– Ну, спасибо за предоставленное удовольствие. Ты знаешь, большую часть из этого я не рассказывал никому, даже своей жене. Ты первая, Анна. Мог бы быть Итан, но, как ты понимаешь, его голова сейчас занята совсем другим. Я не виню его за это. Думаю, что ты тоже.

Он снова сделал паузу.

– Итан сказал, что возьмет коробку в другой раз. Так уж случайно складывается, что сейчас как раз этот другой раз, а так как он спит, то не имеет реальной возможности спорить, ведь правда? Так что, когда я закончу, то просто оставлю дневники здесь. Вот почему я принес коробку.

Я знал, что никто не увидит меня, но я все равно закатил глаза. Дедушка откашлялся и затем начал снова:

– Теперь давай посмотрим… откуда мне начать? С самого начала представляется мне самым целесообразным, но в этом-то и заключается трудность. Я не хочу возвращаться в слишком далекое прошлое и обременять тебя ненужными воспоминаниями, и в то же время мне не хочется рассказывать тебе слишком мало, чтобы ты не поняла сути.

Я наблюдал, как он поднял старую руку к лицу и постучал мозолистым пальцем по губам.

– Хорошо, я знаю, откуда начать.

Он глубоко вздохнул и приступил к своему рассказу:

– Переводчик. Именно так они называли меня. Именно так они просили меня называть себя, если кто-то спросит. Мои родители думали, что именно этим я занимаюсь, дешифровывая донесения, переводя разведывательную информацию, считывая данные с карт и сообщения в газетах, находясь на относительно безопасной военной базе. Даже моя подруга думала, что именно этим я занимаюсь. И я полагаю, что действительно делал изрядное количество такого рода вещей, когда в том была особенная необходимость. Но большую часть времени я проводил в гораздо менее благоприятных условиях, таскаясь по сельской местности в немецкой форме, стараясь не привлекать особого внимания и выдавая себя не за того, кем я был на самом деле, в надежде, что меня не убьют. Я относился к редкой породе в армии США, если я действительно могу так сказать про себя. Родился в Германии, вырос в штатах в семье родителей, которые говорили дома по-немецки и были готовы бороться изо всех сил против нацистского режима в стране, где я появился на свет. Это сделало меня, в некоторой степени, исключительным. И моя служба тоже была исключительно опасной.

Когда меня призвали, вскоре после нападения на Перл-Харбор, мой небольшой немецкий акцент заставил некоторых удивиться в местном военкомате. Но после тщательной проверки моих данных, включая осмотр родительского дома, плюс интервью со всеми, с кем я был знаком, было решено, что мои языковые навыки можно будет использовать с пользой для дела. Как только я прошел серьезную подготовку и был переправлен в Европу, стало понятно, что переводческая деятельность была лишь несущественной частью того, что они от меня хотели.

– У тебя есть потенциал, – объяснил один старший офицер, – нет, талант, чтобы работать в тылу врага с минимальным риском, что они могут узнать, что ты на стороне хороших парней. Благодаря твоим ориентировкам у наших ребят есть гораздо больше шансов не стать мертвецами.


Отцепившись от кровати, дедушка откинулся на спинку стула и устроился поудобнее. Кажется, он останется надолго.

– Анна, – тихо сказал он через минуту, – я надеюсь, что не утомил тебя. Ты всегда исключительно хорошо относилась к моему Итану. Я не мог бы просить лучшей спутницы для него. Я надеюсь, ты знаешь это. Благословен тот день, когда он встретил тебя. Я молюсь, чтобы ты поправилась. Я просто хотел, чтобы ты знала. Но на самом деле, если моя болтовня тебе не интересна, то ты можешь остановить меня в любую минуту.

Он немного подождал, сидя в темноте, затем откинулся еще дальше в кресле и продолжил свой рассказ:


– Это было в воскресенье утром в ноябре 1944 года. Я работал в одиночку в небольшом городке на северо-западе Австрии под названием Виндхаг-Фрайштадт. Это было в нескольких километрах от остальной части моей разведывательной команды, которая расположилась как раз по ту сторону чехословацкой границы в густой роще. Моя цель была проста: выяснить, отбилась ли какая-нибудь часть нацистов от той вереницы машин, которые мы заметили два дня назад, когда они проезжали через город. Если все было чисто, то моя команда могла спокойно продвигаться в сторону трудовых лагерей на юге, в районе Линца, в которые прибывали, и скорее всего там же гибли, эшелоны заключенных.

Я дважды обошел город. Не найдя никаких признаков присутствия вражеских солдат, я подошел к старому, одиноко стоявшему дому в стороне от главной дороги. Из трубы шел дым – верный признак, что внутри кто-то есть. Я надеялся, кто бы там ни был, он сможет предоставить мне более конкретные сведения о военных, которые накануне проехали через город. Хитрость, как всегда, заключалась в том, чтобы прозондировать подробности так, чтобы никто не понял, что я выспрашиваю. Я произнес небольшую молитву, а затем начал стучать в дверь, пока не понял, что меня услышали.

