Пирогов считал, что у Брука в том месте, куда он был контужен, началось внутреннее кровотечение. Флер спросила у него, каков, по его мнению, может оказаться исход, хирург только покачал головой.

Флер сидела возле него почти весь день. Она за последние недели привязалась к нему. Сейчас, когда пропала вся его манерность и желание прослыть законодателем моды, он оказался добрым малым с простыми чувствами, любимым героем своей матушки и двух сестер, который очень увлекался лошадьми и преуспевал во всех видах спорта.

Она с беспокойством наблюдала за тем, как он слабеет день ото дня. Брук лежал бледный как полотно, уцепившись за ее руку, словно только она одна теперь связывала его с окружающим миром. Когда наступало облегчение и к нему возвращалось сознание, он рассказывал ей о своем доме, о своем садике, о матримониальных планах младшей сестры на ближайшую весну, о подаренном ему дядей жеребенке, которого он намеревался объездить летом. Смотря на его изможденное лицо, искажаемое приступами острой боли, когда он пытался повернуться, Флер чувствовала, что он может и не дотянуть до возвращения домой.

Дойдя до конца улицы, она свернула на Владимирскую. Услыхав за спиной цокот копыт, Флер посторонилась, чтобы пропустить всадника. Это был казак в тулупе и круглой меховой шапке с ружьем на ремне. Он ехал на лохматой казацкой лошадке, а за собой вел другую. Флер с удивлением посмотрела на откормленную гнедую. Это явно была не русская, а скорее всего чистокровная английская лошадь.

Вдруг она, вздрогнув, бросилась к казаку.

— Жемчужина!

Лошадь, запрядав ушами, заржала. Казак инстинктивно ухватился за приклад ружья. Вероятно чертыхнувшись, он остановился.

— Это лошадь моего брата, — крикнула Флер по-французски. — Что вы с ней делаете? Где вы ее взяли?

Казак, подозрительно сузив глаза, ответил ей по-русски. За последний год Флер кое-что выучила на этом языке, но лишь для того, чтобы отдавать распоряжения домашним слугам. К тому же южный говор отличался от северного. Она ничего не поняла.

— Эта лошадь, — твердо заявила она по-русски, — моя.

Потом он еще что-то проговорил, и Флер сумела разобрать: «Нет, моя». Казак произнес долгую фразу с вопросительным знаком на конце, но, заметив, что она ничего не понимает, пожав плечами, хотел было тронуться снова в путь.

— Нет, нет, — в отчаянии заговорила Флер. — Послушайте, вы должны поехать со мной, понятно?

Порывшись в сумочке, она достала из нее монету и протянула ее казаку. Показывая на лошадь, Флер замахала рукой. Человек снова пожал плечами, но она с облегчением заметила, что он готов следовать за ней. Она пошла вперед по улице, все время оглядываясь на него.

Дойдя до дома, она вбежала на крыльцо.

— Сергей Николаевич, помогите мне! Давайте выйдем на улицу. Там мужчина сидит на лошади моего брата! Мне нужно узнать, как ему досталась Жемчужина, но он не говорит по-французски, а я его не понимаю.

— Что за мужчина? — спросил Карев, сразу вставая ей навстречу. «Слава Богу, ему не занимать решительности, — облегченно подумала Флер. — Он не станет заниматься пустопорожними разговорами».

— Это казачий дозорный, — ответила она, устремившись вперед.

Казак спокойно сидел на своей лошадке. Однако его черные глаза были настороже, и он их лениво разглядывал из-под опущенных век. Карев вежливо ему кивнул.

— Ты уверена, что это лошадь твоего брата? — тихо осведомился он.

— Конечно.

— Хорошо. Подожди здесь.

Увидев подходившего к нему Карева, казак вытянулся и козырнул. Граф вступил с ним в беседу очень просто, по-дружески, как уважаемый всеми офицер со знаменосцем. Тот ему вежливо что-то отвечал. Флер следила за ними в полном отчаянии от того, что ничего не понимает. Она сгорала от нетерпения. Потом они оба подошли к кобыле. К удивлению Флер, Сергей внимательно осмотрел Жемчужину — заглянул в зубы, пощупал мышцы ног, заставил ее показать копыта, словно солидный покупатель, торгующийся на конном базаре. Разговор продолжался, и, судя по их жестам, Флер поняла, что они торгуются. Наконец они ударили по рукам. Карев направился назад, к дому, а казак начал отвязывать с шеи Жемчужины веревку.

— Я купил ее. Сейчас все тебе расскажу, — пробормотал он, проходя мимо. — Нужно вначале заплатить. Этот казак оказался неуступчивым торговцем. Пришлось отдать высокую цену.

Через несколько минут казак, довольный сделкой, поехал дальше по улице, а Карев, позвав терпеливого Бежкова, попросил его устроить Жемчужину в надежной конюшне. Она, казалось, была здорова, ей никто не причинил вреда, только, может быть, вела себя немного беспокойно. Единственным свидетельством ее участия в сражении был неглубокий порез на коленной чашечке, но он уже почти затянулся. Флер вдоволь налюбовалась лошадью, и после этого Бежков повел ее в конюшню. Она спросила Карева, что ему сказал тот казак.

