Время замерло и Марк почувствовал как стучит у него в груди сердце, как закипает кровь в паху.

И внезапно снизошло на него пьянящее озарение, что на самом-то деле нет и никогда не было, и не может быть у него никакого выбора, и не существовало никогда никакой иной возможности жить, дышать, двигаться, существовать, как личность, как мужчина, как человек, мыслить и быть без вот этой женщины, без полного единения с ней.


Не в состоянии разорвать нить между их соединенными взглядами, Марк неосознанно, в несколько огромных шагов, преодолел расстояние, разделявшее их, и, продолжая тонуть в ее глазах, начал нервно, стремительно раздеваться, буквально срывая с себя одежду.

И оставшись таким же нагим, как она, сделал последние полшага и осторожно, как величайшую драгоценность, медленно притянул, обнял и прижал к себе свою розовую богиню. И почувствовал ее всю телом, кожей, и от невыносимой мощи и яркости чувств, буквально обрушившихся на него шквалом, он прикрыл глаза, прижался лицом к ее макушке, глубоко с шумом втянул в себя ее родной, единственный на земле, дурманящий аромат и замер на какое-то короткое мгновение, переживая пронзительные, глубочайшие эмоции, которые потрясали его.

Он не осознавал и не помнил тот момент, когда, подхватив на руки, уложил на постель свою драгоценность – это лишние, не имеющие в те секунды значения подробности для него, для нее – последние мгновения разделенности.

И они целовались, потерявшись друг в друге, долго, продленно, забывшись и потерявшись, пока, разгоревшееся в них истинное желание не переплавило нежность, на устремленность вперед – туда, где они вместе, – и поцелуй и объятия стали яростными, сокрушительными, влекущими.

И Марк поднял голову, посмотрел ей в глаза и, удерживая этот светящийся любовью и желанием малахитовый взгляд, одним движением соединил их тела, войдя в нее до самого предела. И остановился.

И они замерли, переживая этот потрясающий момент полного единения, который ждали долгие годы, к которому шли все это время всеми своими устремлениями, своими потерями и приобретениями – и чувствовали, как соединяются, сплетаются окончательно их тела…

И сорвались, понеслись вперед, перешагнув некий невидимый барьер, что еще отделял их от полного и окончательного единения, и на самой вершине, которую они достигли вместе, их вышвырнуло в то медитативное пространство, которое они давным-давно соткали вдвоем, в котором и встретились их души…

Они не спали всю ночь. И не разговаривали – только смотрели в глаза друг другу и парили в их собственной вселенной, что сотворили давным-давно и в которую вошли окончательно и полно только сейчас. Они не могли оторваться друг от друга, перестать смотреть в глаза, перестать целоваться, гладить и осторожно дотрагиваться кончиками пальцев, впитывая всеми органами чувств новое знание друг о друге.

Они соединялись под величественную музыку, звучавшую в их головах, в их мире-пространстве – то неистово, исступленно, то непереносимо нежно.

Словно они умерли и родились заново, только совсем другими, измененными, не теми, что вошли в это пространство порознь.

И когда просветлело небо, они лежали на боку, тесно прижавшись друг к другу, наполненные, обессиленные, счастливые.

– Идем к морю, рассвет встретим, – своим потрясающим, сексуальным голосом, чуть охрипшим от всего пережитого и испытанного, предложил Марк.

Не сговариваясь, понимая и чувствуя желания и настроение друг друга, они ушли подальше по пляжу, туда, где не было людей, и, укутавшись в одеяла, которые прихватили с собой, смотрели на огненный шар солнца. А потом зашли голышом в розовую воду и поплыли.

Недалеко, правда, и недолго, все же еще холодноватая вода была.

Вернулись в гостиницу, рухнули на кровать и заснули.

Проснулись от того, что настойчиво пиликал чей-то смартфон.

– М-м-м, – отозвался Марк, не меняя позы.

Понятное дело, что пришлось Клавдии выбираться из его объятий и, кое-как разлепив глаза, ориентируясь на звук, разыскивать телефон, который в конце концов обнаружился в кармане брюк Марка, небрежно кинутых на кресло.

Смартфон она извлекла, отдала его Марку и поплелась в душ, раз уж все равно встала.

Когда Клавдия вышла из душа и осмотрелась, выяснилось, что Марка нет в номере, как и всех его вещей. Отыскав свой смартфон, Клавдия ему позвонила.

– Я проспал и пропустил утренний доклад, – ровным голосом сразу же объяснил Марк, проигнорировав принятую у других людей привычку, приветствовать. – Мне надо срочно на форум в конференц-зал. – И уточнил: – У тебя самолет в шесть вечера?

– Да, – подтвердила Клава.

– Я приду тебя проводить, – сообщил мужчина всей ее жизни. – Все, пока.

И отключился. Нормально. Все, как обычно. Марк – это Марк.

Клавдия подозревала, что и проводить-то он ее не сможет – все-таки профессор Светлов серьезно занят и увлечен важным делом, встречами, диспутами.

Ведь форум – на самом деле уникальная возможность встретиться с коллегами-учеными со всех стран, и это редчайшая удача.

