— Да, помнится, я читал о вашем брате в газетах. Но я не видел Бекингема с сорок восьмого года. Каким образом, по мнению Пауэлла, я могу быть вам полезен?

В отличие от матери он говорил четким, хорошо поставленным голосом.

— Разумеется, я готов сообщить вам все, что мне известно о Бекингеме, но, уверяю вас, это такая малость! А почему упор делается именно на него? Я бы скорее подумал насчет той девушки, чье письмо нашли у вашего брата.

— К сожалению, ее не удалось разыскать. Мы даже не знаем ее фамилии. Интуиция подсказывает мне, что, если мы найдем Бекингема, найдем и ее.

Коксон поместил в рот незажженную сигарету. Под глазами у него были темные круги, а рот время от времени кривила горькая усмешка, как будто этому человеку довелось испить полную чашу разочарований, причем вы тотчас проникались жгучим любопытством — каких именно? Мне было нетрудно понять беспокойство матери за его здоровье; но в нем было слишком много жизненной энергии, чтобы предположить существование сколько-нибудь серьезного заболевания.

— Вы служили во флоте? — спросил он.

— Да. Откуда вы знаете?

— Трудно сказать. Что-то в выправке… Обычно я сразу угадываю такие вещи. На каком корабле?

— На эскадренном миноносце. Два года.

— А я был в Военно-морском резерве. Вышел в отставку без права на звание, но оно так и приклеилось ко мне. В начале войны я ходил на минном тральщике, но эта чертова калоша быстро пошла ко дну. Потом я плавал на корвете. Вы кем были — лейтенантом?

— Да — дослужился в конце концов.

Он зажег сигарету.

Когда Мартин Коксон говорил, вы начинали ощущать исходящую от него властность — так бывает, если человек привык командовать на море.

— Должно быть, к концу войны вы только-только начали оперяться, — предположил он. — Просто не верится, что прошло столько времени.

Можно было подумать, что он вспоминает об ушедшей любви — и горькой и счастливой.

— А вы, — ответил я, — должно быть, успели опериться еще до ее начала?

— Конечно. Мне тридцать девять, хотя на первый взгляд не скажешь. Так что вы хотели знать о Бекингеме?

— Все, что вы можете сообщить. Например, описать внешность.

— В нем примерно пять футов восемь или девять дюймов росту. Бородка клинышком. Узкие карие глаза. Орлиный нос. Темные волосы, с проседью за ушами. Если вы из тех, кто верит в добро и зло, возможно, вы назовете его плохим человеком, потому что он меньше всего руководствуется нормами общепринятой морали. Но он исключительно умен, эрудирован и хитер — поэтому никто так и не разобрался в нем до конца. Он живет по своим собственным правилам, а если и преступает закон, то делает это очень ловко и успевает скрыться, прежде чем его изобличат.

— Он вам нравился?

— Нравился? Я бы не сказал.

— Почему?

Мартин Коксон двумя раздвинутыми наподобие буквы ”V” пальцами отбросил прядь волос со лба.

— Почему мы чувствуем к людям симпатию или антипатию? Объясняется ли это действием желез внутренней секреции? Расположением планет?.. Могу сказать лишь, что я предпочитаю вести более честную игру.

— Вы не могли бы рассказать, как вы с ним познакомились?

— Могу, конечно. Он переправлял евреев в Палестину и однажды зафрахтовал для этой цели мой корабль.

— С ним были женщины?

— Если говорить о его женщинах — нет. Правда, однажды вечером он пригласил к себе в каюту маленькую румынскую евреечку лет девятнадцати. Пытался взять ее на абордаж, но она дала отпор. Ее семья подняла жуткий шум. Это было шесть лет назад. Хотите виски?

— Благодарю.

Он встал, подошел к буфету и вернулся с бутылкой и двумя бокалами.

— Расскажите подробнее о вашем брате. Чем он занимался на Яве? И как познакомился с Бекингемом?

Я рассказал. Он выслушал весьма внимательно. Один раз даже улыбнулся, и его лицо вдруг стало добрым и очень привлекательным. Рассказывая, я в то же время изучал своего собеседника, пытаясь решить, не следует ли поддаться импульсу. Он расспросил меня обо всех деталях гибели Гревила. Я признался, что собираюсь в Амстердам, чтобы попытаться найти недостающие ответы. Его отношение к этому делу разительно отличалось от отношения Пауэлла. Он явно заинтересовался; очевидно, его острый ум созрел для новых впечатлений. На меня это оказало стимулирующее действие. По крайней мере здесь я не натолкнулся на закрытую дверь.

Я решил рискнуть.

— Вы сказали, что недолюбливали Бекингема?

— Да. Он несколько раз обвел меня вокруг пальца.

— Значит, вы не возражали бы помочь мне его разыскать?

Он медленно разлил по бокалам виски, а закончив, немного подержал свой бокал на свету.

— Прямо скажем, нынешние напитки уже не те, что мы пили перед войной в Шотландии. Чем конкретно я могу быть вам полезен?

— Вы хотя бы знаете Бекингема в лицо.