— Обычная история, — ответил он. — После сражения в долине осталось немало лошадей. Казаки обычно их сгоняют в табун и продают. Для них эти лошади — находка, военные трофеи. Этот парень нес дозорную службу возле Инкермана, на мосту. Он впервые приехал в город с Жемчужиной.

— Ну а что с Ричардом? Ты спросил у него о Ричарде? Как к нему попала эта лошадь, а?

Он, положив руку ей на ладонь, по-видимому, хотел ее успокоить. Лицо у него помрачнело.

— Да, я спросил его. Я спросил, что произошло с прежним владельцем кобылы. Казак, пожав плечами, ответил: «Он умер, теперь эта лошадь ему не нужна».

— Откуда ему это известно? Он разве видел Ричарда? Скажи мне.

Граф сжал ее руку.

— Он нашел ее на полдороге между Северной долиной и мостом. Он сказал, что сначала ему показалось, что она повредила ногу, так как даже не пыталась убежать при его приближении. Когда же он подошел поближе, то увидел, что лошадь стоит над убитым офицером. Казак, наклонившись над ним, понял, что тот мертв. Поэтому он и взял его лошадь. «Это очень хорошая кобыла, она очень преданная, как казацкие лошади, — сказал он мне. — Она бы его ни за что не бросила».

Флер слышала его слова, но никак не могла их понять. Она глазами искала его лицо, чтобы убедиться в том, что он говорит правду.

— Нет, я не верю, — произнесла она. — Как может умереть Ричард? Нет, я не верю.

— Это правда, — повторил Карев. — Мне очень жаль, мой цветочек. Мне бы очень хотелось, чтобы это оказалось ошибкой. Но это правда.

Флер, конечно, ждала от него такого ответа, в душе надеясь, что, может быть, над ней так жестоко подшутили. Опустив голову, она тяжело задышала. Грудь у нее разрывалась от острой боли.

— Нет, я этому не верю, — повторила она еще раз. Но она не могла не верить Кареву. Просто она бросала ему вызов.

Капитан Брук, впав в коматозное состояние, умер. Флер глубоко переживала его смерть. Она привыкла к нему гораздо больше, чем думала.

— Я ведь почти его не знала, — рыдала она, сообщив Людмиле о его кончине, когда вернулась домой. — Не понимаю, почему у меня все время льются слезы.

— Ты просто оплакиваешь всех воинов, — заметила Людмила с удивительной проницательностью. — Не только Брука, а всех этих дорогих, храбрых мужчин.

— Вот разорвалось еще одно звено, связывавшее меня с родиной. Сначала Ричард…

Людмила погладила Флер по плечу.

— По крайней мере, он умер с миром, а не так как некоторые из этих несчастных.

Людмила тоже помогала теперь раненым в лазарете. На следующий день после получения известия о гибели Ричарда она пришла к Флер и попросила ее отвести и представить Пирогову. Вначале Флер сомневалась в Людмиле. Но орудийная перестрелка возобновлялась каждое утро, и защитники города на бастионах несли ужасные потери. Ежедневно с холма спускалась процессия раненых — кто шел сам, кого несли на носилках, чтобы они попали в кровавые челюсти лазарета и в руки хирургов с окровавленными ножами и пилами. Каждый день на подвозах вывозили трупы на кладбища.

Помощь требовалась постоянно, но Флер сомневалась, что Людмила, не имея никакого опыта по уходу за больными, выдержит весь этот кошмар. Она от нее не скрывала трудностей. Но Людмила все же настояла на своем. В конце концов Флер сказала ей, что сообщила о ней Пирогову.

— Пойди, попробуй, но если не выдержишь, то уходи оттуда без лишнего шума.

И Людмила, как ни странно, с непривычной робостью ответила:

— Хорошо, Флер, обещаю, что не буду никому там мешать.

К великому своему удивлению, Флер увидела, что Милочка не только со всем успешно справлялась, но еще оказалась весьма нужным и энергичным помощником. В первый день она действительно то и дело бледнела и, как когда-то Флер, выходила из лазарета на несколько минут, чтобы взять себя в руки. Людмила спокойно выполняла свою работу, не отлынивала даже от самых неприятных просьб. Мужчины все ее быстро полюбили, она шутила с ними и даже слегка флиртовала, чем умело поднимала их боевой дух, и у нее это получалось даже лучше, чем у Флер и у монахинь. У Милочки оказался удивительно изобретательный ум, и она ухитрялась придумывать разные способы преодоления небольших постоянно возникающих проблем, с которыми все давно свыклись.

Вначале Нюшка была поражена, потом рассердилась, а под конец надулась на нее за то, что ее маленькая барышня утруждает себя такой работой, но Милочка в ответ просто отмахивалась от нее, как от назойливой мухи, а когда та ее крепко допекала, бросала ей острый упрек, отчего старуха заливалась слезами. Если Флер принималась хвалить ее за выдержку и за хитроумие, она только пожимала плечами и отказывалась принимать комплименты.