Зазвонил телефон.

Я подождал, рассчитывая, что он потрещит и успокоится, однако звонивший оказался упорным типом. Пришлось выскакивать из ванны и, обернувшись полотенцем, бежать в спальню.

— Алло?

— Алло? — я немного подождал. Голос был мужской, но линия вдруг словно вымерла. Наверное, телефонистка перепутала клеммы. Но через несколько секунд раздался тот же голос:

— Филип Тернер?

— Да.

— Филип, это Чарльз Сандберг. Рад вашему возвращению.

— Э… Спасибо, но…

— Вы не забыли, что Шарлотта пригласила нас к ужину?

— Разве? Нет, что-то не припомню.

— Ну, не беда. До восьми тридцати еще много времени. Вы, конечно, придете?

К этому времени я успел сочинить более или менее правдоподобную историю, но теперь, когда дошло до дела, она показалась мне дурацкой.

— К сожалению, не могу. Но мне нужно кое-что вам сказать, Чарльз. Насчет вашей шлюпки.

— Вот и хорошо. Значит, через полчаса мы вас ждем.

— Я лишь хотел сказать, что ваша шлюпка затонула. Я постараюсь возместить вам ее стоимость в долларах, хотя, конечно, это не избавит вас от лишних хлопот. Мне, право, очень жаль.

Пауза.

— Мне тоже жаль. Но, я думаю, мы договоримся.

Что-то в его голосе…

— Вы уже знали?

— Не будем сейчас это обсуждать.

— Я загляну завтра рано утром.

— Завтра вы меня не застанете.

Я уставился в пол, чувствуя: что-то изменилось к лучшему. То ли чай, то ли тепло тому причиной, но я начал вновь обретать почву под ногами. Усталость по-прежнему давала себя знать, но, может быть, и впрямь будет лучше сегодня закончить все дела и успеть завтра на утренний катер?

— Я заскочу немного позже.

— Шарлотта особенно настаивала, чтобы вы пришли к ужину. Будет Лэнгдон Уильямс, так что сами понимаете — особый случай.

Уильямс был тем самым художником, о котором Шарлотта упомянула при нашем знакомстве. Меньше всего мне сейчас хотелось вести светские разговоры, хотя бы и о живописи.

— Я настоящее страшилище. Поранил лицо.

— Сочувствую. И все-таки приходите. Нам не хватает одного кавалера.

— Ну, хорошо. Большое спасибо.

Положив трубку, я снова подошел к зеркалу, проклиная свою слабохарактерность. Последний вечер! Но что я мог поделать? Ведь я должник Сандберга.

Лейкопластырь отстал довольно легко; кровотечение прекратилось. Хорошо, что, прижигая рану, кондуктор не воспользовался йодом. Впрочем, у меня и так тот еще вид!

Я начал одеваться.

И лишь теперь в полной мере осознал, что навсегда потерял Леони. Возможно, все дело было в телефонном звонке. Он пробудил во мне надежду, и теперь она умерла. Впрочем, она с самого начала была обречена.

Доставая свежую сорочку, я наткнулся на дневник Гревила и повертел его в руках. Картон потрескался от жары и кое-где начал распадаться на кусочки. У меня было такое чувство, будто я вновь прощаюсь с Гревилом — на этот раз без возврата.

Я завязал галстук, причесался, надел пиджак и подумал, выходя из отеля: мне нужно было сказать ей… не то, что я сказал. Я потерял рассудок. Если бы я объяснился… Мне не следовало оставлять ее здесь, отправляясь в Амстердам в погоню за призраком. Однако странно, что она оставила свою фамилию. Возможно, она и не собиралась… и вдруг — эта телеграмма. И зачем только я вызвал его сюда? Какая разница — Бекингем он или Коксон? Да, на меня определенно нашло затмение. Но теперь уже ничего не поправишь. Она так или иначе принадлежит ему. Это она, Леони, оказалась призраком. Нужно выбросить из головы… Но если бы я сказал ей… в тот вечер, перед отъездом в Голландию… Нет. Я сказал именно то, что нужно. И поездка действительно была необходима. Как я мог надеяться? Ведь она ни словом не обмолвилась… Однако…

Обратная дорога из Полтано по сравнению с этой, на виллу ”Атрани”, показалась мне усыпанной цветами.

К тому времени, как послышался радостный лай Мейси и Джимбела, я совсем выбился из сил и, должно быть, был страшен, как смертный грех. У мадам Вебер собралось обычное общество: крупный неаполитанский судовладелец синьор Кастильони, мадемуазель Анрио и та ужасная дама, что явилась на прошлую вечеринку в украшенной фигурками животных шляпе. Я запомнил Лэнгдона Уильямса не особенно общительным человеком; похоже, что и сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке.

