— И который так вас полюбил? Я его хорошо помню. Он и не уезжал из нашего города, а ушел в монастырь Пресвятой Богородицы.

— Он уже успел дать обет? — спросила Фьора.

— Трудно сказать, что на самом деле происходит в монастыре бенедиктинцев, но, судя по всему, нет. Сейчас, безусловно, монахов гораздо меньше, чем до войны, но если этот мальчик дал обеты, от которых уже нельзя отказаться, то тогда ему было бы невозможно покинуть стены монастыря. Однако он каждое утро приходит сюда молиться вместе с несколькими монахами и следит за могилой Карла Смелого. Священники церкви делать этого не хотят и ужасно довольны, что могут переложить такой тяжелый труд на кого-то другого. Если желаете, то можете пойти взглянуть на него во время утренней мессы. Вы его точно там увидите.

На другое утро, накинув темную вуаль, Фьора отправилась к ранней мессе. Прежде чем опуститься на колени перед главным алтарем, она поискала глазами могилу герцога и без труда нашла ее там, где ей указала Николь. Вокруг нее, как почетная стража, стояло несколько зажженных свечей, а на самой могильной плите горела красноватым светом масляная лампада. В храме никого не было, но когда по окончании службы Фьора повернулась и посмотрела на могилу еще раз, то заметила коленопреклоненную фигуру человека в белом монашеском плаще, которая, спрятав лицо в ладони, погрузилась в глубокую молитву.

Фьора бесшумно приблизилась. Она не сомневалась, что это точно Баттиста Колонна.

Опустив руки, он наклонился, чтобы коснуться губами мраморной плиты, а когда поднялся, Фьора легонько коснулась его плеча.

— Баттиста! — позвала она. — Не хотите ли поговорить со мной?

Он вздрогнул и выпрямился так быстро, что наступил на край плаща и чуть не упал. Фьора поддержала его и с замершим сердцем смотрела на его юное лицо, которое привыкла видеть таким веселым и беззаботным. Посты и воздержания оставили на нем свои печальные следы. Даже голос юноши показался ей другим, когда она услышала его:

— Донна Фьора!.. Что вы здесь делаете?

— Этот вопрос я хотела бы задать вам, мой друг. Что могло заставить вас похоронить себя здесь заживо, вместо того чтобы вернуться к семье в Рим?

— Я поклялся посвятить свою жизнь служению герцогу Карлу и исполняю свою клятву.

— Там, где он сейчас находится, ваши заботы ему не нужны! — возразила Фьора.

— Откуда вы можете знать… Впрочем, я не один: посмотрите на соседнюю могилу! В ней лежит Жан де Рюбампре, который тогда правил в Нанси, — его тело нашли рядом с телом герцога.

Милосердному герцогу Рене — настоящему рыцарю — было угодно окружить моего господина после смерти друзьями.

— Тем более я права. Тени охраняют тень, и ей не нужны живые, а в Риме…

— Рим — это просто клоака! — резко ответил молодой человек. — А теперь, донна Фьора, я пойду. У меня много дел!

— Но…

Она не успела ничего добавить, как Баттиста, придерживая полы плаща, чуть ли не бегом направился к выходу из церкви.

Фьора с недоумением проводила его взглядом и уже собралась отправиться за ним следом, но передумала. Вместо этого она встала на колени перед могилой и обратилась к богу с молитвой о даровании мира и покоя душе тому, кого она так ненавидела, но притягательную силу которого ощутила на себе и даже стала его другом и искренне оплакивала его смерть, не оставив на сердце никакого зла. Она всегда будет помнить Карла Смелого таким, каким видела при их последней встрече, утром, перед решающим боем: рыцарь в золотых доспехах, шлем которого венчал грозный лев, медленно уходящий в ледяной туман с поднятой в прощальном жесте рукой. Туман так и не расступился перед ним до самой смерти…

Часто она спрашивала себя, каким бы было их будущее, если бы герцог Карл остался жив. Нашел бы он способ продолжать свои безумные войны, которые обескровили Бургундию и несли смуту во Фландрию? Конечно же, нет. Но он из последних сил продолжал бы сражаться и гнаться за своей мечтой о создании великой империи до тех пор, пока смерть не забрала бы с собой его самого и всех его верных соратников. В конечном итоге все получилось бы так, как он того хотел, и само гордое величие его смерти утешило бы и его гордость. Но было несправедливо, что этот юноша целиком захвачен уже закончившейся драмой и ослеплен ореолом, который успели создать вокруг его господина.

Фьора решила, что с Баттистой они еще обязательно встретятся. Из церкви она вышла на рыночную площадь, где остановила прохожего, чтобы узнать, как пройти к монастырю Пресвятой Богородицы. Человек показал ей на виднеющуюся в глубине улицы верхушку колокольни, наполовину срезанную выстрелом пушки.

