал этот десерт?

Люк сдержал прилив гордости, ограничившись небольшим изгибом губ.

– Сейчас покажу.

Он будет показывать десерт своему приемному отцу! Люку всегда нравилось показывать тому, кто и сам показывал, показывал и показывал – сначала буйному десятилетнему мальчику, потом двенадцатилетнему, потом пятнадцатилетнему подростку с взбесившимися гормонами, иногда заставляя тысячу раз в день переделывать, пока не получалось так, как должно было быть.

– Как скоро ты навестишь моих новых учеников? – спросил Бернар после того, как Люк продемонстрировал Victoire. – Покажешь им, чего они могут достичь при некоторой дисциплине и внимании. Им будет полезно встретиться с тобой и понять, что они могут измениться. К некоторым из них относились как к животным. Ну, ты понимаешь.

В сердце Люка возник протест. Ему захотелось возразить, что его биологический отец старался относиться к нему гораздо лучше, чем к животному, но подумал о тех кошках и собаках, которых некоторые таскали с собой в метро, чтобы выпросить больше денег на пропитание. Бернар намекнул, что отец Люка использовал сына так же, как и тех животных, но Люк не хотел этого слышать.

– Я был занят, – виновато сказал он. Нужно было полтора часа тащиться на машине на самый край огромного парижского banlieue[27], где жила приемная семья Люка. Или час на метро и RER[28], если бы ему удалось заставить себя выбрать этот способ передвижения. Хуже было то, что каждый раз, когда он помогал показать следующему поколению приемных братьев, кем они могут стать, пройдя через безжалостный контроль и строгую дисциплину, он чувствовал себя… странно. Неправильно. Как будто он должен был предложить им другой путь. Хотя какой еще путь может быть, кроме неослабевающего контроля и дисциплины? – А сегодня вечером у меня гала-представление. Тысяча человек хочет увидеть отель, отданный Саммер Кори. К нам прибудет дюжина съемочных групп, которые будут снимать клипы, чтобы оживить репортаж.

– Ты имеешь в виду, снимать тебя. – Бернар не улыбался, скрывая гордость, но Люк чувствовал, что его приемный отец очень доволен.

– Из-за новой владелицы здесь может получиться бедлам.

Та самая новая владелица, которая считала Люка посыльным. И собиралась заплатить ему, дав своей душе парить в воздухе тихо, как золотая снежинка, и найти покой в его руках.

Чтобы удержать в руках золотую снежинку, надо быть виртуозом. Но он знал все о том, как быть им. Просто нужен наивысший контроль.


Фотовспышки засверкали, когда отец обнял Саммер за плечи и объявил, что дарит ей отель. Саммер одарила всех и каждого широкой улыбкой. А что еще ей остается делать в такой ситуации? Иначе в СМИ будет полно ужасных фотографий, на которых у нее недовольное выражение, и ее будут называть испорченной девчонкой.

Опять.

Нет, теперь будут прекрасные фотографии, на которых отец в шикарном костюме стоит между женой и дочерью – между двух красавиц. Саммер все еще была испорченной девчонкой для всех, кто ее знал, но по крайней мере выглядела она счастливой. Между тем ее отец, как глава компании «Кори Холдингс», входящей в число сильных мира сего в области финансов, контролировал все, происходящее здесь. У Сэма Кори – седые волосы, его лицо – слишком угловатое, не обладающее красотой Люка-не-посыльного, но оно было властным и притягивало взгляды.

Лицо Саммер тоже притягивало взгляды – всем приятно смотреть на красивую девушку, но много ли пользы это ей принесло? Пока она не сбежала туда, где нравилась людям. У людей разные цели в жизни, а она, как оказалось, хотела любви и привязанности.

К сожалению, отец едва ли не за волосы выволок ее с тропического острова, чтобы попытаться вложить в нее его собственные стремления к деньгам и контролю. И приволок ее в Leucé, один из лучших в мире отелей с трехзвездочным рестораном по рейтингу Мишлен[29] и видом на Эйфелеву башню. В прежнее жилье Саммер, расположенное так далеко от ее настоящего дома на острове.

Папа, ты просто мерзавец. Каким должен быть отец, чтобы заставить дочь царствовать в принадлежащем ей личном аду?

Как только затихли щелчки фотоаппаратов, она танцующей походкой начала пробираться через толпу к выходу. Столько рук надо было пожать, изображая восторг, стольким людям пообещать, что она их не забудет, так много раз рассмеяться и сказать: «Ну а кто бы не захотел побездельничать на южном острове в Тихом океане?» Ей надо было встречаться взглядом с мужчинами и улыбаться каждому, но ее улыбка должна была быть достаточно теплой, чтобы он подумал, будто она сама собирается подойти к нему, и поэтому не двигался с места до того мгновения, когда она, помахав ему рукой, проскользнет мимо.

Мужчины бросали на нее оценивающие взгляды, словно решали, что именно могут получить от нее. Каждый такой взгляд, казалось, сдирает с нее слой кожи, и Саммер глубоко вздыхала, пытаясь спрятаться за золотом воспоминаний о своем острове. Ради бога, кто угодно может продержаться здесь три месяца!

Вдруг кто-то будто привлек ее внимание. Она повернулась и обнаружила поблизости своего ночного короля-спасителя. Он задумчиво наблюдал за ней, стоя со стаканом белого вина в руке. Она выдохнула, ощутив нечто похожее на облегчение – но откуда оно могло взяться?

От смущения Саммер захотелось спрятать лицо, но вместо этого она послала Люку свою самую очаровательную, самую соблазнительную улыбку. Он слегка наклонил голову, изучая эту улыбку, будто хотел провести ее химический анализ. В ответ он не улыбнулся.

На нем были, как могло показаться на первый взгляд, простые черные брюки и белая дизайнерская рубашка. Он излучал сосредоточенность, напряжение и абсолютный контроль. С некоторым высокомерием, создавая обманчивое впечатление спокойно висящего хлыста, смотрел он, как она приближается. Ее дыхание против воли ускорилось. Чтобы наказать его за это, она немного шевельнулась, чтобы шелк ее платья заструился по ее телу и заблестел в свете люстр. От прикосновения холодного шелка ее руки покрылись мурашками. Воздух Парижа всегда был слишком холодным для нее.

Люк Леруа задумчиво поднес к носу свой бокал. Внутри его личного пространства в воздухе витал таинственный запах. В таком пространстве она могла бы свернуться калачиком и быть в безопасности.

– Вам и вправду нравятся высокие, темноволосые, темноглазые, красивые смуглые мужчины?

Да, нравятся. Ей казалось, что это стало довольно ясно, когда она предложила ему яхту.

– Теперь ты просто скромник. Про себя я называю тебя Красавцем.

Его черная бровь немного поднялась. Слегка заметным поворотом головы он указал на зал.

– Это те, с кем вы дольше всего флиртуете?

Флиртовала ли она на самом деле? Она мрачно кивнула.

– С ними получаются самые хорошие фотографии. – Отчаявшись выбить его из колеи, она вытянула локон из своей элегантной прически и, наклонив голову к его руке, обернула локон вокруг его запястья, чтобы проявился контраст ее золотых волос и темных волос на его руке.