Мы пили коктейли и вели светскую беседу. Сандберг еще не появился. Шарлотта выразила мне свое сочувствие, но, как ни странно, обошлась без вопросов: должно быть, Сандберг ее предупредил. Дама в шляпе (несмотря на то, что на этот раз она была без шляпы) заскучала и завела разговор о недавнем докладе Кинси о сексуальном поведении женщин. В прошлый раз мне показалось, будто она положила на меня глаз; теперь же она явно принимала меня за врача, психиатра или представителя противоположного пола, готового вывернуться наизнанку, чтобы только опровергнуть теорию Кинси. Знала бы она, с какой темной личностью имеет дело, какие слепые, звериные страсти клокочут у меня в груди!.. Меня так и подмывало сказать ей об этом.

Чарльза Сандберга все еще не было. Мы сели ужинать.

Бывают состояния — как раз в таком я находился, — когда вы голодны, однако пища не лезет в горло; падаете от усталости, но не можете забыться сном. Наверное, в такое время человеку безразлично, один он или в компании. Вы жалеете, что пришли, и не в силах уйти. Несколько раз я ловил на себе взгляд Шарлотты Вебер. Моей соседкой оказалась Джейн Порринджер. Бедняжка Джейн, она вряд ли получала от этого удовольствие.

Когда мы почти расправились с первым блюдом, мадам Вебер посмотрела на дверь и воскликнула:

— Наконец-то, Чарльз! Мы не могли больше ждать — все умирали от голода, — и она повернулась ко мне с таким видом, словно хотела сказать: теперь вы видите, что приходить стоило?

Мужчины поднялись, так как Сандберг привел с собой даму. После недолгих колебаний она заняла свободное место рядом с да Коссой и прямо напротив меня. Это была Леони.

Глава XXIII

Она явно не ожидала меня встретить — об этом говорило ее замешательство. У нее был измученный вид; она еле удержалась, чтобы не убежать. Не знаю, можно ли, дойдя до ручки, что-то ощущать. Если нет, значит, я еще не совсем оказался в нокауте, потому что ощутил этот новый удар в полном объеме.

Помню, и через несколько минут после того, как она обменялась парой слов с Шарлоттой и приступила к еде, я тупо соображал, что этого не может быть: ее присутствие могло означать только то, что все события этого дня были обманом зрения и прочих чувств — галлюцинацией вследствие солнечного удара.

Должно быть, я слишком пристально уставился на нее, потому что, когда Берто подошел, чтобы взять у меня использованную тарелку, я его не заметил. Мадам Вебер сообщила, что Леони приехала только на этот вечер. Да Косса мигом прицепился к ней с расспросами: как там, в Риме? Она уклонялась, как могла, пока Шарлотта — я впервые видел ее в гневе — не заставила его заткнуться.

Я взглянул на Чарльза Сандберга — как всегда элегантного и невозмутимого. По его лицу нельзя было определить, явился ли он после мессы или с места преступления, где было совершено убийство.

Я перевел взгляд на Леони. Избавившись от назойливого внимания да Коссы, она сидела тише воды, ниже травы, в бирюзовом платье со стоячим воротничком, и даже не притворялась, будто ест. Она показалась мне похожей на ангела Эль-Греко: одухотворенная и измученная.

Кто-то дотронулся до моей руки. Джейн.

— Что, простите?

— Гамильтон спросил, долго ли вы еще пробудете на острове.

— Завтра я уезжаю.

Да Косса не скрыл удовлетворения:

— А как же… э… портрет? Ничего не вышло?

Я не удостоил его ответом.

— Я уже сказала, мальчик мой, — вмешалась мадам Вебер, — пусть это вас не волнует. Сама природа против. Слишком жарко. Тянет купаться, загорать… Не то что в прошлом году, когда у нас была одна светлая мысль — забраться в хижину эскимоса.

— Филип еще вернется, — ввернул Сандберг.

— Я рад, Тернер, что вы не окончательно забросили живопись, — сказал Лэнгдон Уильямс.

— О, да, — согласилась мадам Вебер. — Но я лично всегда говорила, что ему следовало бы написать портрет Леони.

Воцарилось неловкое молчание, прерываемое лишь звоном бутылки, которую поставил на стол слуга-итальянец. Дама в шляпе продолжила свой разговор с синьором Кастильони:

— Говорят, каждые двенадцать с половиной женщин из ста не получают от замужества никакого удовольствия. Хотела бы я знать, как это статистики оперируют половинками.

Я спросил Леони:

— А где Мартин?

Она впервые за все время подняла на меня глаза.

Я не отставал:

— Разве он не приехал с вами?

— А вы хотели бы, чтобы он приехал?

Обычный разговор, но почему-то все замолчали, словно на них направили дула пистолетов.

— Леони позвонила мне, — умиротворяющим тоном произнес Чарльз. — Я позаимствовал у синьора Кастильони глиссер и привез ее.

— Привезли… из Полтано?

— Да. Ей нужно забрать кое-какие вещи.

— О!

После небольшой паузы все опять стали есть и разговаривать.

— Что ж вы не прихватили Мартина? — пристал я к Сандбергу.

— У него сломано ребро. Придется полежать несколько дней.

Джейн была заинтригована.

— Вы говорите о приятеле Филипа, Мартине Коксоне? С ним произошел несчастный случай? А я и не знала.