В это время Николь старалась приподнять Фьору на подушках.

— Вы уже достаточно плакали! — заявила она. — Вам надо поесть, даже если мне придется для этого кормить вас из рожка, как ребенка.

Раздался голос Фьоры. Он был слабым, но, однако, в нем чувствовалось упрямство:

— Оставьте меня, Николь. Я не хочу есть! Я… больше никогда не буду есть!

— На самом деле? Тогда послушайте, что я вам скажу! Вы хотите умереть, не так ли? А вот я не хочу иметь здесь завтра ваш труп! Идите и умирайте где хотите, но не в моем доме!

Несмотря на слабость, Фьора широко открыла глаза, в которых отражались боль и удивление:

— Что вы имеете в виду?

— По-моему, это ясно! Несколько дней назад я приютила у себя любимую подругу и была этим счастлива. Теперь же эта подруга желает умереть под моей крышей, а я не могу с этим согласиться! Хотя я и горжусь до какой-то степени своим гостеприимством, но оно тоже имеет свои пределы. Существует множество способов покончить с жизнью, но дом господина Марке за не подходит ни для одного из них! Раз уж вам так хочется умереть из-за мужского упрямства, претворяйте ваше решение где-нибудь в другом месте!

— Вы хотите, чтобы я уехала? О, Николь…

— Послушайте, Фьора, все очень просто: или вы соглашаетесь принимать пищу, и я даю вам время, необходимое для того, чтобы вы могли собраться с силами, или я вместе с этими молодыми людьми кормлю вас силой, чтобы вы смогли перенести дорогу в несколько лье!

— Как вы можете быть такой жестокой! — прошептала Фьора.

— Это я-то жестокая! Посмотрите на себя!

Мадам Николь стремительно поднесла к лицу молодой женщины маленькое зеркало:

— Посмотрите, на что вы стали похожи после этих четырех дней беспрерывных слез! Кто из мужчин заслуживает такой жертвы? Одна из самых красивых женщин, которых я знаю, вы превратились в настоящую развалину! Подумайте о вашем сыне.

У него теперь нет отца, а вы хотите лишить его и матери?

— Отец ему намного нужнее, чем я!

— Вы можете думать как вам угодно, — продолжала мадам Николь. — Лично я считаю, что вы уже достаточно оплакали мессира де Селонже. Если ему нравится нести почетный караул у могилы Карла, смерть которого многие считают для себя избавлением, — это его дело. Но вы-то молоды, красивы… если, конечно, прекратите делать глупости, и перед вами — вся жизнь!

Послушайте, что скажет вам Баттиста.

— Вы разговаривали с ним, Баттиста? — встрепенулась Фьора. — Вы его видели?

— Видел. И разговаривал… но вам я ничего не скажу до тех пор, пока вы не съедите чего-нибудь существенного! — заявил паж, который твердо решил следовать по пути, намеченному мадам Николь.

— Вы действительно хотите заставить меня жить?

— Вот именно! Ешьте! Говорить будем потом.

Поддерживаемая переполненным жалостью Флораном, Фьора съела несколько ложек сбитых с медом желтков, выпила глоток вина, пожевала две дольки сушеных абрикосов и без сил откинулась на подушки. Ее щеки слегка порозовели.

— Я сделала то, что вы хотели. А теперь говорите, Баттиста!

Стараясь по возможности смягчить слова Филиппа, молодой человек рассказал в общих деталях о своей последней встрече с Селонже и закончил так:

— Надо подчиниться ему, донна Фьора, но особенно следует подумать о вас и о ребенке! Бог мне свидетель в том, что я сохраняю к вашему супругу все мое уважение и полное восхищение, но этот человек остался в прошлом, а вы молоды, вам надо жить дальше. Вы можете принести в мир еще столько радости!

Некоторое время Фьора хранила молчание, оценивая мудрые слова бывшего пажа. Затем она решилась:

— Скажите, что вы мне посоветуете?

— Прежде всего вернитесь домой. Здесь вы не поправитесь окончательно. Вы здесь слишком близко к… нему. Уезжайте.

Дома вы постепенно обретете самое себя, а нам надо только это, нам, вашим верным и искренним друзьям.

В первый раз слабая улыбка тронула побелевшие губы:

— А вы, Баттиста, должны быть уже далеко! Ведь не для того, чтобы вы занимались мною, я уговорила вас покинуть ваш монастырь!

— Я знаю, но не могу вас оставить до тех пор, пока не увижу, как вы едете по дороге в сторону Турени.

Молодая женщина взглядом поблагодарила всех, кто стоял вокруг ее постели, а затем нашла руку мадам Николь и сжала ее.

— Вы все прекрасные друзья! — прошептала она. — И я никогда не смогу отблагодарить небо за то, что оно мне вас послало.

Через два дня, горячо поблагодарив чету Маркез за гостеприимство и дружеские чувства, Фьора и оба ее попутчика покинули Нанси. Молодые люди решительно воспротивились тому, чтобы их дама в последний раз посетила церковь Святого Георгия. Фьора изо всех сил сдерживалась, чтобы не повернуть голову в сторону стен монастыря Пресвятой Богородицы, когда они проезжали по мосту Фоссе-о-Шво. Ей надо было забыть Филиппа, даже если она знала, что это невозможно, но Фьора надеялась, что со временем его образ постепенно отступит в прошлое.

