Получается, что, пока Таня сидела в своей скорлупе, ничего не хотела видеть и слышать, жизнь шла своим чередом — она об этом просто не задумывалась. Но стоило лишь высунуть наружу голову, как эта самая жизнь ее как следует и стукнула. Словно все время караулила рядом. Как кошка у мышиной норы. Кстати, образ мыши у нее прямо-таки приоритетный. Все время себя с ней сравнивает.

Таня присела на плетеный стул — они с Ленькой в свой самый первый год купили такой набор — стол и четыре стула — нарочно для веранды, или лоджии, как он говорил, но плетенка им так и не понадобилась.

А почему ей не пришла в голову мысль, просто быть к своим близким добрее? Почему раньше все вопросы она могла обсуждать с сестрой, независимо от того, кого они касались, а теперь не нашла ничего лучшего, как устроить скандал и хлопнуть дверью? Вернее, хлопнуть рюмку. Правильнее всего, пойти к Маше и спокойно с ней обо всем поговорить.

Таня уже потянулась к веревке, чтобы повесить последние две наволочки, как услышала там же, на Машиной половине, до боли знакомый голос:

— Эй, хозяйка, есть в доме кто-нибудь?

Глава восемнадцатая

Михаил. Этот что здесь делает? Неужели и с ним у Маши что-то было? Таня на мгновение будто превратилась в соляной столп. А что, если тогда с ним было ЭТО именно с Машей? Та измена, из-за которой у них распалась семья. И вовсе не с тренером по имени Наташа.

— Я здесь, — откликнулась снизу Маша. — Подожди, сейчас поднимусь.

Некоторое время с веранды не доносилось никаких звуков, кроме стука отодвигаемого стула. Видимо, Мишка присел у стола.

— Здравствуй, Мишенька, как это я тебя не углядела? Снесла вниз посуду, да у мойки и стояла. Задумалась, наверное.

— А я промчался сразу наверх. Отчего-то решил, что раз такое шикарное утро, а входная дверь открыта настежь, значит, хозяйка чаевничает.

«Чаевничает». У них с Мишкой даже лексикон общий — Леня так никогда не говорит. Он приговаривает: «Чай не водка, много не выпьешь». И предпочитает кофе.

— Тебе повезло, мы уже собрались со Светой уходить, — сказала Маша. — Но потом… кое-что меня задержало.

— Выходит, я не вовремя.

— Нет, Миша, такой гость, как ты, дорогого стоит. Тем более что Света все равно ушла.

— Ты как будто расстроена чем-то?

— Да не обращай внимания! Мелкие неприятности, у кого их нет?

— И правда, если не считать крупных. Знаешь, я уже к вашему кварталу подъезжал, увидел толпу народа — какой-то мужик, говорят, под машину попал. Я отчего-то всегда думал, будто это только со стариками случается. И то недисциплинированными. Всю жизнь перебегали дорогу, не обращая внимания на светофоры, а в старости былой резвости уже нет, вот машина их и настигает…

— Мужчина — молодой?

— Честно говоря, я не стал подходить смотреть. Мне трупов и на работе хватает. Там уже и «скорая» подъехала, и милиция, вряд ли я чем-нибудь смог бы помочь. Вроде водитель нетрезвый. И где это люди с утра набраться успевают?

— Ну, было бы желание. Если ты к толпе не подходил, откуда узнал?

— Две женщины болтали, пока я ждал светофора, чтобы свернуть к вашему дому. Он, видимо, на стоянке машину оставил, а она как раз через дорогу. Его о рекламный щит шарахнуло — в лепешку!.. Что это я разболтался. Или у тебя, как у врача, мало в жизни таких впечатлений?

— Хоть я и не хирург, но тоже хватало. Сейчас вот в клинике работаю, так вроде поменьше травм и смертей вижу. Чего там поменьше! В моем кабинете такого, можно сказать, и не бывает.

Таня сидела, так и позабыв повесить последние наволочки. Слушала. Она должна была точно знать, что связывало ее бывшего мужа и сестру, иначе со своей воспаленной фантазией могла напридумывать всякого… Вон ее и сейчас от страха колотит: а вдруг она услышит нечто такое, после чего ей и жить не стоит?!

— Не знаешь, Татьяна дома? — спросил Михаил. — Что-то я проходил мимо кухни, нет ее там. И дверь входная закрыта.

— Наверное, в больницу ушла. Проведать раненого супруга. Выпьешь, или ты за рулем?

— За рулем, но выпью. Скрипнул придвигаемый стул.

«Если они начнут любезничать и я пойму, что между ними что-то было, я их убью! — исступленно подумала Таня и испугалась собственных чувств. — Глупость это все. Ничего я им не сделаю, они оба слишком дороги мне. Я убью себя, потому что жить с таким грузом на душе я не смогу!»

Те, о ком она думала, не подозревая о ее присутствии, дружелюбно переговаривались. Потом раздалось звяканье бутылки о край стеклянного бокала.

— Что с тобой, Миша? Вчера с друзьями пил? Руки у тебя вроде дрожат.

— Они дрожат у меня давно. Уже пять лет я не могу унять эту дрожь.

— Как же тебя в МЧС взяли, такого нервного?

— Ты не поверишь, Маша, но я перед комиссией пью какой-нибудь транквилизатор, и ничего у меня не дрожит.

— Смеешься, да, над старым врачом смеешься?

