— У моего соседа сегодня ночью умерла жена.

— Какого соседа? Где вы живете?

— Как где, разве вы ни разу не были у меня? На Крымской. Сегодня под утро ко мне постучался Глеб Борисович за успокоительными каплями. На него было просто больно смотреть. Бедняжка Нина… Царство ей небесное.

— И от чего же она умерла? — удивилась Наталия тому, как тесен мир и почему, собственно, Передреев обманул соседку, ведь его жену убили.

— Сердечный приступ. Такая молодая.

Наталия весь день находилась под впечатлением этого убийства. О чем бы она ни рассказывала детям, что бы ни играла или слушала, перед глазами все равно стояла картинка из морга: стол, на столе тело…

Вечером к ней пришел Раф. Ей так хотелось рассказать ему обо всем, что произошло с ней прошлой ночью, но тогда придется рассказывать все с самого начала, а это пока не входило в ее планы.

— Держи, это тебе. — Он вошел с мороза, пахнувший снегом и свежестью, поцеловал ее холодными губами и вручил выуженный из большого роскошного дипломата альбом импрессионистов. На глянцевой суперобложке были изображены знаменитые «Девушки в черном» Ренуара.

— Вот спасибо, проходи, Раф, ужасно рада тебя видеть.

— Сашка был?

— Нет, я его прогнала. Решила, что это все-таки безнравственно — встречаться одновременно с двумя парнями. Ты как думаешь?

— Она еще спрашивает! — Он сгреб ее в охапку и прижал к себе. — Ужасно соскучился.

— Будешь ужинать?

Все шло по сценарию. Ужин вдвоем, диван, телевизор, невинные ласки и воркование, немного любви и, наконец, блаженный, спокойный сон.

— Выходи за меня замуж, — сказал Раф. В спальне было темно, Наталия не видела глаз Рафа, она лишь чувствовала его большое и сильное тело рядом с собой, нежные руки и слышала его ровное дыхание.

— Ты снова за свое. Мы же договорились — никакого брака. Я еще слишком молода, чтобы в корне менять свою жизнь. Кроме того, я ленива, не люблю готовить и вообще предпочитаю свободу размеренной семейной жизни. Где семья, там должны быть дети, а у меня у самой еще ветер в голове гуляет.

— Ты можешь подумать, — мягко, но настойчиво напомнил о прежнем разговоре, который проходил примерно в таком же русле, Раф, целуя ее в шею.

— Ты поспи, а я немного поиграю… Сегодня услышала одну мелодию, вот послушай… — Она знала, что он не пойдет за ней следом, что останется лежать в постели и будет все равно слушать или, во всяком случае, слышать ее игру. Она из вежливости сказала «…вот послушай…», потому что знала, что это еще ничего не значит. Пробежав босиком через гостиную, в ночной рубашке, Наталия закрыла за собой дверь, чтобы видения ее не могли «просочиться» из кабинета куда-нибудь еще, села на вертящийся стульчик, открыла крышку рояля и наиграла мелодию из «Розовой пантеры». Она удивилась, увидев зимний пейзаж: полоску хвойного леса, слегка освещенную заходящим розоватым солнцем, голубоватый снег и ровную чистую заснеженную поляну. Ну и что? Она бросила играть. Все исчезло. Снова взяла пару аккордов и увидела женщину, обнаженную, привязанную к железной кровати. Видение было замутненным, неясным, но она поняла, что видит перед собой последние часы жизни Нины Лискиной. «Надо все это зарисовать». Затем она услышала звуки, как будто кто-то очень неумело и фальшиво играл на виолончели. И голос: «Я надеюсь, что бриллианты настоящие?» Это говорил мужчина. Она сняла пальцы с клавиш и сжала кулаки. Стало сразу тихо, а в ушах еще продолжала звучать виолончель. Она включила свет, достала из ящика стола альбом для черчения, коробку с угольками и быстро зарисовала зимний пейзаж, кровать с привязанной к ней женщиной и на третьем листе — виолончель. Как смогла. И все это положила в большую папку и спрятала в стол. Затем вернулась к Рафу, свернулась в клубочек рядом с ним и замерла, прислушиваясь к биению его сердца.

Нет, она никогда не сможет ни за кого выйти замуж. Это так сложно, надо будет все объяснять, во всем оправдываться, за все отчитываться, за каждый рубль, за каждый шаг, выслушивать упреки и терпеть сцены ревности. И все это ради чего? Ради того, чтобы только не жить одной, а разделить все, чем живешь, с другим человеком? Но ведь тогда придется и болеть у него на глазах, и ходить по утрам ненакрашенной, и готовить рано утром завтрак, а вечером ужин… А если не хочется? То все равно придется. С ее-то природным чувством ответственности, с которым она всю жизнь борется, ей не избежать тяжелого физического труда и муторной, однообразной работы по дому. А быт, он, как известно, засасывает. И сразу кончится любовь. «Нет, Раф, дорогой, незачем тебе мучиться с такой несознательной женой, как я. Живи себе спокойно и ни о чем раньше времени не задумывайся». Наталия положила ладонь ему на грудь и закрыла глаза.

