Случилось так, что фирма, занимающаяся страхованием кинобизнеса, с самой войны не поручала нам никаких дел, но до Майкла дошли слухи, что они недовольны нашими конкурентами, несмотря на то, что у тех были более низкие ставки.

Не могу сказать, что это был один из тех случаев, на которых я собаку съел или мы надеялись продемонстрировать свое превосходство. Так или иначе, после разговора с продюсером я отправился прямиком в отель ”Дорчестер”, где остановился любимец публики, и нашел его в обществе студийного врача и еще одного, который называл себя личным врачом мистера Хайбери.

Чарльз Хайбери вскружил головы двум континентам. Красивый, плотно сбитый мужчина под сорок, он, как правило, играл главные роли в приключенческих фильмах. Однако в жизни он выглядел далеко не блестяще. В то утро он не удосужился побриться; под одним глазом чернел огромный синяк. Накануне, вернувшись со студии, Хайбери потерял сознание и упал. Он жаловался на скверное самочувствие и постоянно капризничал, так что я поспешил покинуть его голубую спальню и, устроившись в уголке гостиной, начал делать записи. Личный врач объяснил, что у мистера Хайбери был нервный шок и он нуждается самое меньшее в трехнедельном отдыхе. Врач киностудии возражал: синяк нисколько не вредит его имиджу. Это мнение разделял Виктор Фостер, продюсер, и его было легко понять: расходы и без того на тридцать тысяч фунтов превысили смету, а исполнительница главной женской роли должна была через полтора месяца вернуться в Голливуд.

На другой день я поехал на студию, чтобы попытаться на месте решить, каким образом можно свести убытки к минимуму. Беда в том, что весь сюжет был закручен вокруг Хайбери; не было почти ни одной сцены, где бы не требовалось его присутствие.

На обратном пути я снова заглянул в ”Дорчестер”, но обошелся гостиной. Пока секретарь был занят с Самим, я любовался фотопортретом Дженет Вэл, кинозвезды и жены Чарльза Хайбери. Насколько я понял, в это время она находилась в Эдинбурге на съемках нового фильма. Потом я безо всякой задней мысли перешел к великолепному, стоявшему у окна секретеру эпохи Людовика Какого-то. На нем лежала открытая записная книжка Хайбери. Мне бросилась в глаза одна запись. В тот вечер, когда ему стало плохо, он должен был встретиться с неким мистером У. Кортом, Манкс-Крофт, Северо-западный район, восемь. Против этой записи стояла галочка. Но если встреча состоялась, значит, версия о том, что ему стало плохо сразу после возвращения со студии, не выдерживала критики.

В тот день я должен был встретиться со страховым агентом Чарльзом Робинсоном, симпатичным моложавым человеком с темными глазами. От него я узнал, что к ним тоже обращались в связи с этим случаем, но они отказались, потому что уже имели дело с Чарльзом Хайбери (точно в такой же ситуации), и фирма понесла значительные убытки.

Я отложил это дело на конец недели. Может быть, Хайбери быстро очухается, а если нет, то что мы можем сделать? Как заставить человека выйти на работу, если он болен? Остается надеяться, что он хоть сколько-нибудь дорожит своей репутацией.

* * *

В понедельник я должен был встретиться с Сарой и в душе благодарил эту историю с Хайбери за то, что она дала мне возможность отвлечься. В последний раз мы виделись наедине во время того катания верхом; с тех пор много воды утекло.

Я намного раньше времени явился в Ковент-Гарден и стал внимательно вглядываться в лица, чтобы не пропустить Сару. Какой-то бедолага продавал шнурки для ботинок; я купил пару, хотя и не нуждался в них. День стоял теплый; над городом висели тяжелые облака. На каменные плиты перед зданием Оперы начали падать первые крупные капли.

Я заметил Сару раньше, чем она меня. Она выбралась из такси и посмотрела на часы. Я поспешил навстречу.

— Привет! Как добрались?

— Прекрасно. Я боялась опоздать, — она улыбнулась, больше глазами, чем ртом, и это показалось мне хорошим признаком.

Едва мы успели занять свои места, как оркестранты начали настраивать инструменты. Наши места были сбоку, в нижнем ярусе. На Саре было алое шелковое платье, которого я еще не видел: наглухо застегнутое до самого горла, приталенное, с широкой, как у цыганки, юбкой.

— Кажется, это неплохие места. Вы как-то сказали…

— Вы запомнили?.. Да, я сказала, что, хотя отсюда не видишь сцену во всей глубине, зато, сидя сбоку, чувствуешь себя частью актерского ансамбля.

— Я с самого июля…

Тут я запнулся; Сара вопросительно посмотрела на меня.

— Что?

— Старался устроить этот вечер. Чтобы совпала программа…

— Вы хотите сказать — с того самого вечера, когда мы говорили об этом в Ловис-Мейноре?

— Да. Я тогда отказался… Прогрессирующий маразм…

Она уткнулась в программку…

— Кажется, в ”Фасаде” сменили состав. Нет. Наверное, я неправильно поняла — Трейси что-то говорил утром…

— Как он себя чувствует?

