Леони вынырнула и начала подниматься в лодку. Я нагнулся и протянул ей руку; лодка накренилась. Наконец Леони очутилась в шлюпке. В ней вновь произошла перемена, но совсем иная. Мы сели рядышком на корме; я не отрывал от нее восхищенного взгляда. Она сняла купальную шапочку и тряхнула волосами. В полумраке ее тело кремово блестело.

Через минуту Леони неуверенно произнесла:

— Надо ехать, Филип. Подумаешь — дождь.

— Подумаешь — дождь, — согласился я.

Она также не отрывала от меня глаз.

— Может быть, нам… Термос в сумке.

Я обнял ее за плечи. Она казалась большой теплой рыбиной. На ее коже стыли капельки воды. Я наклонился и поцеловал ее. Она не отстранилась, но и не ответила на поцелуй. Мои руки скользнули ей под мышки, и я начал целовать ее лицо и шею. Она хотела что-то сказать, но передумала и вдруг сама поцеловала меня — и тотчас высвободилась, все той же рыбиной выскользнула у меня из рук.

— Не нужно, Филип.

Мое лицо было близко-близко от ее лица; я видел мельчайшие детали ее бровей, щек и губ.

— Чтобы у вас не оставалось сомнений — это вторая причина, по которой я не собираюсь уезжать.

— Если бы это было правдой…

— Это правда.

Леони замерла и вдруг снова начала вырываться; ее глаза наполнились слезами.

— Господи! — простонал я. — Если Гревил и не покончил с собой из-за вас, кажется, я сам это сделаю. В чем дело, Леони? Почему вы такая? Я не в силах угнаться за вашими мыслями или понять, что все это значит. Вы ничего не говорите, ничего не отдаете и ничего не берете. Если бы я мог хоть на мгновение заглянуть вам в душу! Дайте мне хоть какой-то ключ к тайне! Почему ваше поведение столь алогично?

Она выпрямилась и закрыла глаза рукой.

— П-простите… Ч-черт!..

— Вы тоже меня простите, — я пересел ближе к веслам.

— Бросьте мне мои вещи, пожалуйста.

Я передал ей одежду, и она начала сражаться со свитером.

— Вам нельзя оставаться в мокром купальнике. Неизвестно, сколько мы еще здесь проторчим.

— Ничего страшного.

— Не глупите, Леони. Я отвернусь.

— О!.. Хорошо.

Через несколько минут с той стороны послышалось:

— Я уже готова.

Я молча направил лодку к выходу. Там все еще бушевала водная стихия.

— Хотите кофе?

— Да, благодарю вас.

Я налил ей из термоса и выпил сам. Видит Бог, я в этом нуждался!

— Простите, — произнесла она, — что от меня так мало толку.

— Это как посмотреть.

— Вы поняли, что я имею в виду.

— Ну… Мне не хотелось бы быть несправедливым. К примеру, вы удовлетворяете мое эстетическое чувство.

— Большое спасибо.

Долгое молчание. И вдруг:

— Мои поступки — и раньше, и теперь — могут казаться вам лишенными всякого смысла. Я смотрю на них иначе. Возможно, если я объясню… то немногое, что я в силах и вправе объяснить… они покажутся вам не столь абсурдными. Но для этого придется вернуться к моменту смерти Тома и Ричарда… вернее, тому, что за этим последовало. Вам будет неинтересно, но корни всего происходящего — в прошлом.

— Мне будет интересно.

— Их смерть на какое-то время совершенно выбила меня из седла. Я не видела для себя никаких перспектив и попросту плыла по течению. В это время и в этом состоянии я встретила одного человека. В Сен-Жан-де-Люзе, он приехал туда на несколько дней. Он был старше меня, приятен в обращении, интеллигентен, внимателен — словом, обладал всеми мыслимыми и особенно необходимыми мне в тот момент достоинствами. — Леони запнулась и поморщилась. — Наверное, он с самого начала отвечал чему-то отчаянному, безрассудному во мне самой — во всяком случае тогда. Он не придерживался общих правил. Вы могли долгое время находиться рядом с ним, даже неплохо знать его — и все-таки многие стороны его натуры оставались для вас непостижимыми. Он не распространялся о своем прошлом: где был, что делал… В каждую минуту в нем присутствовало что-то новое, неразгаданное — а вам, чтобы разгадать, было не на что опереться. Еще я думаю, что он обладал даром проникать в ваши мозг и душу, угадывать мысли и чувства другого человека. Это облегчает жизнь, но таит в себе немалую опасность. Так или иначе, в моем тогдашнем существовании не было смысла — он придал ему смысл. — Она помолчала, словно взвешивая свои слова. — Мы сошлись…

— Понимаю.

— Сначала я не придавала значения, но потом довольно сильно увлеклась. Чувства не поддаются управлению. Нельзя перевернуть страницу и сказать себе: так, мол, и так, я хочу того-то, сделаю то-то…

Кофе приятно согревал внутренности. Я развернул сэндвичи и надкусил один.

