Спустя какое-то время покидаем импровизированный концерт, пополнив шапку музыканта купюрой. Эйд, не задумываясь, приводит меня в кафе и устраивается на открытой террасе, сев напротив меня. Почему не рядом?

Есть совсем не хочется, ограничиваюсь клубникой в мятном соусе и фруктовым чаем.

– Как твой конкурс? – прерывает тишину Эйд, когда на столе оказывается наш заказ.

Смотрит так заинтересованно, что становится до невозможного приятно.

– Я прошла в третий тур.

– Я и не сомневался, – усмехается он, вытаскивая ягодку из моей тарелки. – А почему сразу не рассказала?

– Эйд, ты вообще-то первый, кому я рассказала. Я узнала об этом пару часов назад, – его приподнята бровь вызывает смех. Как он может так верить в мой талант?

– И что теперь нужно нарисовать?

– Портрет, – замолкаю всего на минуту, вспоминая, как радовалась, услышав о том, что прошла и как приуныла, услышав новое задание. И дело не в том, что я не умею рисовать портрет, а в том, чей портрет я нарисовать не сумею.

– Ты чего загрустила?

– Я хотела тебя нарисовать, – смотрю на него в упор, ожидая реакции.

Брат забавно морщится. Видимо, перспектива просидеть, позируя, его совсем не вдохновляет. Признаться ничего иного я и не ожидала.

– А почему хотела, в прошедшем времени? Передумала?

– Просто поняла, что тебя мне не осилить.

– В смысле?

– Ты слишком сложный, даже для меня. Не смогу передать твой внутренний мир.

– Я не сложный, Ти,– его улыбка слегка напряжена, что лишь подтверждает мои слова.

– Эйден, я ведь не дура…

– Я и не говорю, что ты дура.

– … дай договорить, – сама не ожидаю такого грозного тона, но мне хочется высказаться. – Я не дура и вижу, что ты не такой, каким показываешь мне.

– Лицемер? – обиженно усмехается Эйд, однако я игнорирую его, продолжая свою речь.

– Я знаю, что у тебя есть какая-то своя жизнь, скрытая от меня. А еще вижу, как ты относишься к окружающим, какой ты с другими. Вижу, что многие тебя опасаются, а некоторые и вовсе боятся. Это ведь неспроста. Ты умеешь быть жестоким, когда тебе нужно, ты даже проявил отголоски жесткости по отношению ко мне, хотя раньше никогда так не поступал. И это твое эгоистичное решение во что бы то ни стало изменить наши отношения… Я… я не понимаю, что конкретно ты делаешь, но чувствую, что ты не сидишь сложа руки в ожидании моих решений. Это не в твоем стиле, – замолкаю всего на секунду, чтоб перевести дыхание. Одновременно страшно вот так высказывать все, что таится в душе, и вместе с тем ощущаю непередаваемое облегчение от освобождения, сбрасывания давящего балласта. Пусть знает. – А еще твои странные перепады настроения. Ты только со мной нежный и добрый, даже маме не достается сотой доли той любви, что постоянно чувствую я, и поэтому мне сложно осознать, что есть ты другой. Такой, каким видят тебя ненужные тебе люди. И есть третий ты, которого видят друзья. Которого видит Кай, те, кого ты уважаешь. Ты настолько многогранен в собственных проявлениях и интересах, что я банально не успеваю за тобой. Твой взгляд на мир настолько отличен от моего… А ведь ты позволяешь увидеть мне лишь крупицы себя другого, и остается гадать насколько мой Эйд отличен от двух других. Смешно наверно, но я все это чувствую именно так, и это… это твое нежелание открыться передо мной обижает.

– Теа…

– И именно поэтому я не могу рисовать тебя, – упрямо продолжаю, игнорируя попытку прервать обличительную речь. – Я тебя не знаю.

За столиком вновь повисает молчание, только теперь его сложно назвать уютным. Черты лица брата словно темнеют от обиды, заостряются. Хотя не могу судить объективно, может, он вовсе не обижен моими словами, а раздражен, что я увидела то, что мне не показывали?

Тяжелый изучающий взгляд замирает на моем лице. Меня словно сканируют, решая, что лучше ответить.

– Знаешь, – наклоняется Эйд над столиком, спустя какое-то время. – То, что я не такой с другими, не значит, что именно с ними я настоящий. Даже если захочу, не смогу показать тебе степень моей жесткости, и тебе, Теа, стоит радоваться подобным обстоятельствам. Поверь, малышка, другой Я привел бы тебя в шок. Действительно жаждешь подобного эксперимента? Хочешь увидеть, насколько безжалостным я могу быть?

– Нет.

– Нет?

– Нет, Эйд. Ты и так разрушил мой привычный мир, не стоит уничтожать остатки иллюзий, чтобы доказать мне мою правоту.

Слова искренны. Только сейчас понимаю, Эйд решил, что я осуждаю его, но это не так. Во всяком случае, не теперь, когда даже крупица несвойственного нашим отношениям поведения, разрушила мою реальность. Когда проявленная им эгоистичность заставила пересмотреть собственные принципы, соприкоснуться с чем-то грязным, что причиняет боль. Пусть выплескивает отрицательные эмоции с другими, а со мной ведет себя так, как хочет вести, а не так, как этого жду я.

