Как во сне она увидела дверь, отворившуюся в маленькую часовенку, освещенную лишь толстой свечой в серебряном подсвечнике, поставленном на пол, да двумя маленькими свечками по обе стороны от алтаря. О торжественности момента свидетельствовали только красивые священные сосуды из серебра да расшитая золотом риза священника, блестевшая ярче, чем платье невесты.

Словно во сне Фьора наблюдала, как совершается обряд, протягивала руку, чтобы Филипп надел ей на палец массивное золотое кольцо. Тишину, окутавшую монастырь, нарушали лишь слова священника да всхлипывания Леонарды, которая не смогла сдержать слез.

Ощущение реальности происходящего вернулось к Фьоре только дома, куда довел ее из церкви Филипп. Она окончательно пришла в себя, увидев прямо перед собой искаженное страданием лицо Франческо Бельтрами, когда по привычке подставила ему лоб для поцелуя, прежде чем в сопровождении Леонарды и Хатун подняться в спальню, приготовленную для первой брачной ночи…

Смертельно побледневшее лицо Бельтрами напоминало лицо мученика: настала минута, когда дочь покидает его не для того, чтобы, как обычно, подняться в свою девичью спальню, а чтобы разделить ложе с мужчиной. Но какие физические мучения могли сравниться с душевными муками? К чувству унижения, вызванному необходимостью уступить шантажу, прибавилась жгучая ревность. Внезапно Франческо захотелось убить соблазнителя, которому понадобилось лишь мгновение, чтобы покорить сердце Фьоры, и который, как хозяин, войдет теперь в ее спальню и завладеет ее телом…

Будучи по природе человеком честным, Бельтрами не мог не спросить самого себя: все ли отцы в подобных обстоятельствах испытывают такое чувство невыносимой утраты, такую мучительную боль? Вспоминая свадьбы, на которых ему довелось присутствовать, он вынужден был ответить отрицательно. Франческо устыдился своих мыслей, образов, рожденных воспаленным воображением. Если бы Фьора была его родной дочерью, он бы не знал подобных мучений. Но между ними не существует кровного родства, поэтому он и ведет себя, как мужчина, у которого отняли любимую женщину. Ему вдруг показалось, что он во второй раз теряет Марию…

Обычно такой воздержанный, в эту ночь Бельтрами изменил своей привычке и выпил больше, чем следовало. Он с нетерпением ждал утра, которое рассеет ночные кошмары, освободит его от ненавистного бургундца и навсегда вернет ему Фьору. Франческо с горечью сознавал, что именно последнее обстоятельство и побудило его принять дерзкое предложение де Селонже. Граф имеет право лишь на одну ночь, а у него в запасе останется вся жизнь. Едва ли такое было бы возможным, если бы мужем Фьоры стал флорентиец.

А в это время в просторной, украшенной цветочными гирляндами спальне, с теплым, пропитанным духами воздухом, Леонарда и Хатун готовили Фьору к ночи. Женщины расплели уложенные в сложную прическу косы и долго расчесывали длинные волосы расческой и щеткой, пока они не стали такими же мягкими и блестящими, как шелк. Затем они сняли с новобрачной украшения, освободили от роскошного платья, белья и медленными движениями втерли в ее тело быстро впитывающееся, пахнущее лесом и свежескошенной травой масло. Взяв обнаженную Фьору за руки, женщины подвели ее к широкой, покрытой пурпурным бархатом кровати с балдахином, которая, подобно огромному жертвеннику, занимала всю середину комнаты.

Они уложили новобрачную под шелковые, специально согретые простыни. Ее голова покоилась на подушке в ореоле темных блестящих кудрей. Затем Леонарда зажгла ночник у изголовья и поцеловала Фьору в лоб. Прежде чем выйти, воспитательница задернула полог кровати.

Звуки лютни, на которой наигрывала Хатун, замерли в отдалении, и Фьора, с трудом сдерживая бешеное биение сердца, осталась одна в освещенной красноватым светом ночника комнате…

Но ожидание было недолгим: слегка скрипнула дверь, послышались приглушенные ковром шаги и шорох раздвигаемого полога. Фьора инстинктивно зажмурилась, но, опомнившись, вновь широко открыла глаза, не желая упустить ни одной детали этой необыкновенной ночи.

Она увидела Филиппа. Стоя рядом с кроватью, он обеими руками поддерживал края бархатного полога. На его смуглом лице выделялись лишь горящие страстью глаза. На нем ничего не было, кроме коротких кальсон. Дрожащий свет ночника еще рельефнее подчеркивал мощную мускулатуру его стройных бедер, покрытой золотистыми волосами груди, плеч.

Завороженная, Фьора не в силах была оторвать от Филиппа глаз: он казался ей еще красивее, чем статуя Гермеса, которой так гордился Лоренцо де Медичи. Но вот он схватил и резким движением сдернул простыни и покрывало… Фьора почувствовала, как у нее запылали щеки. Она закрыла глаза, ожидая, что он заговорит, скажет ей хоть слово, но Филипп не торопился. Он взял ночник и поднял его над нервно напрягшимся телом девушки. Заметив, что она дрожит, Филипп улыбнулся:

– Чего ты испугалась? Разве зеркало никогда не говорило тебе, что ты красива?.. Так красива!.. Так нежна!..

