– Вот, вот, – наставительно сказала Леонарда,– будете так рассуждать и вовсе никого для себя не найдете.

Фьора тяжело вздохнула.

– Жить в ожидании любви – не значит изводиться. И потом, Леонарда, не пытайся оказаться хуже, чем ты есть на самом деле. Я-то знаю, какова ты. Тебе прекрасно известно, что у меня и в мыслях нет выходить замуж за сеньора Гвиччардини, что я ехала сюда в Авиньон совсем за другим. Ты прекрасно знаешь, что человек, которого я жду и которого надеюсь встретить, будет, действительно, достоин моей любви. Ты прекрасно знаешь, что тому, кого люблю, я готова отдать все и готова пойти за ним на край света. Ты прекрасно знаешь, что мой настоящий отец и моя настоящая мать, и мой приемный отец, которого я считаю родным, обязательно бы одобрили это. Ты прекрасно знаешь, что настоящая любовь не знает границ и ей не мешают ни отсутствие денег, ни их огромное количество. Именно о такой любви я всегда мечтала, именно такой любви ждала, жду и буду ждать до тех пор, пока она не придет ко мне. А сейчас, вместо того, чтобы капризничать и поучать меня, открой книгу и читай дальше.

ГЛАВА 3

Приняв ванну, Фьора отправилась отдыхать. Она, действительно, устала в дороге, а потому проснулась лишь тогда, когда на Авиньон уже спустилась тьма.

Позвав гувернантку, она спросила у Леонарды, вернулся ли домой сеньор Гвиччардини.

– Да, ваша милость,– ответила служанка.– И ужин уже готов. Сеньор Гвиччардини распорядился накрыть на стол еще час назад.

– Наш багаж прибыл?

– Да. Я не хотела вас будить и распорядилась, чтобы его оставили внизу. Прикажете внести сундуки?

– Непременно. И помоги мне одеться.

Спустя четверть часа Фьора выглядела так, будто собиралась на прием к королю. На ней было темно-бордовое бархатное платье, украшенное искусной вышивкой и кружевами барбанских мастериц. На шее у нее висел большой золотой медальон с изображением ее матери, Марии де Бревай.

Когда-то этот медальон принадлежал Рено дю Амелю, бывшему мужу Марии де Бревай. Но Фьора с полным правом считала, что медальон должен принадлежать ей, ведь она никогда не видела собственную мать, погибшую через пять дней после ее рождения.

Неизвестный мастер вложил в портрет Марии де Бревай весь свой талант. Тонкие мазки эмали изображали лицо девушки почти неземной красоты с золотистыми, рассыпавшимися по плечам волосами и глазами, полными печали.

Фьора всегда носила этот медальон, не расставаясь с ним даже ночью.

На ноги Фьора одела туфли из красной кожи, узкие и остроносые.

Войдя в столовую, Фьора едва удержалась от восторженного возгласа. Изумило ее не просто изобилие яств, которыми был уставлен стол, но и искусство сервировки.

В самом углу огромной комнаты, служившей столовой, стоял маленький искусственный фонтан, из которого лилась темно-красная жидкость. Судя по всему, это было вино. Вокруг него стояли чучела журавля, павлина и фазана.

Среди кушаний, которыми был уставлен стол, Фьора увидела жареные бараньи ноги, свиные окорока, каплунов с яблоками, копченых перепелов, киржанок, зажаренную целиком огромную рыбу, которая, к тому же, была нашпигована овощами и пряностями, залитые соусом куски кабаньей печенки, полтора десятка сортов сыра и еще множество мелких закусок, паштетов и салатов.

Такое изобилие можно было встретить разве что в королевском дворце.

Сеньор Гвиччардини, увидев гостью, которая в сопровождении неизменной служанки вошла в столовую, немедленно поднялся со своего кресла и направился к Фьоре.

– Как вам спалось, дочь моя?

Она вежливо наклонила голову.

– Благодарю вас, сеньор Гвиччардини, я давно не отдыхала с таким удовольствием.

– Вы выглядите просто несравненно. Я даже не знаю, найдется ли в этом городе мужчина, который был бы способен устоять перед вашей красотой.

Услышав эти слова старого банкира, Леонарда тут же подмигнула своей госпоже. Фьора поняла, что хотела сказать этим старая служанка – это только начало.

Сеньор Гвиччардини усадил Фьору на противоположном конце стола и щелкнул пальцами.

Откуда-то, из-за скрытых под дубовыми панелями дверей, в столовой бесшумно появились несколько слуг и принялись ухаживать за гостями. Когда высокий серебряный бокал Фьоры был наполнен вином, сеньор Гвиччардини предложил выпить за молодую гостью.

– Сеньора Бельтрами, вы оказали большую честь этому дому, посетив его. Я хочу выпить за вас и за покровительницу всех живущих в этом мире, пресвятую деву Марию.

Тост звучал странновато, однако Фьора в ответ лишь радушно улыбнулась и пригубила вино из бокала.

Сеньор Гвиччардини мудро решил, что такой прекрасный ужин никак нельзя омрачать серьезными разговорами, а потому принялся рассказывать анекдоты, смешные истории и случаи из собственной жизни.

Так Фьора узнала о том, как давно, еще в молодости, сеньор Паоло Гвиччардини наставил рога Лоренцо Медичи, как ее приемный отец, Франческо Бельтрами, однажды едва не влюбился в супругу миланского герцога, и еще о многом, многом другом.

