Наступило короткое молчание. Кто-то прошел, насвистывая, по дороге, наступив на подернутую льдом лужу. Лед затрещал. Подмораживало. Изо рта у них вырывались клубы пара. Флер чувствовала, как влажный холод от высокой травы проникает через ее ботинок, отчего у нее онемели пальцы.

— Ну, как он все воспринял? — спросила Милочка. — Очень расстроился?

— Убит горем, — ответила Флер.

— Ах вон оно что. — Она помолчала. — Мне в самом деле жаль, очень. Но, знаешь, спасать себя нужно самой. Вот в чем загвоздка. Он медленно убивал меня. Мне нужно было уйти.

— Ты уверена, что действительно этого хочешь? Ну а если ты бросишь Ричарда и вернешься к Сергею?

— Нет. Мне, конечно, жаль, что ты не одобряешь мое решение, Флер, но я не вернусь. Даже если бы рядом со мной не было Ричарда. Я никогда к нему не вернусь.

— Не знаю, как сказать ему об этом, — вздохнула Флер.

Милочка коснулась ее руки.

— Извини, но это я оставляю тебе. Ты — единственный человек, которому я доверяю.

— Лучше сообщи ему обо всем сама.

— Я написала Сереже письмо — это облегчит твою задачу. А второе отцу — ты отправишь?

— Разумеется.

— Спасибо тебе. Ты — настоящий друг. Я люблю тебя. — Она отдала ей письма. Молча Милочка наблюдала, как Флер убирала их в карман. Потом спросила: — А ты что будешь делать? Собираешься ли возвращаться в Англию?

— Не знаю. Не знаю, что буду делать.

— Хорошо, я тебе сразу напишу, как только приеду в Лондон, — обо всем на свете. Боже, как прекрасно путешествовать. Только подумать — я собственными глазами увижу Лондон! Когда закончится война, мы обязательно снова встретимся, неважно где — в России или в Лондоне. Теперь мы с тобой сестры, нам нельзя расставаться навсегда. Ричард обещал привезти меня в Гроув-парк, в имение, где ты выросла. Помнишь, как ты мне рассказывала о нем, о саде, о реке, обо всем? — Флер только кивнула в ответ, а Милочка, закусив губу, продолжала: — Не хочешь что-нибудь передать?

— Конечно. Ричарду, — начала было Флер, но вдруг задумалась. Ну что она скажет Ричарду? Что она скажет ему сейчас? — Передай ему, что я люблю его. И пусть хорошенько ухаживает за моей лошадью. Обещаешь, Милочка?

— Да, конечно! А ты, ты позаботишься о моих собачках? — Глаза ее вновь увлажнились. — Как я по ним скучаю! Как мне хотелось бы взять их с собой. Но там, в вашем климате, они непременно умерли бы. Люби их за меня, Флер.

Из густой тени послышался обращенный к ним звук — глухое покашливание.

— Ну, мне пора. Мой проводник проявляет нетерпение. Его, конечно, накажут шпицрутенами, если узнают, что он принимал участие в этой вылазке!

— Погоди. Вот возьми и мою шляпку.

— Какое чудо! Меховая шляпка. Не могу и передать тебе, как там было холодно. Миллион раз тебе спасибо! А теперь мне в самом деле пора. Да благословит тебя Бог, любимая моя Флер! А Сереже скажи — скажи ему, что мне очень жаль.

Милочка, надевая на ходу подаренную шляпку, быстро зашагала к разбитой задней стене, где маячила фигура охваченного тревожным беспокойством солдата. Вдруг, обернувшись, она тихо крикнула своим озорным голоском, в котором Флер уловила злобные нотки:

— Знаешь, выходи за него замуж, даю тебе свое благословение! Ведь ты всегда хотела заполучить его, разве не так?

Через несколько секунд она растворилась в чернильной темноте.

Флер несла на подносе завтрак графу, когда из гостиной ей навстречу вышел Егор. Взяв у нее из рук поднос, он сказал:

— Я все сделаю, барышня. Там вас кто-то дожидается.

— Кто? — спросила Флер, одергивая фартук. Но Егор, не ответив, направился к хозяину. Вздохнув, она устремилась по коридору в противоположном направлении. В гостиной она увидела Петра. В этот момент он снимал шинель.

— Петр, ты?

— Привет, моя маленькая сестренка милосердия. Ну, как себя чувствует пациент?

— Ах, Петр.

— Эй, эй, что такое? — сказал он целуя ее волосы и крепко прижимая к себе. Она прильнула к нему, зарывшись в его плечо. — Никак не ожидал такого приема!

Флер отстранилась от него, немного смутившись. Он с самым серьезным видом, вытащив из кармана носовой платок, вытер слезы на ее щеках.

— Довольно, довольно, не то я подумаю, что ты без меня скучала.

— Прошло так много времени. Ты знаешь, что твой брат заболел?

— Да, слышал. Ну, как он? Между прочим, это был мой первый вопрос, когда я тебя увидел.

— Он сильно разболелся, — произнесла Флер с рассеянным видом, вынимая у него из рук платок и сморкаясь. — Мы думали, что потеряем его, но, слава Богу, кризис, кажется, миновал.