Филипп отставил ночник и, упав на колени, прильнул губами к округлому животу Фьоры. По телу девушки пробежала дрожь. Почувствовав это, он тихонько рассмеялся.

– Отличный инструмент, – пробормотал он, лаская трепещущую девичью грудь, – какую прекрасную любовную мелодию я мог бы извлечь из него…

Не вставая с колен, Филипп покрыл поцелуями все ее тело, нежно прикасаясь языком к розовым кончикам груди; его руки тем временем исследовали плавный изгиб бедер, шелковистую поверхность плоского живота. Следуя за руками, губы Филиппа спускались все ниже и ниже, пока не достигли курчавых волос внизу живота.

Опьянев от ласк, широко раскрыв глаза, Фьора почти не осознавала происходящего. Все ее тело рвалось навстречу этому человеку, который действительно превратил его в музыкальный инструмент, извлекая из него то страстные вздохи, то нежные стоны…

Наконец Филипп покрыл ее своим телом, крепко сжал в объятиях и завладел ее ртом. Фьора так и таяла под его жадными поцелуями… Тело ее напряглось и выгнулось дугой, как бы пытаясь освободиться от давящего сверху груза. Но Филипп с легкостью подавил это сопротивление, и Фьора почувствовала, как он входит в нее.

Ощутив внезапную боль, она вскрикнула, но крик этот тотчас был заглушен поцелуем. Мгновение Филипп оставался неподвижным, затем, погрузив руки в блестящий водопад ее волос, он начал, сначала очень медленно и осторожно, свой любовный танец, ритму которого с удовольствием подчинилась Фьора… Мощная волна страсти подхватила их, и на ее гребне они достигли экстаза… Волна отхлынула, оставив любовников, обессилевших и задыхающихся, на измятом пляже простыней… Но Филипп не ослабил своих объятий…

Это неопытное, только что пробудившееся к любви существо заставило его заглянуть в потаенные глубины своей души и сделать потрясшее его открытие. Он думал, что любит Фьору так же, как прежде любил и других женщин. Но на этот раз охотник, похоже, попался в свои собственные сети и не имел ни малейшего желания от них освободиться.

Однако с рассветом ему придется это сделать. Раб данного обещания, Филипп должен будет уехать, покинуть жену, зная, что впредь ее больше не увидит, что их жизненные пути никогда не пересекутся. Бельтрами ни за что не согласится на изменение их контракта, особенно что касается его последнего пункта. Филипп понял это по тому полному ненависти взгляду, который купец бросил на него при прощании, когда он уже собирался подняться в спальню Фьоры…

– Я люблю тебя! – прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы. – Ты никогда не узнаешь, до какой степени я тебя люблю…

– Почему же я этого никогда не узнаю? У нас впереди целая жизнь. Вполне достаточно, чтобы доказать свою любовь.

– Кто знает, что нас ждет впереди? Я уезжаю, а ты должна остаться, потому что я не могу взять тебя с собой.

– Так уж это невозможно?

– Ты же прекрасно понимаешь, что женщин не берут на войну.

– Может быть, они воевали бы не хуже мужчин? Я пошла бы на любой риск, только чтобы быть рядом с тобой.

– Выходит, я женился на молодой львице? – ответил Филипп, целуя жену. – Твои слова, любимая, лишь растравляют мои раны. Ты должна остаться… хотя бы для того, чтобы не подводить отца. Ведь великий Лоренцо именно потому так и злопамятен, что не обладает законным правом вершить власть. Я ничуть не обольщаюсь относительно его чувств к моему герцогу. Если Лоренцо узнает, что отец отдал тебя мне в жены, даже не спрося его мнения, то вас обоих ждут неприятности.

– В таком случае мне остается только ждать, – вздохнула Фьора. – Но даже неделя разлуки покажется мне непереносимой… Ты действительно должен уехать рано утром?..

– Да, я не могу задерживаться…

– Тогда не будем терять ни минуты времени, дарованного нам судьбой. Люби меня! Филипп, люби меня еще и еще, чтобы воспоминаний с избытком хватило на те дни и ночи, что мне придется прожить без тебя.

Филиппа не надо было уговаривать. В нем вновь проснулось желание. Но он сдерживал себя, боясь причинить боль юному существу, которое так безоглядно доверяло ему себя. Поэтому он слегка отодвинулся.

– Не надо спешить, моя милая… Ты так молода, так хрупка… Я боюсь причинить тебе боль!

– Ты никогда не сделаешь мне больно, потому что я сама тебя зову… Мне так нравится быть твоею…

Филипп смотрел на жену, не отрывая глаз, завороженный ее красотою… Неяркий свет ночника позолотил ее тело, подчеркнул нежную округлость груди, изящную линию бедер. Он долго любовался ее прекрасным, чистым лицом. Нежные губы Фьоры приоткрылись в ожидании, а глаза потемнели от страсти. Никогда прежде Филиппу не приходилось обладать такой красавицей. Со временем она расцветет еще пышнее, но не ему ею любоваться. При этой мысли сердце его сжалось.

– Ты этого хочешь? – спросил он внезапно охрипшим голосом. – Ты этого действительно хочешь?..

В ответ послышался совсем детский и одновременно такой волнующий смех Фьоры:

– Конечно, я этого хочу! Платон утверждает, что то, что доставляет удовольствие, полезно повторять два, а то и три раза!