Местность, где проходило сражение, была пересеченной, с обрывистыми оврагами и скалистыми выступами, кое-где поросшая лесом, кустарником и обыкновенным утесником. Из-за густого тумана было не только трудно маневрировать крупными частями, но даже собрать их в одном месте для удара, а русское командование, по-видимому, этого, не учло. Сражение быстро перешло в рукопашные схватки, разрозненные, стычки, что сводило на нет преимущество русских в живой силе.

Связь в таких условиях поддерживать почти невозможно. Никто не знал, где в данный момент кто находится, что происходит вокруг и что дальше делать. Людские фигуры внезапно появлялись из сырого, мглистого тумана, поднимали стрельбу и тут же снова исчезали за его густой пеленой. Группы солдат, потерявших свою часть, брели, спотыкаясь, в этом тумане — пальцы рук у них окоченели и покраснели, противная влага стекала с их носов. Они с ужасом ожидали, что за каждым кустом укрылся враг.

— Были слышны выстрелы орудий, но никак нельзя было разобрать, откуда доносился гул. Знаете, как отражаются эхом в тумане орудийные залпы? Каждую минуту мы думали, что вот-вот туман рассеется и мы очутимся перед вражеской батареей, станем для них отменной целью, так как укрыться от огня было негде.

Общей сумятице способствовал и дым от пушек, как и тот факт, что англичане впервые дрались в шинелях. Они у них тоже серого цвета, и их никак нельзя отличить от наших солдат, — пока они не подойдут на опасно близкое расстояние. Не знакомые всем красные мундиры, по которым удобно стрелять, — нет, перед выстрелом приходилось чуть ли не кричать — кто это, свой или враг?

Он протянул стакан Флер, чтобы ему налили снова.

— Ну и что теперь будет? — спросила Людмила.

— Нужно похоронить убитых, — ответил Петр. — Наши потери просто ужасны — двенадцать тысяч человек, по моим подсчетам, почти все наши полковые и батальонные командиры. И только одному Богу известно, сколько там полегло старших офицеров. Под каждым кустом лежит по трупу, а на позициях батарей люди валяются кучами, — один на другом. Но что будет дальше? Кто знает? Меншиков сегодня утром признался, что не в состоянии уничтожить противника, если только в этом ему не поможет жестокая русская зима. Нам не хватает снаряжения, одежды, у нас нет провианта. И вряд ли удастся получить подкрепления до наступления весны, а моральный дух в армии достиг самой низкой отметки. Если бы не матросы и их офицеры, нам вообще не удалось бы удержать Севастополь.

— Ах, Петя, значит, мы обречены?

Бросив на Людмилу прямой взгляд, он мрачновато улыбнулся.

— Обречены? Боже праведный, нет, моя маленькая, отнюдь. Мы будем просто тихо сидеть и наблюдать, что происходит. К тому же если дойдет до этого, то чем мы рискуем? Если нас заставят сдать Севастополь, если союзники выиграют войну, что из этого? Между нашими монархами будет заключен мирный договор, и все отправятся по домам. В конце концов, какая разница? Когда события приходят к такому финалу, начинаешь понимать, как все это глупо.

Флер знала, что Петр прав. Она думала о Ричарде, о Бруке, о солдатах в каземате, которых недавно увели, о тех, кто умер у нее на глазах и чьи страдания ежедневно видела в лазарете. Ее охватило такое отчаяние, такая безнадежность, что захотелось лечь ничком и расплакаться. Для чего это делают мужчины? Она вспомнила свой вопрос и ответ Кирова, чтобы наполнить жизнь смыслом. Боже, как жалко их! Однако как это завораживает — мечты о воинской славе, храбрости и прекрасной благородной смерти на поле боя.

В гостиной воцарилась тишина. В эту минуту вошел Карев. Он вернулся рано.

— Вижу, вы прекрасно устроились, — сказал он с порога.

— Сережа! Ты ли это? — Петр встал со своего места и, протянув к брату руки, пошел навстречу с довольным и радостным видом. — Прошу принять мои поздравления по поводу нового назначения! Наслышан о твоем подходе к распределению припасов…

— Уже успел? Сколько же мошенников в армии, — пожаловался Карев с кислой улыбкой. — Если сам Меншиков относится терпимо к коррупции среди поставщиков, даже поощряет их в этом, то на что я надеюсь со своим новым подходом, да и вообще — нужен ли он?

— Видишь ли, я ничего дурного о тебе не слыхал — одни похвалы, — решительно произнес Петр. — И я ужасно рад снова видеть тебя в военной форме.

Карев окинул его критическим взглядом.

— От тебя разит, как от турецкого носильщика. Насколько я понимаю, ты принимал участие в сражении?

Петр скорчил недовольную гримасу.

— Верно догадался. Я с таким нетерпением ожидаю возможности поплескаться вволю в горячей ванне, если только в твоем маленьком гнездышке такой предмет существует.

— Думаю, что это мы тебе устроим. Когда возвращаешься?