Ужин проходил непринужденно, весело, хотя иногда Фьору посещало странное чувство. Ей казалось, что сеньор Гвиччардини искусственно напускает на себя излишнюю веселость, чтобы таким образом отогнать печаль, связанную с утерей супруги. Но сам он ни единым словом не обмолвился о посетившем его горе, и это вызвало у Фьоры невольное уважение.

Была уже полночь, когда Фьора почувствовала некоторую усталость. Ей захотелось пройти к себе, но гостеприимство сеньора Гвиччардини было так велико, что Фьора просто не знала, как сказать об этом.

Однако старый флорентиец был достаточно мудр для того, чтобы и без слов догадаться о желании Фьоры.

– Прежде, чем вы удалитесь на покой, сеньора Бельтрами, я хотел бы обратиться к вам с одним предложением.

Хотя после сытного ужина Фьора пребывала в каком-то полурасслабленном состоянии, эти слова хозяина дома заставили ее внутренне напрячься. Она вспомнила слова Леонарды, сказанные ей еще днем.

Однако лицо Фьоры не выразило никакого волнения.

– Я внимательно слушаю вас, сеньор Гвиччардини,– спокойно сказала она.

Старик-флорентиец, который еще несколько минут назад выглядел веселым и оживленным, посерьезнел.

– Но прежде, сеньора Бельтрами, я хотел бы задать вам один вопрос. Если он поставит вас в неловкое положение, то вы можете не отвечать.

Фьора пожала плечами.

– Вы можете задавать мне любые вопросы, сеньор Гвиччардини. Хотя мы с вами встретились только сегодня, у меня такое ощущение, будто я знакома с вами уже давно, едва ли не с самого детства. Вы удивительно умеете располагать к себе людей. И я отнюдь не исключение.

Старик сдержанно улыбнулся.

– Что ж, не скрою – это приятно слышать. Это вдвойне приятно слышать такому старику, как я, из уст такой юной красавицы, как вы.

Если бы не выпитое за ужином вино, Фьора, наверняка бы, покраснела.

– Скажите, сеньора Бельтрами, продолжил старик,– есть ли что-либо... гм... или кто-либо... в общем, есть ли причина, которая заставляет вас немедленно вернуться в Париж?

Фьоре показалось, будто она уже знает, к чему клонит Гвиччардини. Она уже хотела ответить утвердительно на этот вопрос, но внезапно передумала. Точнее, она просто почувствовала, что не может лгать человеку, который протянул ей руку помощи в то время, как все остальные, в том числе люди, которых она считала своими друзьями, отвернулись от нее.

– Нет,– слегка дрогнувшим голосом ответила Фьора.– Сейчас в Париже нет ничего и никого, связывающего меня с этим городом. Я не знатная француженка, не придворная дама, и у меня в Париже нет никаких неотложных дел.

Гвиччардини снова сдержанно улыбнулся.

– Я рад, что слышу откровенный ответ. В таком случае надеюсь, что не обижу вас своим предложением оставаться в этом доме столько, сколько вы посчитаете нужным.

Услышав эти слова, Фьора с облегчением вздохнула. В предложении сеньора Гвиччардини не было ничего постыдного. Хотя, наверняка, можно будет ожидать распространения по флорентийской колонии Авиньона слухов о том, что в доме старика Гвиччардини, недавно похоронившего жену, теперь поселилась юная очаровательная особа, которая, наверняка, прельстилась его огромными капиталами.

Тем не менее Фьора согласилась. Возвращение в Париж не обещало для нее ничего доброго. Лучше жить здесь, в Авиньоне, пользуясь поддержкой и покровительством старого друга ее отца, чем возвращаться туда, где ее ожидают безденежье и косые взгляды придворных.

– Благодарю – пае,– сеньор– Гвиччардини,– сказала Фьора.– Разумеется, я могла бы отправиться назад в Париж, но мне не хочется этого делать по нескольким причинам. Во-первых, весна уже не за горами, и в самом ближайшем будущем дороги, наверняка, превратятся в непроходимые болота, а, во-вторых, мне вряд ли придется встретить там столь дружеское участие и ту помощь, которую вы оказываете мне. Я не хочу загадывать наперед, но пока я принимаю ваше предложение.

– Ну, вот и хорошо. Думаю, что завтра мы займемся вашими векселями.

* * *

Приняв предложение, Фьора почувствовала огромное облегчение. Ближайшие несколько недель, а, может быть, и месяцев она проведет в доме сеньора Паоло Гвиччардини. У нее будет вполне достаточно времени для того, чтобы обдумать дальнейшие планы.

Финансовые вопросы были быстро улажены, и парижские кредиторы Фьоры Бельтрами уже в ближайшее время получат уплату по векселям. Наконец-то можно будет заняться собой.

В последующие несколько недель Фьора была занята тем, что знакомилась с семьями знатных флорентийцев, живших в Авиньоне, ходила на приемы, маскарады, балы, вела неторопливые беседы с Леонардой о жизни и любви, слушала рассказы старика Гвиччардини о последних событиях в Венеции и Милане, Флоренции и Париже.

Осведомленности старого флорентийца можно было только позавидовать: он рассказывал Фьоре о том, как принимали посла короля Карла Филиппа Коммина при дворе венецианского дожа, и о том, какие разговоры ходили в салонах парижской знати, о том, какую политику по отношению к Франции, Венеции, Германии проводит Сиятельная Порта и как принимают посланцев Европы во дворце султана Мухаммеда.