Утром она проснулась оттого, что хлопнула дверь. Это ушел Раф. Он жил достаточно далеко от нее, а ему еще надо было успеть подготовиться к занятиям. Дела в хоровой студии, где он работал, шли не очень хорошо, и ему приходилось подрабатывать концертмейстером. Но читал с листа он плоховато, поэтому приходилось сидеть и учить, а то и заучивать наизусть целые куски аккомпанемента, чтобы успеть сориентироваться во время репетиций хора и не ударить в грязь лицом. Но там платили, конечно, копейки. Просто жалкие гроши, которых едва хватало одному, не говоря уже о семейных людях.

На кухне было светло от снега за окном и солнца. Наталия сварила кофе, достала из холодильника молоко и принесла из кабинета папку с набросками. То, что эти картинки были неслучайны, не вызывало никакого сомнения. Они имели непосредственное отношение к убийце. И убийца этот — мужчина. Который отвратительно играет на виолончели. Кроме того, он садист. Зачем ему понадобилось подбирать на дороге раненую женщину, чтобы привозить к себе, а потом убивать? Вопрос на вопросе. Она вспомнила, как мягко ее выпроводили из морга, затем всплыла фраза Бланш о том, что Нина умерла от сердечного приступа… Ну конечно же ее изнасиловали. Поэтому-то Передреев и не захотел афишировать убийство жены. Ему больно и неприятно, что с его женой произошло такое. Оно и понятно. «Я надеюсь, что бриллианты настоящие?» Она взяла телефон и позвонила Елене Дмитриевне.

— Доброе утро…

— Это вы… Вы уже все знаете? — услышала она голос мамы Антона.

— Если вы имеете в виду Нину, вашу сестру, то конечно… Выражаю вам мои глубокие соболезнования. Я бы только хотела узнать: у нее что-нибудь пропало?

— Да. Два кольца с бриллиантами, золотая цепочка, очень дорогая, в ней больше пятидесяти граммов золота… И платиновые серьги с изумрудами.

— Значит, можно сказать, что ее… ограбили? — осторожно, подбирая каждое слово, спросила Наталия.

— Если бы только это… Вы могли бы приехать к нам?.. Здесь Антон, ваше присутствие поможет ему справиться с потрясением…

— Ему уже лучше?

— Чисто физически он почти в полном порядке, врачи даже сочли возможным отдать его нам, домой. А что касается смерти тетки, я даже представить себе не могла, что это его так потрясет. Он совершенно не находит себе места.

«Лучше и не представлять», — подумала Наталия.

— Так вы придете?

— Не знаю. Если будет время, обязательно заеду. — Она знала, что не приедет. Зачем ей видеться с Антоном? А вдруг ему станет еще хуже? Если у него и были в прошлом к ней какие-то мальчишеские, невинные чувства, то теперь он превратился в мужчину, который к тому же еще и потерял свою единственную и так желаемую им возлюбленную. Ничего хорошего их встреча принести уже не сможет.

А Елена Дмитриевна пригласила ее лишь из любопытства: интересно же посмотреть, как отреагирует Антон на приход той самой учительницы, по которой ее мальчик убивался в течение такого долгого времени и имя которой в этой семье уже успели смешать с грязью. Сегодня у нее занятия начинаются в два, но в одиннадцать часов должен прийти ученик, мальчик Дима, с которым она занимается с сентября и который начисто лишен музыкального слуха. Он играет, как заяц, механически заучивая последовательность нот, чем ужасно смешит и расстраивает свою и без того несерьезную учительницу музыки. Без пяти одиннадцать, когда Наталия, уже переодевшись в длинную юбку и глухой свитер, допивала кофе, настраиваясь на урок, в прихожей раздался звонок. Интересно, подумала она, кто же придет с Димой на этот раз: бабушка или мама, которой всегда некогда и которая постоянно находится в разъездах? Не мешало бы сегодня спросить, чем она вообще занимается. Но, открыв дверь, она с удивлением увидела мужчину лет тридцати пяти в длинном черном кашемировом пальто с норковым воротником и такой же шапке. В руках у него был солидный дорогой дипломат рыжей кожи. — У Димы скарлатина, он не придет на урок, — сказал мужчина, зачем-то снимая шапку и ставя на пол дипломат, словно не собирался пока уходить. Он стоял и смотрел на Наталию умными карими глазами.

Она знала этого мужчину.

— Игорь, это ты? — спросила она, вспоминая шум моря, Ялту, персиковый сад и голоса великого множества отдыхающих, живших бок о бок в доме Ирины Павловны, хозяйки, дерущей три шкуры с отдыхающих дикарей за койко-место в каком-нибудь тесном сарае… Игорь Логинов. У нее с ним был самый что ни на есть настоящий курортный роман с поцелуями, вздохами и щемящим чувством сладкой вседозволенности и временности этих легких и ни к чему не обязывающих отношений. Быть может, он и продлился бы по возвращении в родной город, но за Наталией приехал вездесущий собственник Раф и увез ее в Гагры к своей тетке. Все это случилось так внезапно, что у нее даже не было времени разобраться в своих чувствах ни к Игорю, ни к самому Рафу, как ни странно.

— Наташа? — Он тоже узнал ее. Выражение его лица тотчас сменилось с холодновато-равнодушного на чуть ли не восторженное. — Так это ты и есть Наталия Валерьевна, обучающая моего племянника музыке?

— Может, пройдешь? — слегка растерялась Наталия.

— Я бы с удовольствием, но опаздываю. Мне позвонила мама и попросила заехать, предупредить: они тебя знаешь как уважают…