– Рад, что ты не хочешь жесткости, Теа. Хотя, я бы все равно не смог ее тебе показать, ты вызываешь другие эмоции.

– Другие?

– Я люблю тебя, – слова звучат так обыденно, словно он говорит о погоде, однако касаются самых потаенных уголков души, лаская звучащей в них искренностью. Он не врет, действительно любит. Всегда с легкостью чувствую присутствие фальши в его словах, и сейчас ее нет. – Ты вызываешь нежность, гордость, желание заботиться, злишь иногда, конечно, но без этого никак, – усмехается он, протягивая руки и касаясь моей, рисует узоры на коже. – Я не хочу, чтоб тебя касалась та грязь, что витает повсюду, которая есть даже в моей жизни, и если ради этого приходится ограничивать твою свободу, я буду это делать. И да, Ти, я эгоист, и никогда не отпущу тебя.

Слова звучат так серьезно, словно приговор. Должны напугать, но вместо этого чувствую удовольствие, по телу разливается тепло от такого признания.

Замолкаем, понимая, что тема исчерпана, нет смысла вновь копаться в грязном белье. Каждый имеет право на что-то личное, что-то свое.

Домой возвращаемся поздно вечером, всю дорогу болтаем о каких-то глупостях, как раньше, до ультиматумов Эйда, до ненужных признаний и одновременно иначе. Сейчас его касания несут не только родное тепло, но и что-то волнующее, вызывают мурашки в теле, будят странные желания.

– Спокойной ночи, Теа, – Эйд наклоняется так близко, что чувствую его дыхание на лице.

Губы колит от желания поцеловать, вновь ощутить всю гамму эмоций, что возникает всякий раз в его объятиях. Приподнимаюсь на носочки, искренне хочу этого, однако стоит ему сократить расстояние, резко отстраняюсь от мучающего воспоминания.

Проклятая Элис, неужели она не оставит в покое?

– Теа, – грубо выдыхает Эйд, но это не пугает.

Не могу преодолеть себя. Не в силах побороть глумящуюся ревность. Ирония ситуации поражает. Именно теперь, когда допускаю возможность восприятия его как парня, своего парня, которого не смогу отдать никакой другой девушке, не в силах преодолеть барьеры.

– Сам виноват, – выдыхаю, облокотившись на стену возле двери в свою комнату.

Это так злит Эйда, что он перестает контролировать раздражение. Его кулак впечатывается в дверь с таким звуком, что удивительно, почему до сих пор не проснулись родители. Мерзкое чувство удовлетворения, радости, что не одной мне плохо от того поступка, наполняет душу и вызывает отвращение к собственной персоне.

Эйд нависает надо мной, касаясь моего тела своим, целует висок, мочку уха и останавливается, гипнотизируя участившимся сердцебиением, которое я так отчетливо ощущаю собственным телом.

– А ты ведь тоже умеешь быть жестокой, малышка.

– Не…

– И не ври, что совсем не наслаждаешься моей злостью, – грубо перебивает Эйд, обдавая горячим дыханием. – Как только я почувствую, что увиденное в туалете тебя больше не отталкивает, что ты готова, не дам тебе и шанса на спасение. Не нужно со мной играть, Теа.

Возмущение застревает в горле. Безмолвно смотрю, как Эйден оставляет меня одну, закрывает дверь в свою комнату. Словно в трансе следую его примеру, спасаясь от уличающих слов в привычном пространстве. Обстановка спальни успокаивает обиду. Опираюсь на стену, обводя ее взглядом. В голове раз за разом проносятся его слова. Наслаждаюсь его злостью? Другого эпитета и не подберешь, так четко он обозначил мои чувства. Злюсь и наслаждаюсь, радуюсь, что не одной мне плохо, что он послушно терпит. И хоть понимаю, я имею на это право, все равно становится противно от самой себя. Настолько мерзко, что хочется кричать, плакать, крушить все, что только попадет под руку.

Глаза застилают злые слезы. Такой уютный вечер неожиданно превращается в ночь самокопания.

– Твою мать, Эйден, – всхлипываю, сползая по стене. Закрываю рот рукой, но это лишнее. Не смотря на желание разреветься, из глаз всего лишь текут тихие слезы от презрения к самой себе. – Твою мать.

Глава 13. Долгожданная встреча.

– Сука.

Тихо закрывшаяся дверь, словно насмешка над эмоциями. Такой контраст, противоречие с истинными желаниями. Хочется снова открыть ее и хлопнуть, чтоб с петлей слетела. Выпустить хоть часть переполняющего напряжения. Но вместо этого прислоняюсь к ней затылком. Закрываю глаза.

Обычно просторная комната кажется клеткой. Сдерживаемый вулкан эмоций играет с мозгом, искажает восприятие. Словно дикое животное, запертое в ограниченном пространстве. Даже дышать сложно.

Стараюсь не двигаться, замереть на месте, иначе разрушу все, что попадет под руку. Ни к чему оповещать Тею о степени ее влияния. В ее глазах и так светится удовлетворение моими мучениями, что безмерно поражает.