— Он наверняка уже в сотнях миль отсюда.

— Возможно, с вами я буду чувствовать себя чуточку увереннее. Фактически и Пауэлл на это намекнул, но я понял так, что он хочет прикрепить ко мне своего человека, чтобы я не попал впросак. В любом случае, поначалу у меня не было такого намерения. Просто мне понравился… ваш подход.

— Спасибо. — Мартин явно колебался. Потом вдруг нервно тряхнул головой. — Прошу прощения, но я не вижу в этом смысла.

— Понимаю — и тем не менее повторяю свое предложение. Естественно, все расходы — за мой счет.

В это мгновение дверь отворилась, и на пороге возникла мать Коксона. Она начала что-то говорить, но вдруг смешалась и покраснела.

— Я хотела спросить, не хочет ли мистер Тернер выпить чашечку чаю. Но, кажется, опоздала.

— Видите, Тернер, от чего я вас избавил. Или, может быть, вы предпочли бы чай?

Миссис Коксон отважилась на замечание:

— Мне кажется, Мартин, сейчас рановато для выпивки. Мистер Тернер может подумать…

— Я знал человека, который добавлял виски в воду для бритья: мол, это делает лезвие острее, — Коксон сыпанул в мой бокал щепотку соды. — Выпей с нами, дорогая. Это успокаивает нервы.

— Нет уж, спасибо, — с отвращением произнесла она. — Ты знаешь, как я к этому отношусь.

После ее ухода Коксон наморщил лоб и бросил на меня извиняющийся взгляд.

— Мама так и не стала взрослой. Сорок лет назад эта курица нечаянно села на утиное яйцо и до сих пор трепещет, как бы я не утонул. У психологов есть подходящий термин. Лень искать.

Я гнул свою линию:

— Мне ни разу не приходилось бывать в Амстердаме. А вы знаете этот город?

— Пожалуй. Симпатичный городишко. Вопреки распространенному заблуждению, эти флегматики умеют веселиться. На стене за вашей спиной висит фотоизображение ”Зимнего домика”. Я впервые посетил Амстердам в девятнадцатилетнем возрасте. Сошел на берег с парусника после стодвадцатидневного плавания из Мельбурна. Шестнадцать недель целибата — и один грандиозный загул! Сейчас я бы не выдержал. Имею в виду не загул, а воздержание.

— Я вылетаю завтра после обеда — на случай, если вы передумаете.

Коксон встал и вновь задумчиво наполнил свой бокал янтарной жидкостью. Возможно, он даже не расслышал моих слов. Я полюбовался его тонким профилем. Небольшие впадины на висках придавали ему выражение почти болезненной чувствительности.

— В последний раз я там был сразу после войны — прибыл с какой-то шпионской миссией по заданию Военно-морской разведывательной службы. Тогда я пробыл в Голландии три недели — в основном в Амстердаме и Роттердаме.

— Значит, вы тем более можете мне помочь. Это огромное преимущество — иметь своим спутником человека, знающего все ходы и выходы. Но, конечно, я понимаю ваши чувства. Даже если бы вы и располагали свободным временем — с какой стати тратить его на совсем незнакомого человека?

Он постарался развеять мою досаду:

— Дело не в том, что я будто бы не хочу помочь незнакомому человеку. Просто я только что вернулся из Ирландии, и у меня тут поднакопились дела. Нужно закончить серию статей для ”Яхтсмена”. Если я поеду с вами — пусть даже на одну неделю, — это чревато потерей двадцати гиней.

— Естественно, я компенсирую вам эту утрату.

— Вы так легко разделываетесь с разными проблемами, — он снова резким движением двух растопыренных пальцев отбросил прядь волос со лба.

— Я вас не понимаю. Ну, предположим, вы разыщете Бекингема и ту девушку. Что это даст?

Я взглянул на него в упор.

— Я хорошо знал Гревила и не верю в его самоубийство.

После продолжительной паузы он сказал:

— Да… Наверное, в этом есть смысл. Но в таком случае… существуют лишь две альтернативы, не правда ли?

— Что он бросился в воду… или…

— Он хорошо плавал?

— Превосходно.

— Итак, — уточнил Коксон, — вы подозреваете, что его убили?

И я ответил:

— Это-то и предстоит выяснить.

Глава III

Мне было ясно: в нем проснулся неподдельный интерес, но как далеко он может зайти? Передо мной был человек, явно предпочитающий все из ряда вон выходящее; судя по выражению его лица, мое предложение таило в себе соблазн. В то же время я догадывался, что мой собеседник из тех, кто всецело отдается чему-то одному, будь то поиски неотмеченного на карте пролива, шахматная задача или женщина… Все зависело от того, достаточно ли сложна проблема, способна ли перевесить все остальные.

Поэтому, когда на следующее утро он позвонил и сказал, что согласен меня сопровождать, я почувствовал, что одержал важную победу. Сама эта поездка была блужданием в густых потемках; единственное, что можно было утверждать наверняка, это что в компании Коксона потемки станут чуточку менее густыми.