– Не-е-ет, – воскликнула Клавдия.

– Я тебе потом объясню, – пообещал он и посмотрел на экран. – Это из Центра, мне надо срочно ехать. – Он коротко поцеловал ее в лоб и ответил на звонок: – Да?

Все, он уже был не с ней, и не с воспоминаниями о той их бесподобной ночи, и даже уже не под впечатлением от ошеломившей его новости о ребенке, а в своем Центре всеми своими мыслями и устремлениями.

Минут через десять, полностью собранный, с портфелем в руке, Марк заглянул в кухню, где Клавдия, назло всем и иже с ними профессору Светлову, большой столовой ложкой лопала прямо из пластмассового контейнера лимонное суфле, запивая это удовольствие чайком – эдакий протест обстоятельствам.

– Тебе нельзя много сладкого, а сахар совсем уберем из твоего рациона, малышу это вредно, да и тебе, – походя, заметил профессор, перед тем как дать основные наставления.

Клавдия картинно закатила глаза, изобразив бессилие – понятно! Все пропало, жизни не будет! Марк получил консультацию ведущего специалиста по занимавшему его вопросу, сто пудов этим дело не ограничится – он перелопатит горы литературы по животрепещущей проблеме. Теперь он изведет ее бесконечными наставлениями на тему, что ей можно и полезно, что рекомендовано и обязательно к исполнению, а чего нельзя, вредно, противопоказано и бяка, фу, брось и ай-яй-яй, и указаниями, как надо жить-дышать-ходить-спать.

Пропала Клавдина жизнь!

– Так, – командовал тем временем профессор, мало обращая внимания на ее ужимки и гримасы, – я ухожу, буду… Не знаю, когда, но буду. Ты не вздумай никуда уходить.

– Куда, например? – уточнила Клавдия.

– В свою квартиру конечно же, – напомнил Марк. – Это может быть опасно, к тому же там полный бардак. Я поговорю по этому поводу с начальником нашей службы безопасности. Думаю, он что-то посоветует, поможет и, скорее всего, возьмет тебя под охрану.

– Да не надо меня под охрану! – испугалась Клава. – Зачем?

– Затем, – очень информативно пояснил профессор Светлов, подошел, обнял одной рукой ее за талию, крепко, но коротко поцеловал в губы и довольно улыбнулся. – У тебя вкус лимонного суфле. Очень вкусно. – И не удержался, ну не мог он, честное слово, удержаться, тогда бы это уже был не профессор Светлов. – Больше не ешь, вам с малышком сладкое только натуральное: фрукты, мед.

– Ма-а-арк, – простонала Клавдия от бессилия и послала его подальше: – Иди ты… в Центр.

– Иду, – усмехнулся он.

Конечно, она поплелась провожать его в прихожую, а он, обуваясь и проверяя бумаги в портфеле, все давал и давал на ходу еще какие-то наставления несколько занудным, преподавательским тоном.

– И последнее, – подчеркнул Марк, строго посмотрев на Клавдию. – Садись и начинай вспоминать тот день, когда встретилась с Лощинским. Прямо по минутам вспоминай. Пользуйся ассоциативной памятью: запахи, звуки, может, какая-то мелочь или глупость запомнилась, вкус и цвет. Сиди, вспоминай и записывай. Я вернусь, посмотрим вместе твои записи и поработаем над ними. Все. Я пошел.

И, прогремев дверным замком, вышел из квартиры и побежал вниз по ступенькам, не дожидаясь лифта.

– Да-а-а, пропала спокойная жизнь, – провожая взглядом удаляющуюся по лестнице вниз фигуру Марка, тяжко вздохнула Клавдия.

Но потакать его менторским замашкам и прямо кидаться исполнять его наставления Клавдия не собиралась, хотя практически всегда следовала его рекомендациям. А чего не слушать-то, если любой вопрос, любую проблему Марк изучал досконально, сопоставляя факты, собирая подробные данные, проводил глубокий анализ и только после этого выдавал результат в виде готовых рекомендаций. Он существовал в пространстве точной науки и научного подхода к решению проблемы любого свойства, как научной, так и бытовой.

– А потому что нечего! – несколько воинственно проговорила она.

А что? Имеет полное право послать его куда подальше, ведь так ни о чем они и не договорились, ничего окончательно не выяснили и никаких решений не приняли. А Марк Глебович откровенно сбежал, с удовольствием воспользовавшись поводом уехать в разлюбезный его сердцу Центр, где без него прямо, можно подумать, наступил апокалипсис.

Поэтому вредничаем и не простили его еще, и вообще куда захочу, туда и пойду, а хоть бы и домой, там, кстати, убирать-переубирать до морковкиного заговения, после любопытных злодеев.

– Ладно, – тяжко вздохнула Клавдия, – в одном профессор Светлов прав: надо заняться делом и, наконец, разобраться с этими идиотскими чужими бумагами и отделаться от навязчивого внимания мадам Карно.

По примеру Марка, Клавдия подтянула к себе так и лежавший со вчерашнего вечера на журнальном столике оранжевый блокнот, в котором он делал записи, слушая ее рассказ, полистала, рассматривая, что он там написал, ничего не разобрала в этих стрелочках-вопросиках, кружочках и обозначениях, перелистнула на чистую страницу, взяла ручку и застыла над белым листом.