Первое, что я увидел, была пара маленьких глаз, которые выглянули из грязного окна, выходившего на улицу. Они мгновенно исчезли, как только поняли, что их заметили. Это было обычным. Часто люди, с которыми я разговаривал, верили, что я немецкий солдат, и боялись меня так же, как если бы знали, что я американец. Через несколько мгновений дверь открыла женщина с взволнованным лицом.

Я знал, что чем строже я разговаривал, тем больше они верили, что я тот, кем себя представлял. Поэтому я напустил хмурый вид и гаркнул на нее по-немецки: «Назовите свое имя! Я по официальному делу». Она назвалась Элизабет Рихтер. В ее глазах был страх, который, я знал, поможет мне получить необходимую информацию. Элизабет стала нервничать еще больше, когда двое тощих детей, может быть, трех или четырех лет, появились из-за двери. Это были девочки-близнецы, обе с длинными темными волосами и карими глазами. Я заметил, как они отличаются от голубоглазой, белокурой матери. Элизабет едва взглянула на меня, когда назвала мне их имена – Алоиза и Арла.

Лежа в больничной палате, я и так внимательно слушал деда, но при слове «девочки-близнецы» я навострил уши еще больше. В темноте комнаты в памяти всплыли образы моих девочек-близнецов в часы суматохи сразу после их рождения. Я до сих пор прекрасно помнил звук крика Фейт, когда она вошла в этот мир. Это был один из тех немногочисленных звуков, которые она успела издать. Я позволил образам рассеяться, когда дедушка продолжил говорить.

– Где хозяин дома? – потребовал я ответа. – Мне надо немедленно поговорить с ним.

Конечно, на самом деле совсем не было необходимости разговаривать с «хозяином». Я даже точно не знал, есть ли у нее муж. Но если она была замужем и он находился где-то рядом, то лучше узнать об этом заранее, чем удивляться потом его неожиданному появлению. Особенно если у него было оружие.

– Nicht zu Hause, – она запнулась, по-прежнему стараясь не встречаться со мной взглядом. Нет дома.

Одна из девочек хотела что-то сказать, но Элизабет быстро закрыла ей рот рукой. Я объяснил, что получил информацию, что несколько еврейских семей скрываются в этом районе и меня направили на их поиски.

– Вам что-нибудь известно о такого рода отбросах, которые наводняют этот город? – настаивал я.

Мне всегда было противно произносить эти слова, но я очень хорошо знал, что истинный эсэсовец будет говорить именно так, с пренебрежением. Женщина выглядела испуганным кроликом. Но она отпрянула назад и заверила, что таких людей в Виндхаг-Фрайштадте нет.

– Теперь, – сказала она, – будьте так добры, отпустите нас. У нас очень много работы.

Она попыталась закрыть дверь, но я подставил ногу, в надежде выиграть еще немного времени, чтобы получить хоть немного информации, которая может помочь моей команде. Я сказал ей, что был голоден.

– Вы же не прогоните верного слугу фюрера? – спросил я.

Она поморщилась именно так, как я и предполагал.

– О… конечно, – ответила она. – Проходите. У меня есть суп и хлеб на кухне.

Я не просидел и двух минут, когда услышал звук, который заставил меня подскочить. Глубокий, болезненный кашель эхом донесся из другой комнаты, а затем затих. Я инстинктивно вскочил со стула, держа пистолет в обеих руках. Когда я поднялся, одна из девочек взвизгнула: «Папа!» – прежде чем мать успела заглушить ее крик. Я быстро прошел в гостиную, где все было тихо. Элизабет и девочки сохраняли гробовое молчание. Затем я услышал еще что-то. Слабые хрипы. Я не был уверен, но мне показалось, что звуки шли со стороны пола. Опустившись на колени, я пошарил вокруг себя и обнаружил две неплотно лежащие доски. Элизабет вошла в комнату и с ужасом наблюдала, как я поднял доски и обнаружил человека, примерно сорока лет, который лежал прямо на голой земле под полом.

Я улыбнулся ему и сказал, чтобы он не волновался. Я протянул руку и вытащил его так осторожно, как только смог. Он был очень слаб. По звуку кашля я догадался, что у него было воспаление легких. Вероятно, он провел слишком много ночей под половицами. Как можно быстрее я постарался объяснить, кто я такой и в чем заключалась моя истинная цель посещения их дома.

Они не верили, пока я не показал им свой армейский жетон и не заговорил на английском языке.

Как только все успокоились, папа Авель завернулся в шерстяное одеяло и мы сели, чтобы поесть. И вот именно тогда все пошло ужасно не так. Из другой комнаты донесся еще один громкий звук. Звук взламываемой двери. Потом послышались крики, и через мгновение дом заполнили солдаты.

Как-то так получилось, что немецкий патруль, который обосновался на другой стороне города, заметил меня. Когда они увидели, что я пробираюсь в одиночку, по всей видимости, не так незаметно, как мне казалось, они пошли следом за мной. Один из солдат заглянул в окно и увидел, как я вытащил Авеля из-под пола.

– Объясните, пожалуйста! – закричал командир, наставив на меня дуло пистолета. – Кто такой и почему помогаешь этим обреченным на смерть евреям?