Фьора ничего не говорила. Ее ужасала одна только мысль оказаться во власти подобной женщины. Женщины, которая была так уверена в своих словах. К счастью, Леонарда заметила состояние девушки и обняла ее за плечи:

– Не принимай все это всерьез, дорогая! У каждого из нас есть неисполнимые мечты. Вот и мечте донны Иеронимы суждено остаться только мечтой…

Но Леонарда не была полностью уверена в том, что говорила. Ее смутила одна фраза, в которой содержался намек на то, что Бельтрами может и не быть отцом Фьоры. Тем не менее воспитательница успокаивала себя: Иерониме удалось бы узнать правду, лишь будучи самим дьяволом или, по крайней мере, его отродьем… Однако следовало непременно рассказать о случившемся Бельтрами.

Стремясь разрядить атмосферу, которая отнюдь не способствовала процветанию торговли, добряк Ландуччи предложил присутствующим дамам выпить по глотку кипрского вина, что, по его мнению, должно было бы сгладить впечатление от неприятного инцидента.

– Это происшествие меня скорее позабавило, – сказала Кьяра.

– А меня – нет, – возразил Ландуччи. – Донна Иеронима может искать себе другого аптекаря. Я больше не стану ее обслуживать.

– В таком случае, почему бы мне не купить вашу помаду? – спросила Корнелия, которая не забыла о причине недавнего столкновения. – Мне кажется, я завоевала ее в честной борьбе.

– Мне тоже так кажется, – смеясь, воскликнул аптекарь и приказал одному из подручных завернуть пресловутую баночку.

Сделав покупки, Фьора и Леонарда распрощались с Кьярой и Коломбой. Было уже поздно, и если дворец Бельтрами находился неподалеку, то обитательницам дворца Альбицци предстоял еще неблизкий путь.

На улице темнело. Корнелия Донати ушла вместе с Кьярой и Коломбой, и аптекарь приказал служащим запирать лавку. Сам он должен был еще зайти в Сеньорию, чтобы обсудить с приором своего квартала один деликатный вопрос: его сосед, хозяин лавки похоронных принадлежностей, с некоторых пор присвоил себе право торговать мазями для бальзамирования – право, доселе принадлежащее только аптекарю. Ландуччи стоило поторопиться, так как его другу приору, который, вероятно, не отказал бы в помощи, оставалось до переизбрания всего две недели. И действительно, приоры исполняли свою должность только два месяца – обстоятельство, которое поддерживало в городе постоянный избирательный ажиотаж…

– Мне необходимо также увидеться с мессиром Франческо, – сказал аптекарь, прощаясь с Фьорой. – Завтра я зайду к нему на склад. Думаю, он меня поддержит.

При первых ударах колоколов к вечерней молитве послышался стук дверей и ставень: купцы и приказчики поспешно запирали лавки. Щеголи, прогуливавшиеся по мосту Санта-Тринита, покинули площадь, чтобы поискать себе развлечения в другом месте.

Шумная толпа окружила тощего маленького человечка, одетого с необычайной изысканностью: белый короткий камзол из атласа и того же цвета бархатные штаны до колен. Туалет дополняли розовый бархатный плащ, ботинки и берет, украшенный пером цапли. Вьющиеся вокруг щеголи так и млели от восторга. На пальцах молодого человека сверкали перстни, а на груди красовалась тяжелая золотая цепь с медальоном. Юноша выступал медленно и торжественно, поминутно поворачивая направо и налево голову, чтобы полностью собрать причитающуюся ему дань восхищения.

Фьора тоже заметила его. Резко дернув Леонарду за руку, она затащила ее под арку ближайшего дома, сквозь которую можно было выйти в узенький переулок.

– Что с вами? – возмутилась пожилая дама.

– Разве вы не видите, кто идет нам навстречу? Это же известный фат Доменико Аккайоли с толпой своих прихлебателей.

– Что вам за дело до него? Я думала, что он из числа ваших друзей. Разве он не ухаживает за вами?

– Неужели такие молодые люди, как он, умеют ухаживать за девушками? Вот если бы я тоже была юношей, он делал бы это с удовольствием! Ему, конечно, хочется жениться на богатой наследнице, но я даже не уверена, что он сумеет наградить ее ребенком. Во всяком случае, бедняжке нечасто придется видеть его в своей спальне.

Ошеломленная Леонарда смотрела на Фьору с видом наседки, вдруг обнаружившей, что у нее вывелся утенок.

– Откуда вы все это знаете? Уж, во всяком случае, не от меня.

Фьора рассмеялась и крепче прижала к себе руку воспитательницы.

– Разумеется, не от вас. Вы же слишком благопристойны! Мне рассказала об этом Кьяра. Ее кузен Томмазо входит в число почитателей Доменико. А девушки болтают, что…

– Ну, теперь-то мне ясно, что вы вовсе не такая наивная, какой кажетесь, – заметила слегка шокированная Леонарда.

– Только не надо притворяться! Доменико вам нравится не больше, чем мне. Уж будьте уверены, что я постараюсь выйти за мужчину в полном смысле этого слова.