— Какая же ты старая, Машенька, ты у нас очень даже молодая И душой, и внешне. А смеюсь разве что самую малость…

— Смотри, Карпенко, я разозлюсь и всажу тебе укол. Магнезии, к примеру, да самой толстой иголкой, чтобы ты потом дня три не мог сидеть как следует!.. Выкладывай, что у тебя за дело?

— Я всегда чувствовал, что в глубине души все врачи — садисты. Надо же такое придумать — толстой иголкой, да чтобы сидеть не мог!.. Что ж, давай выпьем за наших близких, пусть будут здоровы и счастливы.

— Насколько я знаю, Миша, прежде за рулем ты никогда не пил.

— Сегодня можно, если понемножку и с хорошим человеком… Видишь ли, Маша, завтра я улетаю. На Восток. Миссия нашей службы, понятное дело, спасение мирного населения, но кто знает, там сейчас идут бои… В общем, я принес тебе кое-какие документы. За эти годы я все лишние деньги… или не лишние, а просто заработанные, складывал на книжку. Для Саши. Будет с чем замуж выходить. Понятное дело, квартира будет ее. У меня других наследников нет… Вот здесь сберкнижка, завещание…

— Как страшно звучит, Миша, — завещание.

— Не страшнее, чем «убит при исполнении». Совсем молодые ребята гибнут, а я что, особенный?

— Тане отдать или Шурке, когда понадобится?

— Смотри сама. Ты женщина умная. Я тебя всегда любил и уважал.

— Я тебя тоже. Жалко, что все так случилось.

Они помолчали. Потом раздался звук резко отодвинутого стула.

— Пойду я, Машенька, дела еще есть. Начальство напутствие свое давать будет. Поцелуемся, что ли, на прощание?

— Давай.

Таня не стала дальше слушать, сбежала с лестницы и вывалилась чуть ли не под ноги идущему по двору Мишке. Провожавшая его до калитки Маша отшатнулась от неожиданности.

— Миша! — Таня сглотнула, переводя дыхание. Господи, что же это она так волнуется, просто сердце из груди выскакивает. — Миша, мне нужно с тобой поговорить.

Если он и удивился, то ничем своего удивления не показал. Только взглянул на часы и сказал с сожалением:

— Увы, Таня, у меня через двадцать минут совещание.

— А оно долго продлится?

— Минут сорок, я думаю. Вряд ли больше.

— Мы можем встретиться через час у памятника Пушкину?

— Наверное, можем, если ты придешь.

— Я приду. Обязательно!

Он окинул ее теперь уже откровенно удивленным взглядом и кивнул.

— Тогда с тобой я не прощаюсь. Если все-таки случится, что задержусь, пожалуйста, подожди, я все равно приду… До свидания, Маша!

Сестра дала ему руку, и Мишка ее поцеловал, что делал не слишком часто. В отличие от Машиного друга Валентина.

— Маша!

Едва за Михаилом закрылась калитка, Таня схватила Машу за руку и потянула за собой.

— Машенька, пожалуйста, зайди ко мне.

— Но зачем? — уперлась Маша; она не могла так же легко, как младшая сестра, переходить из одного состояния в другое. Разве они не поссорились совсем недавно. С криком и битьем стекла?

— Пойдем, пожалуйста! Я хочу попросить у тебя прощения. Сама не знаю, что со мной творится. Такое впечатление, что я все эти пять лет сидела в наглухо запертой квартире, а потом открыла настежь все окна и двери, и по тем же прежде затхлым комнатам гуляет теперь сквозняк… Мозги, наверное, все и выдуло.

— Я бы так не сказала.

— Маша, пожалуйста, мне нужна твоя помощь.

— Что у тебя стряслось? — все же сдалась Маша, заходя следом за Таней в ее дом. — Ты такая возбужденная. Выпей валерианочки, раз уж другие лекарства ты не признаешь…

— Маша, со мной все в порядке. Просто… я подслушивала! То, о чем ты говорила с Мишкой.

Она могла бы признаться, что не только с ним, но не хотела выглядеть перед сестрой совсем уж пропащей.

— Такого за тобой прежде не водилось, — удивилась Маша и проницательно посмотрела на сестру: — Неужели ты подумала…

Таня смутилась: от Маши не скроешься, — но не стала продолжать Машину мысль. Просто сказала:

— Раньше не водилось, а теперь водится. За мной теперь много чего водится! Я только в одном раскаиваюсь — что тебя обидела. Простишь ли ты меня? Молчишь? Хочешь, я стану перед тобой на колени?

Маша снисходительно улыбнулась. Совсем как прежде, когда глупая Таня что-нибудь этакое вытворяла. В глазах ее не было осуждения. Понимание было.

— Еще чего не хватало! Я хочу, чтобы ты успокоилась. Ну, набери побольше воздуха, медленно выдохни.

Она взяла сестру за запястье.

— Посмотри, как скачет твой пульс.

— Черт с ним, с пульсом. Маша, это правда, что он может погибнуть, Михаил?

Сестра замялась, но ответила:

— Я думаю, вряд ли их бросят туда, где идут бои.

— Но он все приготовил: бумаги, завещание… Может, он что-то чувствует?

— Успокойся, Таня, это всего лишь мера предосторожности. Я думаю, все его товарищи это делают. Служба у них такая.

— Маша, помоги мне!

Таня все время повторяла одно и то же из-за нервного возбуждения, а Маша успокаивающе поглаживала ее по плечу.

— Чем тебе помочь, моя девочка?