Однако если бы она оказалась совсем близко, но так, чтобы разговаривающие о ней мужчины Шурку не видели, то она услышала бы интересный диалог:

— Привет, Каретников, ты знаешь, кто я?

— Видел тебя на похоронах. А не видел бы, и так догадался. Судя по интересу, который ты проявил к моей персоне — вон, даже фамилию мою знаешь, — ты бывший муж Татьяны.

— И в самом деле догадливый. Но если для Татьяны я и бывший, то для Александры я ее отцом так и остался.

— Ну и к чему ты мне это сообщаешь?

— К тому, что я знаю не только твою фамилию, но и кое-какие твои привычки и наклонности.

— И какие, интересно, у меня особые наклонности? Что ты можешь обо мне знать, чего не знает моя жена?

— Она о тебе ничего не знает, иначе бы триста раз подумала, прежде чем за игрока и кобеля замуж выходить!

Лицо у Леонида дернулось, как от пощечины, но, наверное, и он кое-что знал о Михаиле Карпенко, чтобы просчитать, за кем в схватке останется последнее слово. Не то чтобы он боялся — Каретников умел постоять за себя, — сейчас предмет разговора казался ему слишком незначительным, чтобы вот так заводиться.

— Моя бабка говорила в таких случаях: косой кривому глаз колет. Ты ведь тоже не святой, не так ли? Удивляешься, что Татьяна тебя, такого выдающегося, на меня поменяла? Взял бы да и рассказал ей, какого она дурака сваляла.

— Ты прав, я ей ничего не говорил и не скажу, потому что я свою жену… бывшую знаю. Она мне не поверит. Решит, что я от ревности на тебя поклеп возвожу… Ну да ладно, она уже взрослая, пусть сама свои ошибки исправляет… Или живет с ними, ее дело. А вот дочку я тебе не дам.

— В каком смысле?

— А ни в каком! Попробуй только протянуть к ней свои грязные лапы! Только пальцем коснуться, и я из тебя сделаю отбивную котлету! Да что котлету… Я тебя просто кончу, и все.

— Хочу напомнить, что ты тоже из мяса и костей состоишь.

— А если со мной что-нибудь случится, — не обращая на него внимания, продолжил Михаил, — у меня хватит друзей, которые из-под земли тебя достанут.

— Вот так человеку за добро воздается. Я его дочь кормлю и одеваю, а он вместо благодарности мне угрожает.

Леонид отработал задний ход. Он, как и положено хищникам, всегда чувствовал опасность и умел вовремя уйти.

— Не угрожает, а предупреждает.

Отчим резко охладел к своим обязанностям — перестал после занятий в секции отвозить Александру домой. Так что, если занятия заканчивались поздно, ее отвозил или папа, или его знакомая девушка-тренер Ира, или знакомый тети Маши дядя Федор, который работал с ней в одной больнице и никогда не смотрел на Сашу ТАКИМИ глазами.

С той поры Леонид Сергеевич относился к Александре так, будто ее вовсе и не было. То есть он изредка о ней вспоминал, когда ей надо было что-то купить — в жадности отчима обвинить было нельзя. Сколько он давал денег маме, неизвестно, но на жизнь хватало. Девочку, а потом и девушку одевали не хуже ее сверстников, и холодильник всегда оказывался полон…

Вот только мама была вовсе не такой, какой ее помнила Саша. С отчимом она никогда не дурачилась, как с папой. Никогда так громко не хохотала. И не обнимала его на виду у всех.

Словно в ней погас какой-то свет. Искра ушла, как говорил один папин знакомый, и эту новую маму Александра не то чтобы больше любила — разве можно было больше или меньше любить маму? — она жалела ее так, что порой слезы выступали. Наверное, так жалела Герда Кая, когда увидела его во дворце Снежной королевы, равнодушного и холодного.

Мама беспокоилась о пропавшей тете Маше. Александра догадывалась почему: ей казалось, что с ней могла случиться такая же автокатастрофа, которая произошла когда-то с дедушкой, бабушкой и ее так и не повзрослевшим дядей.

Видимо, для мамы ожил кошмар прошлых лет. Тетка рассказывала, сколько пришлось ей повозиться, чтобы излечить от него свою младшую сестру. Неужели на нервной почве — переживаний за тетю Машу — у мамы все начнется сначала?

Нет, правильно, что она вызвала папу. Кто еще поможет матери в трудную минуту. Ее второй муж? Интересно знать, где он. Если бы он любил маму, то сразу бы почувствовал: с ней неладно — и приехал… Любит, как же! Глупо было и рассуждать об этом. Уж Саше доподлинно известно, что с некоторых пор Каретников смотрит совсем в другую сторону.

Светлана вскоре уже звонила в калитку. Александра пошла открывать, чтобы заодно на ходу рассказать ей, что к чему. Правда, опытный врач и сама во всем разобралась. Она померила Тане давление и, несмотря на ее возражения, сделала какой-то укол.

— Теперь полежи немного, — распорядилась она и наказала Саше: — Плед принеси, укрой маму.

— Зачем плед, лето на улице.

— Ничего, пар костей не ломит!

Под окном послышался звук работающего мотора.

— А вот и сестра твоя появилась, — обрадовалась Света.

— Нет, это не тетя Маша, это мой папа! — внешне смешалась Саша; на самом деле она была страшно довольна и выскочила из дома навстречу отцу.