Петр рассмеялся.

— Какой у меня гостеприимный братец! Отпуск мне дали на пять дней, но я могу отправиться и в гостиницу, если я вам здесь помешаю.

— Не будь дураком. Оставайся, я буду только рад. — Карев вдруг на мгновение задумался. — Между прочим, это даже весьма кстати. Нахимов посылает меня в Симферополь, чтобы разобраться там на складах с кое-какими проблемами. Меня не будет в городе пару дней, и я не могу оставить здесь женщин без присмотра, особенно при бомбардировках. Если ты поживешь у нас, пока я буду в отъезде…

— Не беспокойся! Я займу твое место с большим удовольствием, — ответил Петя.

— У меня не было никаких сомнений на сей счет, — загадочно произнес Карев. Неожиданно улыбнувшись, он положил брату руку на плечо. — Ну, как насчет ванны? — ласково спросил он. — Тебе, наверное, хочется привести себя в порядок до обеда, не правда ли?

— Но я еще не выкурил твою сигару. Так и быть, я это сделаю после обеда.

— Зачем так долго ждать, доставь себе удовольствие в ванной, если хочешь. После обеда получишь еще одну. И прошу тебя, побрейся. Ты привез с собой слугу? Или прислать тебе Егора?

— Твой верный Егор! Что бы ты делал без него? Ты помнишь, как он спас тебя от голого армянского танцовщика в Пятигорске, а?

Продолжая оживленную приятную беседу, оба брата вместе вышли из гостиной.


Радушная, сердечная обстановка сохранилась до обеда. Они сидели все четверо за крошечным столиком, перед ними стояла скромная еда, горела свеча. Все предвкушали удовольствие от общения друг с другом. Петр болтал, шутил и смеялся. Людмила была в прекрасном расположении духа, Флер, постоянно улыбаясь, отвечала на их вопросы, а граф хотя и молчал большую часть времени, все же делал вид, что ему нравится застольная беседа. Откинувшись на спинку стула, он ласково улыбался, переводя глаза, сверкающие и бездонные в колышущемся пламени свечи, с одного на другого.

Когда они справились с десертом, Петр, выскочив из-за стола, объявил:

— У меня в ранце есть для вас сюрприз. Через минуту он вернулся в столовую с бутылкой из черного стекла, которую торжественно поставил на стол.

— Английское вино, — улыбнулся он, — или, как предпочитает называть его Флер, — портвейн!

— Совершенно справедливо, — засмеялась Флер. — Где ты его раздобыл?

— Я получил взятку. Мне его дал один английский военнопленный, а я отпустил бедолагу с миром. А где взял он — не спрашивал. Скорее, всего украл.

— Ах, Петя, — с упреком в голосе проговорила Людмила. — Ты не мог так поступить!

— Как поступить?

— Отпустить его.

— Разве мог я его обмануть и не выполнить условия сделки? Стыдитесь! Как же выжить нашей благородной империи, если нельзя доверять человеку, берущему взятки, скажите на милость!

Людмила была смущена его словами.

— Нет, я имела в виду не это…

— Нечего дразнить ее, Петр. У нее обостренное чувство чести, которое ты должен уважать и поощрять, — сказала Флер.

— У меня тоже. Если я поймал человека, благодаря несчастному стечению обстоятельств, то просто обязан его отпустить.

— Ну а портвейн?

— Я знал, что поступаю куда справедливее, чем он. Скорее всего, англичанин это тоже понял, так как сразу же предложил мне бутылку.

— Ну что с тобой поделаешь! — воскликнула Флер. — Ты просто бесстыдный, бесцеремонный тип.

— Я в этом признался в тот самый момент, как впервые встретил тебя, — весело ответил Петр. — Мы, Каревы, все махинаторы. Различие состоит только в том, что мне это известно.

Какая жалость, — подумала Флер в наступившей тишине. Сказанных слов не вернуть, и вот из-за бестактности Петра обстановка за столом слегка изменилась. Петр, понимая, что допустил оплошность, попытался загладить свою вину.

— Ну а какие у тебя новости, Флер, о брате?

Флер рассказала ему о Жемчужине и о казаке.

Петр уже сожалел, что затронул больную тему, но, спохватившись, утешил ее теми же словами, которые когда-то произнесла по этому поводу Людмила.

— Ах, успокойся! Не стоит придавать всему этому такого большого значения. В конце концов, если ты узнала его лошадь, то он просто был вынужден сказать, что ее хозяин умер. Разве не так?

— Я ей тоже об этом говорила, — подхватила Людмила. — В любом случае, даже если казак стоял над убитым, из этого еще не следует, что им непременно должен быть Ричард. Там мог оказаться любой солдат или офицер. Один шанс из двух, что он жив.

Флер хранила молчание, не желая бесцельно бередить свою душу. Петр, посмотрев на нее, спросил:

— А почему бы тебе это не выяснить?

— Выяснить? — встрепенулась Людмила. — А как? На лице у нее появилось напряженное выражение.