– Привет, – поздоровалась Кристина. – Марк сказал, что придет его друг, я думала, это мужик какой.

– Нет, не мужик, – выдавила из себя Клавдия, дивясь физическому феномену, при котором во время разговора губы у девушки совершенно не смыкались.

– Мне надо с тобой поговорить, – отвлекся от записей Марк, взглянув на завороженную Клаву. – Так, Крис, – распорядился он тут же: – Все, пока. Нам надо с Клавой поговорить.

Девушка ушла, а Клава, не выдержав, спросила-таки, когда, закрыв за подружкой дверь, Марк вернулся в комнату.

– Что это было? Такая особенная девушка… – тщательно подбирая слова, заметила Клава и покрутила пальцами вокруг лица неопределенным жестом.

– М-да, – усмехнулся Марк и, как водится, выложил прямым текстом: – Губы у нее на самом деле спортивные, я бы сказал, да и в этом деле она дока. Но девушка вполне безобидная и смешная, веселит меня. Но это так, ничего серьезного.

«Ничего серьезного» как-то быстро исчезла из его жизни вместе со своими «спортивными» губами.

И пошла череда разных барышень. Были и умные, интересные, знающие себе цену, такие исчезали из жизни Марка практически сразу, уяснив, что этого мужика толком не ухватишь и в стойло не поставишь. Были карьеристки, расчетливые и продуманные, такие держались подольше, упирались, боролись за него, но в итоге сдавались и эти.

Были легкие, с добродушным характером и нехитрым устройством души, и трудные заумные интеллектуалки, случались и простоватые, без потуг на интеллигентность, молодые и в возрасте, хваткие и хитрые – разные.

Правда, никогда не случалось девиц новой, так сказать формации, – в симбиозе с соцсетями и в тяжелой форме бытового идиотизма, которых нынче дополна развелось – тут уж, извините, не к профессору Светлову, он, когда отвлекается от своей математики, ему все-таки поговорить надо на доступном и понятном языке, желательно русском, несленговом.

Одна дама была просто шикарна.

Тогда, помнится, открыл сам Марк, провел Клавдию в комнату и представил женщину, сидевшую за столом с бокалом вина в руке.

Хороша была необыкновенно – ботекс, плавно перетекающий в силикон в декольте с панорамным видом, демонстрирующим полную пазуху тетёх размера так пятого-шестого.

Клавдия засмотрелась. Красота!

Та дама Клавдию тогда умело так попыталась придавить морально, сразу же определив все ее болевые точки и виртуозно исполнив на них «минует» собственного сочинения. Умная была тетка, ничего не скажешь, с такой обоснованной претензией на исключительность.

Тогда, помнится, Клаву сильно проняло. А Марк, по обыкновению ничего не понял из их разговора и противостояния. Хорошим психологом оказалась барышня-то с тетёхами.


Клава тогда еще, помнится, язвительно подумала про тетку, что чужие проблемы мы на раз расщелкиваем, выявляем и терапию проводим, а со своими комплексами исключительно «тюнингом» поверхностным боремся.

Но и даме той не помог весь ее профессионализм с тюнингованными щедрыми прелестями, как она ни старалась. А она, надо признать, старалась больше всех предыдущих женщин вместе взятых, поняв и просчитав истинную ценность Марка и роскошь перспективы его дальнейшего продвижения – явно ведь далеко пойдет профессор. А ей хотелось пойти вместе с ним, вот и наметила сделать его своим мужем и боролась за него достаточно яростно.

А после расставания все пыталась пообщаться с Клавдией, добыла где-то ее телефон и названивала, поджидала у издательства, когда та шла на работу.

Но Клава не стала с ней общаться – зачем? Для чего?

Да, ладно, бог с ними, с его бабами, как бывшими, так и нынешними! Что уж теперь.

У нее вон тоже романы всякие происходили. Ну как происходили – пунктирно, можно сказать, и весьма условно.

Клавдия как-то случайно подслушала разговор бабушки с дедом после одного из приездов Александра, уже числившегося в то время женихом Клавдии, на правах которого тот запросто приезжал к ним в «Верхние Поляны» всегда с уместными и недешевыми подарками, с букетами для дам, с шашлыками, эксклюзивным вином и кучей каких-то придумок.

– Что думаешь, Роберт? – спросила тихонько бабушка у деда.

Старики сидели вдвоем в плетеных креслах на террасе, укутав пледами ноги, смотрели на суетящуюся с устройством застолья на воздухе молодежь и тихонько беседовали. Клава несла тарелки, решив сократить путь и выйти сразу на поляну через главную террасу, а не через кухонную в обход дома, вот и услышала.

– Да, что, Верунечка, – вздохнул дед, глядя на распоряжающегося Александра. – Всем хорош мужик. И характер серьезный, деловитый, и при деньгах, и со всем к ней уважением и любовью. Да и орел, ничего не скажешь.

– Понятно, – тяжело вздохнула Вера Михайловна, заранее соглашаясь с мужем.

– Вот именно, – кивнул дед, разделяя мнение жены по этому вопросу. – Далеко ему до масштабов Марка. Не сможет он отвоевать ее у него, не потянет. Хоть и мужик дельный, и по-своему хорош, и силен, как человек и мужчина. Да только Клавонька у нас сама с характером, как сталь, и перебить ее привязанность к Марку вряд ли кто сможет.