Подойдя к воротам, Фьора потянула за веревку колокола, висевшего рядом со старой, но тщательно обитой железными полосами дверью с зарешеченным окошком, которое напоминало тюремное. В окошке показалось полное лицо какого-то человека, которому она объяснила, что просит настоятеля этого святого дома уделить ей немного времени для короткого разговора наедине. Окно вновь закрылось, и ей пришлось довольно долго ждать, пока дверь опять не приоткрылась, давая ей проход. По другую сторону двери привратник с не менее дородной, чем его лицо, фигурой молча сделал ей знак следовать за собой и провел в небольшой, с низким потолком зал, сырой и почти без мебели.

Но та комната, в которую они спустились по нескольким ступенькам, производила просто гнетущее впечатление. Сердце молодой женщины горестно сжалось. Юный Баттиста, похороненный в этой могиле в течение двух лет, — какая жуткая бессмыслица! Неужели надо было так любить Карла Смелого, чтобы приговорить себя к этому медленному угасанию!

Бесшумно вошел монах, и Фьора изложила ему свою просьбу: она хотела бы поговорить с молодым послушником, которого в миру звали Баттиста Колонна.

— Я приехала из Рима, — добавила она, — и у меня для него новости из дома.

Эта ложь вырвалась у нее вполне естественно по той причине, что она была готова использовать любые средства, чтобы вырвать юношу из этой мрачной, гнетущей обстановки, для которой он, конечно, не был создан. Да и не так уж она и солгала.

Антония, которая и послала ее сюда, была двоюродной сестрой Баттисты и очень его любила.

— Вы не могли бы передать ваше послание мне? — промолвил настоятель, бросив на просительницу изучающий взгляд, который очень не понравился Фьоре.

— Это не письмо, меня просили кое-что передать ему на словах, смысл которых он не поймет, если это передадите ему вы, ваше преподобие. Простите мне мою откровенность.

Но монах решил не сдаваться так просто.

— Семья — это очень расплывчатое понятие. Я думаю, что в данном случае речь идет об одном из ее членов. Можете вы мне сказать, кто это? Поймите, дочь моя, я отвечаю за душу этого юноши и не могу позволить вам нарушить мир, который он с таким трудом наконец обрел, — поспешно добавил он, увидев нахмуренные брови молодой женщины.

— Вы так боитесь, что этот мир легко нарушить? Если это — настоящий мир, то никакие события извне не смогут его коснуться! Я могу вам сказать вот что: никто из семьи Колонна — а семья действительно большая, я с вами вполне согласна — не в состоянии понять, почему пятнадцатилетний мальчик решил остаться здесь, так далеко от своих родных?

— Нам это давно известно, мадам. Сюда приезжал его отец, и Баттиста отказался с ним встретиться. Вам это должно быть известно.

— Меня послал не он.

— Тогда кто?

— С позволения вашего преподобия я скажу это самому Баттисте, — ответила Фьора, которая начинала терять терпение. — Я хочу с ним поговорить, и ему не удастся спрятаться от меня за этими стенами или сбежать, как он это недавно сделал.

Тогда это совсем не тот человек, которого я когда-то знала, а абсолютно другой: тот, кто потерял мужество и боится посмотреть в лицо правде!

Ей показалось, что внушительные очертания фигуры настоятеля каким-то странным образом начали раздваиваться, и появилась еще одна тень, одетая тоже в белое: Баттиста вошел так, что она этого не заметила.

— Вы правы, донна Фьора, я больше не тот, что был прежде. Но не обвиняйте меня понапрасну в отсутствии мужества!

Несмотря на гнетущую атмосферу этого дома, Фьора едва не рассмеялась. Уже то, что молодой Колонна сохранил здоровую привычку подслушивать у дверей, говорило о том, что не так уж он и изменился, как говорил.

— Отчего же вы тогда убежали от меня там, в церкви? Когда-то ведь мы были друзьями…

— Мне кажется, что это было очень-очень давно…

— Прошло всего два года, Баттиста, — возразила молодая женщина. — Это не так уж много!

Она замолчала и стала выразительно смотреть на настоятеля.

Он понял, что в его присутствии она больше ничего не скажет, и решил с достоинством уйти.

— Вы найдете меня в часовне, сын мой, — тихо проговорил он. — Я буду молиться о том, чтобы господь избавил вас от козней грешного мира.

— Благодарю вас, отец, но надеюсь, что с божьей помощью найду силы, чтобы самому справиться с ними! — откликнулся Баттиста.

— Странно слышать это, — резко заметила Фьора, — не помню, чтобы когда-нибудь я вам расставляла ловушки!

— Знаю, донна Фьора, и прошу прощения, если я вас обидел… но прежде я никогда не слышал от вас ни слова лжи!

— А в чем я солгала? Когда?

— Только что, упомянув в разговоре одно лицо… Разве вы не сказали, что приехали из Рима? Вы — из Рима? Что вы там могли делать?

— Вам придется еще раз извиняться, Баттиста! Я, правда, еду не прямо из Рима, но мне пришлось там пробыть не по своей воле в течение нескольких месяцев. Иначе где бы я могла встретить вашу кузину Антонию?

Внезапно прихлынувшая к щекам кровь на какое-то время превратила молодого послушника в прежнего милого юношу, его черные глаза засияли, но это продолжалось недолго.

— Антония! — вздохнул Баттиста. — Она все еще помнит обо мне?