При этих словах перед мысленным взором Фьоры возникла мощная фигура Филиппа де Селонже. А при одном воспоминании о его поцелуе уже знакомая дрожь пробежала по телу, хотя девушка прекрасно понимала, что волшебные минуты, пережитые в церкви, никогда больше не повторятся…

– Если вы не против, то мы могли бы, наконец, отправиться домой, – проворчала Леонарда. – Путь, кажется, свободен. Вдобавок в этом переулке ужасный сквозняк и воняет отхожим местом. От Доменико хоть пахнет хорошо…

Дамы вышли из укрытия и продолжили свой путь.

– Даже слишком хорошо, – возразила Фьора. – Его мать и сестры так сильно не душатся. От мужчины, конечно, должно пахнуть хорошим мылом, но еще и кожей, свежей травой… и даже чуть-чуть лошадьми, – добавила она мечтательно, полностью отдавшись воспоминаниям и забыв, что находится не одна.

– Об этом вы тоже узнали у Кьяры? – спросила изумленная Леонарда.

– Нет, – ответила девушка, простодушно улыбаясь. – Это мое личное убеждение.

А в это самое время на втором этаже большого дома, расположенного на пересечении улиц Калимала и Меркато Нуова, разыгрывалась странная сцена. Декорацией для нее служила просторная комната с обшитыми темными дубовыми панелями стенами, где Бельтрами привык заниматься текущими делами. Видно было, что лишь вежливость помогает обоим действующим лицам сдерживать бурные эмоции, не дает выразить их словами. Купец сидел в кожаном кресле с высокой спинкой за длинным столом, освещенным бронзовым канделябром. Филипп де Селонже, скрестив на груди руки, стоял, прислонившись к шкафу.

Оба мужчины разглядывали друг друга, как дуэлянты. Глаза одного из них, при свете свечей казавшиеся золотыми, были прикованы к темным, полным беспокойства глазам другого. Уже несколько минут в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь грохотом повозок, цокотом копыт да криками ребятишек, играющих на площади…

В ушах Бельтрами еще стояли слова, произнесенные бургундцем. Вздохнув, он наконец поднялся и подошел к камину из серого камня, чтобы погреть руки. Осторожно потирая их над огнем, купец сказал:

– Граф, ваша история очень занимательна, а мы, флорентийцы, любим слушать занимательные истории… но я не понимаю, какое отношение она имеет ко мне?

– Какое отношение? Достаточно вглядеться в лицо вашей дочери…

– Извольте оставить мою дочь в покое! Ведь, как я помню, наш разговор начался… с затруднительного положения, в которое вы попали. Вам неудобно возвращаться к герцогу Бургундскому, не добившись предоставления займа, о котором он просил…

– Монсеньор Карл никогда не просит! – прорычал Селонже.

– Простите меня за неудачное слово: оно действительно не принято в дипломатии! Скажем так: которого он желал бы добиться от банкирского дома Медичи, чтобы нанять в Италии наемников. Займа, который монсеньор Лоренцо отказался предоставить из чувства лояльности по отношению к французскому королю Людовику, так как между ним и семьей Медичи с давних пор существует союз. И вы сообщили о своем намерении добиться этого займа от меня. Тогда я вам напомнил, что у меня нет банкирского дома…

– Бельтрами, вам меня не обмануть! Вы являетесь и банкиром, и судовладельцем, ваше состояние, вероятно, мало чем уступает состоянию Медичи. Но мы уже обсудили этот вопрос, и незачем к нему возвращаться. Займемся лучше той давнишней историей, о которой я вам рассказал…

– И которую я по достоинству оценил, но…

– Не хитрите, мессир Франческо! Вы говорите как торгаш. Ответьте только на один вопрос: находились ли вы в Дижоне семнадцать лет назад, в день, когда на площади Моримон упали головы Марии и Жана де Бревай? И не забывайте, что я всецело полагаюсь на вашу честь… Не следует пятнать ее бессмысленной ложью.

Лицо Бельтрами застыло в трагической маске. Ему казалось, что он сходит с ума. Как только этот молодой человек вошел в дом, купец сразу понял, что он принес с собой несчастье. Но следовало дать ответ.

– Действительно, я там был, – твердо произнес он. – По пути в Париж и фламандские города я часто останавливался в Дижоне. Я даже полюбил этот город, хотя никогда долго в нем не задерживался. Обычно мне приходилось уезжать уже на следующий день.

– Но в тот раз вы уехали не один. Вы увезли с собой ребенка, новорожденную девочку. Ту, которую зовете теперь своей дочерью. Не так ли?

Ярость, внезапно овладевшая Бельтрами, заставила его отбросить привычную сдержанность.

– А если и так? Я не понимаю, в какой мере это касается вас? Зачем вы лезете со своими намеками, вопросами, подковырками? Что вам за дело до двух несчастных, павших жертвой людской злобы, до оторванного от матери ребенка? Я буквально вырвал младенца из рук подлеца, который собирался с ним разделаться прямо на краю зловонной ямы, ставшей благодаря вашему так называемому правосудию могилой для его родителей. Не считайте меня слишком наивным. Я разгадал вашу игру. Стоило вам только войти, как вы сразу же заговорили о деньгах, а затем уж упомянули об этой истории. Сам дьявол, наверное, помог вам ее раскопать…

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что, несмотря на золотые рыцарские шпоры и знак принадлежности к славному ордену, который вы носите на груди, вы, мессир де Селонже, не кто иной, как обыкновенный шантажист!