Но Марк все же пришел, правда, только в гостиницу, чтобы попрощаться с Клавдией перед тем, как посадить ее в такси. Был напряжен, сосредоточен на каком-то мыслительном процессе, хмурил брови, не обнял, не поцеловал хотя бы в щеку и никаким иным образом не обозначил перемену в их отношениях или хотя бы те чувства, которые испытывал, и все молчал, пока она укладывала в сумку свои немногочисленные вещи и сувениры-подарки, которые купила, гуляя по Сочи днем без него.

Он проводил ее до такси, передал сумку водителю и, взяв в руку ладошку Клавдии, заглянул ей в глаза и сказал:

– Клав, того, что было у нас этой ночью, больше не повторится.

– Марк, ты что? – замерла в недоумении Клавдия. – Ты… – Она не могла поверить в то, что он говорит.

– Клава, – насупившись, строгим тоном внушал он ей, – мы оба поддались чувствам, мы не могли их преодолеть, нас же всегда сильно влечет друг к другу. Так бывает. – Он все смотрел, смотрел ей в глаза, стараясь втолковать свою мысль. – Это было… – на мгновение он сбился, но совладал с собой, – …не передать словами и не объяснить, насколько прекрасно и… кхм, – кхыкнул он перехватившим горлом, – это было. Но наша с тобой дружба и наши сложившиеся отношения надежней и сильней любой страсти. И я не хочу ничего менять. И не буду. И не намерен тебя терять. Поэтому между нами все останется, как и было прежде.

Она смотрела на него во все глаза, смотрела и смотрела.

Бесполезно что-то доказывать, пытаться ему объяснять свою точку зрения по этому поводу и свои желания, взывать к Марку, уговаривать, что-то втолковывать, когда он уперся, – дело пустое и совершенно зряшное.

Она и не стала, выдернула свою ладонь из его руки и отчеканила ровным, холодным тоном:

– Если ты готов выбросить и отказаться от того, что между нами произошло этой ночью, то ты идиот, профессор. Ты хоть понимаешь, что это ненормально? Ты серьезно, на самом деле думаешь, что после всего, что между нами случилось, после такого потрясения, что мы пережили вдвоем, возможно спокойно вернуться к прежним дружеским отношениям?

Он молчал. Стоял с напряженным лицом, сдвинув брови и прищурив глаза, недовольно сопел и молчал.

Клавдия, резко распахнув дверцу автомобиля, села на заднее сиденье и добавила:

– Не хочу тебя видеть. И дружить с тобой больше не собираюсь. Хватит, надружилась за десять лет по горло. Сам с собой дружи.

И с силой захлопнула за собой дверь. Такси отъехало от пандуса перед гостиницей, а Марк так и стоял и смотрел вслед увозящей ее машине.

Она летела в самолете и буквально умирала от горя!

Ей было так больно! Так невыносимо больно от этой его глупой, какой-то упертости и засевшей в голове идеи фикс. От ненормальной, какой-то вывернутой наизнанку логики, по которой они должны всенепременно расстаться, если станут интимно близки.

Бред полный!

И весь обратный полет Клавдию разрывало на части от мыслей об их соединении, всё длившемся и длившемся в ее воображении, мыслей, которые заставляли гореть изнутри и покрываться сладкими мурашками, и мучилась от какой-то ужасной вселенской несправедливости и обиды!

Так было плохо, что сердце болело весь полет.

И поймав себя на мелькнувшей предательской мысли, Клавдия горько усмехнулась – вот вам и расстались после близости, как ученый Светлов и предполагал! Прощать она его не собиралась – хватит, все, на самом деле хватит!

И напоминала себе бабулины наставления – обижаются только горничные.

«Ага, – саркастически соглашалась Клавдия и добавляла, – и брошенные женщины».

И эти уж если обиделись….

Две недели. Две недели она игнорировала звонки Марка, не отвечала на сообщения, не открывала ему дверь, когда он приезжал поговорить и звонил безостановочно в дверной звонок, грозно взывая к ее благоразумию, пока соседи не выставляли его из подъезда.

Она обижалась, она уговаривала и настраивала себя жить дальше без него, в общем все так же не собираясь его прощать.


Всё, как всегда, испортила опера. Или исправила, как посмотреть.

На пятнадцатый день ее противостояния позвонил дед Марка Валентин Романович.

– Клавушка, – радостно обратился он к ней, – завтра состоится концерт твоего любимого Андреа Бочелли, ты помнишь?

– Нет, – оторопела Клавдия, – не то что не помню, даже знать не знала, что он приезжает в Москву.

– Ну ты ж работаешь, оно и понятно. Так я чего звоню, Марк давно заказал билеты на этот концерт, и на тебя, разумеется, в первую очередь. Но сказал, что у вас возник какой-то небольшой конфликт, и ты можешь не принять у него билеты, вот и попросил меня передать тебе наше горячее предложение посетить это мероприятие совместно.

– Валентин Романович, – спросила Клавдия, вредничая, – а вы своему внуку не объясняли, что засылать человека, которому тот не может отказать, это называется манипулированием?