Итак. Вопрос номер один – где бумаги? Записала.

Посмотрела на запись и поняла, что это полный бред. Можно подумать, от того, что она написала вопрос на бумаге, на него как-то быстрей найдется ответ.

Ладно. Клавдия откинулась на спинку дивана, который успел сложить Марк, чему она не удивилась ни разу – порой в стремлении к порядку Светлов в своем педантизме доходил до крайности. А порой, когда полностью погружался в решение какой-то никак не поддающейся задачи, устраивал вокруг себя сплошной хаос из бумаг, блокнотов, записочек, в которых тем не менее присутствовала только ему известная упорядоченность, и категорически нельзя было сдвинуть с места хоть один клочок мятой бумажонки, иначе это нарушало весь стройный «порядок» под загадочным названием: ход его рассуждений. Тут же стояло несколько ноутбуков, работающих одновременно, лежали раскрытые математические справочники и таблицы, пустые грязные чашки из-под кофе и чая, погребенный под бумагами пульт от телевизора, а портфель вообще валялся под ногами посреди комнаты…

– Ну, что такое! – возмутилась Клавдия. Что она все о нем да о нем-то!

Так, хватит, пусть профессор любезничает со своей Марусей Стахановной, кстати, названной Марусей с легкой руки Клавдии, которая посмеялась, что в жизни Марка образовалась еще одна близкая женщина, очередная Маруся, только железная, а отчество Стахановна уже его ребята из группы добавили.

Нет, ну что за дела-то! Хватит, на самом-то деле!

От раздражения Клавдия резво поднялась с дивана, побродила бесцельно по комнате, сходила в прихожую и принесла оттуда старый папин портфель, в который она сунула свой ноутбук, когда впопыхах собиралась в разгромленной квартире.

Охо-хо, еще и квартира, опечалилась Клава, там же предстоит делать грандиозную генеральную уборку. А кто любит наводить генеральную уборку? А?

Нормальной хозяйки нет, потому что это ужасно долго, дотошно до каждого потаенного уголочка и места и столь же утомительно.

Так, все! У нее дело. Вернее, дело у Анжели Карно, а у Клавдии головная боль и непонятный напряг из-за чужих тайн. Ну не из-за светлых же на самом деле, за светлые дела никто не станет подозреваемого в причастности гонять, как хомячка по аквариуму. Типа: отдайте мою грамоту от правительства, она дорога мне как память – и квартиру обыскивать, пока хозяин на работе в поисках грамотки пропавшей, так, что ли?

Ну что ж. Начнем с самого начала. А что считать началом?

Пожалуй, примем за отправную точку встречу Клавдии со свидетелем Смирновым Георгием Васильевичем, вернее, с их предварительной договоренности об этой встрече.

Ну с этим проблем не возникло никаких, Эльвира Станиславовна сами соизволили позвонить старому другу и просто уведомить непререкаемым тоном:

– Жора, завтра к тебе приедет девушка, которая занимается книгой моих воспоминаний. Ответишь на все ее вопросы. – И царственно распорядилась: – Смело можешь рассказывать всю правду.

Вот за этой «смелой правдой» Клавдия и собралась ехать на следующий день.

И так удачно совпало, что Георгий Васильевич жил по тому же направлению Подмосковья и по той же железнодорожной ветке, на которых располагались «Верхние Поляны», только дальше от столицы. И Клава с большой радостью отправилась вечерком домой к своим.

Конечно, они ее ждали и наготовили всяческих вкусностей, даже слезу пустили старики от радости, словно не виделись бог знает сколько, а не на прошлой неделе.

Засиделись за столом, все наговориться не могли, уж и поужинали, и чаю напились, уж и самовар давно остыл и ночь настала, а они все разговаривали.

Когда Клавдия еще в конце июня объявила родным, что беременна, радости не было предела – старики плакали от счастья, мама все прижимала дочку к себе и целовала, поздравляли, строили планы: как, да когда и что надо срочно сделать-отремонтировать, какую мебель переставить – ребенка растить будем только здесь! А где еще? Не в Москве же загазованной.

Только здесь, на природе, в чистоте и на натуральных продуктах.

И, смех сплошной, – лишь перед тем, как разойтись спать, дед вдруг вспомнил:

– Постойте, девоньки! А отец-то у нас кто?

Немая сцена. Все трое потрясенно уставились на Клавдию, а та посмотрела на всех поочередно, переводя вдумчивый взгляд с одного на другого, взяла да и отмахнулась:

– Не важно.

– Да и правильно, – согласился Роберт Кириллович. – Какая разница, кто папаша, ребенок-то наш.

На том и порешили. Казалось бы. Но каждый раз, когда Клавдия приезжала, нет-нет, да кто-нибудь из родных мимоходом поднимал вопрос об отцовстве. Вот и в тот ее приезд не удержалась мама, но легко, с иронией, в виде шутки.

Посмеялись и… в очередной раз остались без ответа.

Не могла отчего-то Клава им рассказать про них с Марком, сама не понимала почему, может, потому что между ними все так и осталось не выясненным? Бог знает, какой-то такой заклин с ней случился.

Впрочем, никто особо и не настаивал – нет, так нет. И на самом деле, какая разница – ребенок-то наш.