Жорж Маркез, который много путешествовал и хорошо знал дороги, объяснил им, что они могут проехать все вместе до Жуанвилля, где их пути разойдутся. Баттиста, уже хорошо одетый и с достаточной для долгого путешествия в Рим суммой денег, должен повернуть на юг и направиться в Марсель, где ему предстояло сесть на судно, а Фьора и Флоран собирались отправиться на запад, чтобы оказаться на большой дороге, ведущей к Луаре, которую они оба хорошо знали.

Поначалу они не хотели слишком утомлять Фьору, которая еще не вполне оправилась от своего добровольного поста, и поэтому потратили целых два дня на то, чтобы проделать расстояние от столицы Лотарингии до пригородов Жуанвилля. Сильные дожди кончились, и погода была если и не замечательной, то достаточно сносной.

— Вы скоро увидите синее море и солнце над Римом, — вздохнула Фьора, когда они прощались у стен замка Водемон в надежде, что их расставание не будет слишком продолжительным.

— Я так давно не видел родину, — ответил молодой человек, — что и не представляю, как она прекрасна.

— Не забудьте, что у вас во Франции есть друзья, и если после свадьбы с Антонией вы захотите отправиться туда, где немного прохладней, или вам понадобится скрыться от папских напастей, приезжайте прямо к нам!

— Будьте уверены, что я этого никогда не забуду. Разрешите мне обнять вас за Антонию и за себя. Благослови вас бог, донна Фьора, и пусть он даст вам наконец такое счастье, которого вы заслуживаете!

— Ему для этого придется сильно потрудиться! — грустно улыбнулась Фьора. — Понимаете, мне кажется, что я для этого не создана. Но все же постараюсь как-нибудь устроиться…

Она стояла на перекрестке дорог и смотрела, как Баттиста галопом мчится в сторону Марны, в спокойной воде которой отражалось небо, покрытое мелкими облачками. Она думала о том, что пути господа и вправду неисповедимы, потому что Баттисте удалось снова почувствовать вкус к жизни, а ее собственная жизнь оказалась непоправимо сломанной.

— Ну как? — спросил Флоран, который отошел в сторону, чтобы не мешать их прощанию. — Что мы теперь будем делать?

— Но… мы ведь возвращаемся домой?

— Это я понимаю, а что потом?

— Потом? — Фьора помолчала. — Не знаю. Правда, не знаю. Мне надо подумать, а больше всего отдохнуть и собраться с силами. Я еще никогда не ощущала такой усталости…

— Это естественно. Тогда поедем не торопясь, с остановками, — рассудил Флоран.

Фьора совершенно искренне говорила, что не знает, как будет дальше жить. Боль сейчас смешивалась с гневом на того, кто бросил ее безо всякой помощи, да еще и с условием: сделать из их ребенка человека, достойного его предков, что исключало всякое упоминание о Франческо Бельтрами, у которого никогда не было благородных титулов. Но после некоторых рассуждений Фьора вдруг поняла, что не имела представления о том, кем были предки Селонже, но она страстно полюбила одного представителя этого рода, который был далеко не образцом христианского милосердия, ни даже просто человечности и который понимал слишком буквально долг рыцаря. Ее же собственные предки, Бреваи, характерным представителем которых можно было считать ее деда, тоже не представляли из себя ничего достойного подражания.

Кроме того, в планы Филиппа, безусловно, не входило, чтобы его сын служил королю Франции. Что же тогда делать? Как все решить? Что выбирать?

Во время длинной дороги домой Фьора потихоньку начала строить планы своей будущей жизни. Ей было неважно, что думал Филипп о ее флорентийских родственниках, и ее не трогала его плохо скрытая неприязнь к тем людям, которые считали торговлю делом своей жизни. В ней снова просыпалась флорентийка, и ей пришла в голову мысль, что было бы неплохо, если Лоренцо Медичи выиграет войну с папой, и она сможет туда вернуться вместе с детьми и Леонардой. Возможность забрать маленькую Лоренцу наполняла ее радостью. Тайный голос шептал ей, что отнять сейчас у Нарди малышку будет величайшей жестокостью, но она заставила его замолчать, предположив, что Агноло сам захочет дожить последние дни в своем родном городе, а Агнелле там может понравиться. Надо будет всесторонне изучить эту возможность.

Так думала Фьора, пока ее лошадь скользила копытами по мокрой дороге, но по мере того, как они приближались к окрестностям Луары, ее охватило сильнейшее желание поскорее увидеть свой дом, сад вокруг которого уже расцвел и был наполнен весенними ароматами, укрыться в своем маленьком раю и, самое главное, больше никуда оттуда не двигаться и пробыть так долго — долго…

И вот, въехав в восточные ворота Тура, миновав дорогу, которая вела к королевскому замку Плесси-ле-Тур, Фьора, как будто скинув с плеч огромный груз, испустила громкий крик радости, который вспугнул всех окрестных ворон, и пустила лошадь в галоп. Сквозь молодую листву деревьев она увидела черепичную крышу своего дома. Не замедляя хода, она пронеслась по аллее, обсаженной дубами, и только тогда придержала лошадь.