— Довольно-таки сносно. Миссис Мортон в отъезде, и мы устроили небольшой ремонт. В такое время он всегда бывает раздражителен, потому что редко делают так, как ему хочется. Возможно, мы тоже уедем на следующей неделе.

— Правда? Куда же?

— В Скарборо — ненадолго. Там сейчас Виктор. Трейси тоже полезно уехать из деревни в пору цветения. Да и слугам не мешает отдохнуть. Мы закроем дом… Вы куда-нибудь уезжали?

— Нет. Почти все время был в Лондоне. Просто очень много работы. Это вам не верхом кататься.

Сара улыбнулась и оперлась на перила как бы для того, чтобы заглянуть в оркестровую яму. Как раз в это время грянули скрипки — изумительная музыка!

— Наверное, вы в прошлый раз отказались, потому что билеты предложил Клайв Фишер? Я угадала?

— Да.

— Он вам несимпатичен?

— Гм… Не могу сказать, что мне нравится этот человеческий тип.

— Вам не кажется, что вы страдаете нетерпимостью?

— Да, наверное.

В это время показался дирижер и направил свои стопы к пульту.

Глава IX

Разумеется, мои первые впечатления от балета могли быть только хорошими — хотя, если бы меня спросили впоследствии, я вряд ли мог сказать что-либо вразумительное. Это был один из тех случаев, когда человек впитывает информацию подсознательно, помимо своей воли. Танец, музыка, зрительные эффекты не вызвали во мне каких-то новых эмоций, а лишь усилили то, что уже звучало в моей душе.

Пока не опустился занавес, Сара не отрывала глаз от сцены — только пару раз не удержалась от комментариев. Казалось, она унеслась мыслями далеко-далеко, и по окончании спектакля ей стоило немалых усилий вернуться на землю. Она не стала возражать, когда на обратном пути я свернул в переулок и остановил машину перед небольшим ресторанчиком. В небе сверкнула молния.

В ресторане мы говорили о балете и танцовщиках. Если зимой я и чувствовал в ней напряженность, то сейчас ее как рукой сняло. Сара как будто грезила; я тоже. Жаль только, что, скорее всего, наши сны были разными.

Я что-то подвинул ей, и она спросила:

— У вас поранен палец — на войне?

— Нет. В восемнадцатилетнем возрасте я спал и видел — убежать из дому. Поэтому стал кочегаром на корабле и пересек Атлантический океан. На обратном пути сломал палец. Хирурги хотели ампутировать, но кость все-таки срослась.

Сара сказала вполголоса:

— Трейси прав: вы не любите говорить о себе. Даже о военном времени.

— Мы сейчас слишком близки, чтобы вести светские разговоры о прошлом.

— А ваша работа? Чем вы сейчас заняты?

Конечно, я не стал посвящать ее в перипетии дела Хайбери, а вместо этого вспомнил, как на прошлой неделе был предъявлен ложный иск в связи с угоном мотоцикла.

— Вам часто приходится сталкиваться с мошенничеством?

— Довольно редко. Такие случаи чаще всего связаны с пожарами, а не с ограблениями: легче замести следы, — мне показалось, что ей интересно, и я продолжил: — Люди прилагают бешеные усилия, чтобы не оставить улик, но что-то все равно остается. Скажем, при поджоге трудно обойтись без емкостей с горючим, или вороха стружек, или еще чего-нибудь такого. То пол провалится и что-то не сгорит, а попадет в подпол…

Сара подняла свой бокал и посмотрела вино на свет.

— Мораль: начинайте поджог в подполе.

— Или в кухонном подъемнике, или в сарае, где сильные сквозняки. В наше время наловчились устраивать подобные вещи.

— Как это?

— Они уже не полагаются на традиционные способы, а используют что-нибудь новенькое: газ, электричество… Однако самый простой реквизит — и самый надежный — свеча в мусорной корзине… что-нибудь в этом роде.

— Почему свеча в мусорной корзине?

— Ну, скажем, вы пропитываете скипидаром портьеры, мебель, что там еще, а внизу помещаете мусорную корзину и ставите в нее зажженную свечу. Дом запылает, когда вы сами будете мирно спать на расстоянии шестидесяти миль оттуда.

— Гениально. И часто это применяют на практике?

— Трудно сказать.

Снаружи послышались раскаты грома. Сара вздрогнула и взглянула на меня.

— Надеюсь, в ближайшее время грозы не будет? Мне нужно успеть на последнюю электричку.

— Я отвезу вас.

— У вас, кажется, новый автомобиль?

— Новый — для меня.

В ресторане было тепло, и, как ни странно, гул голосов создавал ощущение интимности. Можно было разговаривать так, словно вы здесь одни; лица официантов и посетителей сливались в одно большое, смутное пятно. Гром стих, и когда мы вышли на улицу, то очень удивились: улицы были сплошь залиты водой, словно их поливали из брандспойтов. Дождь уже кончился, мы пошлепали к автомобилю.