— Где он подхватил?

Флер пожала плечами.

— На укреплениях, где же еще? Он торчал на них целыми днями, при любой погоде. Питался кое-как. Не менял мокрой одежды.

— Короче говоря, доставлял тебе кучу неприятностей. Но сейчас, ты говоришь, ему легче?

— Он все еще в кровати, но постепенно поправляется, хотя не так быстро, как хотелось бы. Сергей в подавленном состоянии духа, и это сильно затрудняет выздоровление.

— Все еще оплакивает Людмилу?

— Скорее всего да. Он со мной никогда о ней не говорит.

Петр внимательно изучал ее лицо.

— А ты, как вижу, слишком стараешься, слишком много волнуешься и уверенно доводишь себя тоже до болезни. Ты, конечно, ночами сидела у его постели?

Она не могла определить, сколько в его словах сарказма.

— Я волновалась, это вполне естественно. Но Нюшка с Егором на равных выхаживали его вместе со мной. Я чувствовала себя неплохо, если бы…

— Ну? Что если бы?

Если бы не была такой одинокой, — вот что хотела она сказать, но не сказала, а заговорила о другом.

— Я думала, что ты зайдешь к нам раньше, хотя бы для того, чтобы удостовериться, как протекает болезнь.

— Не хотелось нарушать вашей идиллии. Вы ведь здесь блаженствовали в домашнем уюте — сознайся, блаженствовали, а?

Взглянув на Петра, она поняла, что он не шутит. В его глазах Флер заметила напряженное, внимательное выражение. Она вздохнула и отвернулась.

— Как это ни странно, но в некотором роде все теперь так, как было раньше…

— До того, как его оставила Милочка?

— Даже раньше, еще до Севастополя. Когда мы жили втроем, мне часто казалось — ах, я понимаю, насколько я глупа, и даже зла, — что это мы с Сергеем были мужем и женой. Все было так приятно, уютно. Жизнь шла своим чередом. Мы исполняли свои обязанности, потом отдыхали, предавались удовольствиям. Маленькие человеческие радости, понимаешь? А теперь, когда уехала Милочка, мы вроде занимаемся тем же самым — вместе едим за одним столом, беседуем, играем в карты, шахматы, но все это делается как-то иначе. Не пойму почему.

— Ну если он заболел, это вполне естественно, ты не находишь?

— Да, разумеется, — с сомнением в голосе ответила Флер, — но мне кажется, дело не только в этом.

Она ничего не могла объяснить ему, так как и сама толком не знала. Флер ожидала, что, умывая его во время болезни, кормя с ложечки, дежуря по ночам и пичкая лекарствами, она будет испытывать те же чувства, которые когда-то испытала к Петру. В конце концов, она видела Карева совершенно незащищенного и беспомощного — разве мог мужчина быть более самим собой, чем когда он во всем зависел от нее?

Когда граф тяжело болел, он требовал, чтобы она постоянно находилась около него. Он лишался покоя, стоило Флер на несколько минут выйти из комнаты. Хуже всего ей приходилось, когда она была вынуждена, держа его за руку, сидеть рядом с ним, не меняя позы. У нее затекала шея, сводило судорогой ноги, но стоило Флер пошевелиться, как Карев судорожно цеплялся за нее. Когда же миновал кризис и граф был еще слишком слабым и не мог ни двигаться, ни говорить, он обычно тихо лежал и глазами следил за всеми ее перемещениями по комнате.

Теперь он был почти здоров, только по-прежнему слаб, немного беспокоен, и страдал от депрессии — такова была природа заболевания. Но сейчас не требовался такой тщательный уход. Флер проводила с ним все свое время, как прежде, словно он уже давно поправился. Они вместе ели за столом, играли в карты, она читала ему, обсуждала с ним прочитанное. Иногда Флер шила, а Карев, погруженный в свои думы, неотрывно смотрел на пылающий в камине огонь. Но все было не так, как прежде. У Флер с каждым днем крепло убеждение, что она не на своем месте.

Стыдясь собственных мыслей, Флер весело сказала:

— Надеюсь, он скоро совершенно поправится!

— И что тогда? — спросил Петр.

— Я увезу его отсюда. Здесь не место для выздоравливающего. Здесь трудно найти приличную пищу, постоянно не хватает дров, и в воздухе такое множество бактерий разных болезней, что я даже боюсь за него, когда он просто дышит. В любую секунду Сергей может подцепить что-нибудь еще. Я попытаюсь убедить его вернуться в Курное…

— Боюсь, что об этом не может быть и речи, — прервал ее Петр. — Союзники собрали в Евпатории немало боеспособных сил. Там высадились победоносные турецкие армии с Дуная, и ходят слухи, что и французские войска тоже. Такая крупная армия — это серьезная для нас угроза. Она в состоянии перерезать наши пути снабжения, совершенно изолировать Севастополь от внешнего мира, а с ним и всю армию. К тому же наш храбрый Меншиков затевает новое наступление — фронтальную атаку с применением всех имеющихся в наличии боевых сил.