— Это может быть кто угодно, — недовольно заметила Таня, укутываясь в плед, как будто ее внезапно зазнобило. — И нечего было мчаться как на пожар. Скорее всего это Леонид подъехал…

Но сказала она это для Светы, хотя сама тоже была уверена, что это Мишка.

Он и вошел, обнимая за плечи тщетно пытавшуюся скрыть радость дочь. И как обычно, ему не понадобилось много времени, чтобы оглядеться и оценить ситуацию. Перефразируя фразу, которую приписывали бывшему президенту Союза, он сам в подобных случаях говорил: «Разобраться, ху есть кто».

Александра, впрочем, сразу отошла от него и села на стул в уголке. Она понимала, что, если будет околачиваться на виду у всех, ее тотчас отправят к себе, не обращая внимания, что она уже давно — год и четыре месяца! — совершеннолетняя.

— Здравствуйте! Выехал тут же, как только Саша мне позвонила. — Михаил говорил все это отчего-то Светлане, как будто Тани в этой комнате не было, а ее обморок, как и лежание на диване, он считал притворством. — Быстрее не получилось, с другого конца города мчался.

— Ну и напрасно, — буркнула она из-под пледа, — подумаешь, голова закружилась. Просто Шурка испугалась…

— Голова закружилась! — фыркнула из своего угла дочь. — Лежала бледная, как неживая, я ее зову, зову, а она…

Вспомнив пережитый ужас, Александра опять всхлипнула.

— Простите, нас не познакомили. — Мишка соизволил бросить на Таню быстрый взгляд и обратился к Свете: — Меня зовут Михаил.

— А меня — Светлана. Я врач, терапевт, подруга Маши, потому ваша дочь мне и позвонила. А у Саши, надо заметить, симпатичный отец.

— Спасибо. С удовольствием возвращаю вам комплимент.

Можно подумать, что их сюда позвали обмениваться похвалами! Кукушка хвалит петуха… Нарочно накинули на нее плед, вроде отгородились. Лежи тут, парься, как в бане!

— Как она?

Она! Между прочим, говорить о человеке в его присутствии в третьем лице неприлично! Вот и Шурка от отца нахваталась. Говоришь ей, говоришь, все без толку!

— Спазм, вызванный сильным стрессом. Я дала антидепрессант…

— Значит, с Татьяной все в порядке. А что, Маши так до сих пор и нет?

— Даже не представляю, где она может быть. На работе она не задерживалась, я звонила, ушла даже раньше. Вернее, уехала. Какому-то больному стало плохо — когда подъехала «скорая помощь», его вынесли на носилках. Маша поехала в качестве сопровождающего. Может, произошло что-то серьезное, и она теперь в больнице? С другой стороны, это произошло три часа назад, давно можно было вернуться… Ну чего ты вытаращилась! Ничего страшного не произошло. Жива твоя сестрица. Если она поехала в больницу, значит, плохо было кому-то другому!

Светлана прикрикнула на Таню, а сама продолжала разговаривать с Михаилом, как будто в комнате они были вдвоем. Понятное дело, больные за людей не считаются.

— Между прочим, у меня, знаете, как развита интуиция. Так вот, я ничего плохого в отношении Маши не чувствую. То есть, может, случилась какая-то неординарная ситуация, но в том, что с ней самой все в порядке, я уверена. — Она покосилась на Таню и предложила Михаилу: — Давайте выйдем поговорим.

— Этого еще не хватало! — возмутилась Таня, которой вовсе не хотелось лежать одной и выполнять роль смертельно больной. — Между прочим, пропала моя сестра. Вот умру, тогда, пожалуйста, можете секретничать наедине сколько хотите!

Что «пожалуйста» — она сама не знала, но, судя по ухмылке Светланы и ехидной полуулыбке бывшего мужа, умереть ей предстояло не сегодня.

И вообще, Таня не считала свой обморок чем-то из ряда вон выходящим. Всего каких-нибудь сто — двести лет назад женщины грохались в обморок по любому поводу, едва что-то их хоть чуточку взволнует. А уж иголками их никто не колол. В смысле, уколы не делали. Разве что нюхательную соль к носу подносили, вот и все лечение. Вслух, правда, она ничего не сказала. Кто их, врачей, знает. Выступишь вот так против них, а тебе не то что укол, клизму пропишут или что похуже.

Таня подумала, что, несмотря на недомогание, она потихоньку возвращалась к прежнему образу мыслей и даже к прежним привычкам. Если раньше ее кто-то обижал, не понимал или делал то, что ей не было нужно, она вот так, мысленно, давала обидчикам отпор. И им не обидно, и ей приятно. Может, у нее просто шарики за ролики заходили, вот она и общалась сама с собой?

Вы бы лучше пошли на Машины окна взглянули, — сварливо сказала она вслух. — Может, она уже дома.

— Я шел по двору и на ее окна посмотрел, — отозвался Мишка. — Нет ее дома… А раз ты так хорошо себя чувствуешь, что огрызаться начала, тогда рассказывай, только подробно, отчего вдруг на тебя такая паника напала, откуда у твоей сестры появилась машина — три дня назад она еще не собиралась ее покупать, а сегодня вдруг я узнаю, что Маша ездит на машине…

— Сегодня первый день поехала, — поправила Таня.

— Миша, простите, не знаю вашего отчества, — вмешалась Света, — может, пока больную не стоит волновать?