– Разве что полюбит, – продолжила мысль мужа бабушка. – А этого не полюбила. – И вздохнула: – Ох, Робенька, я бы этого Марка нашего… Так бы и тюкнула, чтобы в мозгах просветлело.

– Уже тюкнули один раз, – напомнил Роберт Кириллович, – плохо закончилось.

А Клавдия, чтобы не выдавать себя, тихонько развернулась и ушла.

А может быть, у них и получилось бы что с Александром, кто знает, он ей сильно нравился. Сильно. И она как-то настраивалась на него и ей приятны были его ухаживания, и Клавдия их с удовольствием принимала, и в интимных делах получилось у них здорово.

Но он потребовал расстаться с Марком. Жестко потребовал.

И Клава понимала, что это правильно и что не могло быть никак иначе по той простой причине, что Александр настоящий мужчина, с сильным целостным характером и правильными житейскими устоями.

Какой может быть близкий мужчина-друг рядом с его женой? С самого начала было понятно, что нет.

Вот и нет. Расстались. Оба с большим сожалением.

Год назад возник Володя.

Марк познакомился с ним на дне рождении Клавдии. Она тогда отвела Светлова в сторонку и строго-настрого предупредила не выступать и мужчину ее не трогать никаким образом. Он пообещал и сдержал свое обещание. Хотя Клавдии, да и всем остальным за столом, было совершенно очевидно, что сдерживаться Марку дается ох как нелегко. Извелся весь от каждого Володиного высказывания или тоста.

Ничего, потерпел.

Как и Володя, согласившийся терпеть присутствие Марка в жизни Клавдии, когда она растолковала ему про их глубокую и особую дружбу, понятно, что без подробностей, касающихся исключительно их с Марком тайн.

Володя, Володя.

Когда они встретились с Марком вторично, Клавдия упустила момент, не успев взять со Светлова никаких обещаний, и профессора понесло.

– Так вы, молодой человек, трудитесь менеджером? И что вы продаете? Ах, сантехнику… – с неприкрытой издевкой произнес он. – А для этого надо какое-то образование получить, чтобы этой сантехникой торговать успешно. Ах, вы топ-менеджер. То есть высшего звена участник. Извините, я не понял. То есть то же самое, но другими объемами: не штучно унитазом, а, скажем, сотнями за раз или тыщами.

И так далее, так далее. Но Клавдия быстренько утащила светило науки в сторонку, наваляла ему моральных тумаков и выставила за порог – езжай, мол, обратно, в Москву, над студентами нерадивыми издеваться.

Две недели не разговаривала, на звонки и СМСки не отвечала. Пока он все же не прорвался через эту блокаду со своеобразным извинением абсолютно в духе Марка Светлова:

– С унитазами, я, возможно, погорячился.

Максимум, что можно было от него ожидать в качестве извинения, и то, считай, великим достижением. И все – для него тема закрыта: извинился же, достаточно. Поэтому продолжал совсем другим, деловым тоном:

– Послезавтра на Нетребко билеты достали. Я за тобой заеду.

Так вот и прожили все эти годы.

А что теперь будет? Как сложится?

Клавдия печально вздохнула – как-нибудь обязательно будет, уляжется в какой-то новой реальности, устроится, жизнь-то продолжается – легко ли или тяжело, посмотрим, чего гадать.

Ладно. Хватит уже вспоминать до одури. И чего она так погрузилась в воспоминания! Вон даже толком не поспала, мысленно ругала себя Клавдия, обуваясь в прихожей.

Все. Пора делом заняться, еще тащиться в Переделкино это.

Она поднялась с недовольно скрипнувшей банкетки.

М-да, у них тут много чего скрипело, постанывало и вздыхало по-стариковски. В квартиру эту, в доме на Плющихе, в начале двадцатых годов въехал еще прадед Клавдии Кирилл Прохорович с женой, тремя сыновьями и всем своим скарбом, получив жилплощадь от нового правительства за особые заслуги и высокий чин.

Дед Клавы, Роберт, названный так в честь американского друга прадеда, коммуниста, родился нежданным «последышем», четвертым сыном накануне войны. Старший его брат погиб на финской войне в тридцать девятом году, двое средних, в первые же дни начавшейся Великой Отечественной ушли на фронт и тоже погибли. Остался только он, самый младший. Так и жили в этой квартире с дореволюционной антикварной мебелью, доставшейся от прадеда с прабабушкой. Ее, разумеется, берегли, реставрировали, когда находили или прикапливали для этого важного дела деньги, но она все равно скрипела, вспоминая былое, покашливала, жаловалась, но любила их всех и исправно служила.

С деньгами в семье Невских всегда было скромно, работали все, и дедуля с бабулей, до последнего, сколько могли, пока уж совсем сил не стало. Пока папа был жив, он старался изо всех сил заработать, обеспечить семью, даже машину купил – «Форд» – хоть и подержанный «Фордик», зато настоящей, родной сборки. Тоже раритет.

А после папиной смерти как-то сразу тяжко стало, и они приняли решение сдать квартиру. Плакали всей семьей, прямо ходили и плакали несколько дней подряд – сначала один не удержится, а за ним все остальные. Вроде успокоятся, друг друга поуговаривают, ободрят: «Все, все, куда ж деваться, ничего», и опять кто-то да пустит слезу. Но деваться и на самом деле было некуда – перевезли свой самый ценный антиквариат в «Поляны», обустроились там как-то, благо дом капитальный, тоже от прадеда доставшийся, но уже по линии бабушки Веры. Так и жили несколько лет.