— Спустя некоторое время, примерно через три месяца, я отдала себе отчет в том, что какие-то концы не сходятся. Начались денежные затруднения; мы прожили почти все мои свободные средства. Его поведение в этом смысле было странным — не то чтобы бесчестным, но… иногда он ведет себя так, словно стоит выше общепринятых моральных норм. Мы пытались залатать прорехи. Потом он уехал на Дальний Восток, и за целый год я получила всего два письма. Наконец от него пришла телеграмма из Джакарты — раньше это называлось Батавией…

— Да, я знаю.

— Он просил меня встретить его в Амстердаме. Я почувствовала, что должна ехать. Когда вы с кем-то связаны, вы забываете о каких-то недостатках, а если и помните, то надеетесь на их исправление. Но меня постигло горькое разочарование: он не изменился.

— Гревил приехал с ним?

— Да. И он путешествовал под другим именем.

— Бекингем?

Леони взглянула на меня.

— Да. Они казались близкими друзьями — этот человек и ваш брат. Я поняла — несмотря на то, что только что познакомилась с Гревилом, — что он искренен и с его стороны это сильная, исполненная доброты, чистосердечная привязанность. Что же касается Бекингема — начать с фальшивого имени, — то, зная его, я догадалась: он затевает что-то бесчестное. Конечно, я не знала, что именно, но, судя по некоторым признакам… Я не хотела в этом участвовать. Если такова была цена воссоединения с ним — мое содействие в каких-то темных махинациях, которые он даже не пытался объяснить, — я сочла ее слишком высокой, — Леони запнулась и поводила пальцем по борту лодки. — О дальнейшем вы можете догадаться.

— Вы хотите сказать, что письмо было адресовано Бекингему? Но каким образом оно очутилось в кармане у Гревила?

— Я сама попросила вашего брата передать его Бекингему. Не хотела с ним встречаться. На таких, как он, слова не действуют. Возможно, если бы он был мне совсем безразличен… но, когда вас раздирают противоречия, очутиться лицом к лицу с человеком, которому присущ страшный дар манипулировать людьми… Он всегда добивался своего.

— Он просил вас вернуться?

— Да. Дал понять, что теперь у него есть деньги — или вот-вот будут. Хотел, чтобы я поселилась вместе с ним на континенте — где-нибудь поближе к Средиземному морю… Но я не знала, можно ли принимать это всерьез. Всякий раз, когда у него появлялись деньги, он начинал вести себя так, словно имеет неограниченный кредит… Простите, я не слишком внятно выражаю свои мысли.

— Я все же не понимаю, что побудило вас отдать письмо Гревилу.

Леони надела босоножки и с трудом — из-за не до конца обсохших ног — застегнула их.

— Вы не доели свой сэндвич.

Она выпрямилась и поднесла бутерброд ко рту. Концы ее влажных волос подсохли и начали виться.

— Приехав в Голландию, я остановилась в отеле на Доленстраат. Они прибыли на следующий день. Доктор Тернер поселился в отеле ”Гротиус” — для него там заранее забронировали номер. Бекингем хотел остановиться в моем отеле, но там не оказалось свободных номеров. В первый день мы много времени провели вместе, а назавтра договорились встретиться в ”Гротиусе”: было условлено, что доктор Тернер сводит нас — или меня одну — в Индийский музей. Но у меня пропало желание.

Она немного помолчала и продолжила:

— Конечно, можно было взять и уехать — безо всяких объяснений. Но мне не хотелось впоследствии упрекать себя в трусости. И я решила поговорить с… Бекингемом. Однако его не было в отеле, и я отправилась в ”Гротиус”. Его и там не оказалось. Что касается Гревила, то администратор сказала, что он занят, и попросила меня подождать. И тут я написала записку — с расчетом отнести ее в отель, где жил Бекингем. Но как раз в это время сверху спустился Гревил в сопровождении двух мужчин. Пока он провожал их до двери, я быстро дописала несколько фраз, сунула письмо в конверт и, когда Гревил подошел, попросила передать письмо Бекингему. Он обещал, и больше я его не видела.

Я предложил Леони еще один сэндвич, но она покачала головой. Я завинтил крышку термоса, завернул оставшиеся сэндвичи и убрал в сумку.

— Вы запечатали конверт?

— Да.

— Он не был надорван. Видимо, клей растворился в воде. Вы его не надписали?

— Нет. В этом не было необходимости, и я очень спешила.

— Как выглядели двое, приходившие к Гревилу?

— Я их плохо помню. Похожи на голландцев, среднего возраста, в серых плащах.

— Гревил был чем-то расстроен?

Леони подвернула опустившийся рукав кофточки.

— Да… Да.

— Он не сказал вам ничего необычного?

— Нет. Только, что ждет Бекингема.

— А дальше?

— Филип, это все, что я могу рассказать.

Мы оба помолчали. Я заговорил первым:

— Кажется, дождь кончился.

— Да… Вы мне верите?

— Конечно. До сих пор я верю всему, что вы сказали.