— Умница! — просиял Родни. — И где же?

Селина сказала, где.

— Наверное, это звучит прозаично, но мы с бабушкой всегда шили у мисс Стеббингс, и я решила пойти в знакомое место. Иначе бы растерялась и выбрала что-нибудь несусветное.

— Ну почему же?

— Ты ведь знаешь мое дурацкое свойство: в магазинах меня всегда уговаривают покупать совершенно ненужные вещи.

— Ну и какое же у тебя будет платье?

— Белое, с розовато-кремовым отливом. Не могу описать…

— С длинными рукавами?

— Конечно.

— А само — короткое или длинное?

Короткое или длинное! Селина, повернувшись, уставилась на Родни.

— Короткое или длинное? Разумеется, длинное! Неужели ты думаешь, я б могла выбрать короткое? Да я и не знала, что подвенечные платья бывают другими…

— Мне кажется, ты излишне волнуешься, дорогая…

— А может, действительно надо было сшить короткое? Как бы длинное на такой скромной свадьбе не показалось нелепым…

— Еще не поздно переделать.

— Поздно. Оно уже почти готово.

— Ну и ладно, — успокоил ее Родни. — Это не имеет никакого значения.

— Ты, правда, не считаешь, что у меня в нем будет дурацкий вид?

— Честное слово.

— Оно очень красивое. Правда.

— Не сомневаюсь. А теперь… У меня хорошая новость. Я говорил с мистером Артурстоуном: он согласен быть твоим посаженным отцом.

— О!

Мистер Артурстоун — старший партнер Родни, старосветский пожилой холостяк — страдал от артрита коленных суставов, и ему, вероятно, даже страшно было подумать, что придется подниматься в придел, кого-то поддерживая, а не самому опираясь на чужую руку.

Родни, подняв брови, сказал:

— Дорогая, я думал, тебя это обрадует.

— Ну конечно. С его стороны это очень любезно. Но неужели нельзя пригласить кого-нибудь другого? Или вообще подойти к алтарю вдвоем?

— Нет, это невозможно.

— Но ведь я очень плохо знаю мистера Артурстоуна.

— Что ты говоришь! Он много лет вел бабушкины дела.

— Это вовсе не означает, что мы близко знакомы.

— Тебе понадобится всего лишь подняться с ним в притвор. Должен же кто-то тебя вести.

— Не понимаю, зачем.

— Дорогая, так принято. А обратиться нам больше не к кому, и ты это прекрасно знаешь.

Да, Селина это прекрасно знала. Нет ни отца, ни деда, ни дяди, ни брата. Никого. Один мистер Артурстоун.

Она тяжело вздохнула.

— Ну что ж…

Родни потрепал ее по руке.

— Молодец, девочка! Я приготовил тебе сюрприз. Подарок.

— Подарок? — Селина встрепенулась. Неужели и на Родни подействовал этот веселый, яркий, совсем уже весенний мартовский день? Неужели он, по пути в гостиницу, где назначил ей встречу, зашел в одну из очаровательных модных лавчонок и купил какой-то бесполезный, но романтический пустячок? — Серьезно? Где же он?

(В кармане? Дорогие подарки обычно невелики по размеру.)

Родни вытащил из-за спины завернутый в плотную бумагу и перевязанный тесемкой пакет, в котором, скорее всего, лежала книга.

— Вот, — сказал он.

Селина попыталась скрыть разочарование Книга! А она-то думала, что-нибудь эдакое…

— О, книжка!

Пакет был тяжелый, и надежда получить какую-нибудь забавную ерунду рассеялась. Наверняка это нравоучительный, побуждающий к размышлениям трактат, посвященный актуальным социальным проблемам. Или книга о путешествиях, повествующая о диких обычаях одного из африканских племен. Родни очень заботился о повышении интеллектуального уровня Селины и огорчался, когда она проявляла интерес к иллюстрированным журналам, романам в мягких обложках и детективам.

Иные ее культурные интересы Родни тоже не одобрял. Селина обожала театр, но не могла заставить себя четыре часа кряду слушать диалог двух обитателей мусорного ящика. И балет она очень любила, но предпочитала балерин, танцующих в пачках под музыку Чайковского; ее музыкальные пристрастия не распространялись на скрипичные концерты, во время которых от скуки сводило челюсти.

— Да, — сказал Родни. — Она произвела на меня такое впечатление, что я решил купить еще один экземпляр для тебя.

— Очень мило с твоей стороны. — Селина взвесила на руке пакет. — А про что тут?

— Про испанский островок в Средиземном море.

— Да, должно быть, интересно.

— Вероятно, это автобиография. Автор поселился на острове шесть или семь лет назад. Переоборудовал дом, подружился с местными жителями. Его наблюдения, касающиеся тамошнего образа жизни, просто меня поразили — он необыкновенно здраво и умно рассуждает. Тебе тоже понравится, я уверен.

— Безусловно, — сказала Селина и положила пакет на диванчик рядом с собой. — Большое спасибо, Родни.

Пообедав, они попрощались на улице — Родни в своей низко надвинутой на лоб шляпе и Селина с развевающимися волосами и книгой в руке.

— Что ты собираешься делать? — спросил Родни.

— Не знаю.

— Почему бы тебе не пройтись по Вулленду и не поискать занавески? Если что-нибудь тебе приглянется, мы завтра по дороге на квартиру за ними заедем.

— Хорошо. — Это он, в самом деле, неплохо придумал. — Замечательная идея.

Родни ободряюще улыбнулся Селине. Она ответила ему улыбкой.

— Ну что ж, пока, — сказал Родни. Целовать ее на улице он не стал.

— До свидания, Родни. Спасибо за ланч. — И, спохватившись, добавила: — И за подарок.

Родни небрежно махнул рукой, желая показать, что ни ланч, ни подарок не стоят благодарности. Затем, улыбнувшись на прощанье, повернулся и пошел прочь, опираясь на зонт, как на трость, и ловко лавируя в толпе. Селина — без особой, правда, надежды — немного подождала, не обернется ли он, чтобы ей помахать, но Родни не обернулся.

Оставшись одна, Селина вздохнула. День выдался на редкость теплый. Ветер разогнал облака, и сама мысль о том, что придется торчать в душном магазине, выбирая занавески для гостиной, была невыносимой. Селина бесцельно побрела вниз по Пикадилли, с риском для жизни перешла мостовую и свернула в парк. Деревья стояли в легком светло-зеленом наряде, пожухшая за зиму травка тоже начинала зеленеть. От нее исходил такой упоительный свежий запах, что Селине почудилось, будто она идет по летнему лугу. Там и сям расстилались ковры желтых и фиолетовых крокусов; под деревьями были расставлены стулья — по два под каждым.

Селина села на один из таких стульев, откинулась на спинку и, вытянув ноги, подставила лицо теплым лучам. Вскоре кожу на лице стало пощипывать от солнца. Селина выпрямилась, сняла жакет, закатала рукава джемпера и подумала: «В Вулленд я успею и завтра утром».

По дорожке на трехколесном велосипеде проехала девочка лет пяти; за ней шел отец с маленькой собачонкой. На девочке были красные колготки и синее платьице, волосы перевязаны черной ленточкой. Отец, еще довольно молодой человек, был в рубашке с отложным воротничком и твидовом пиджаке. Когда девочка слезла с велосипеда и побежала на газон, чтобы понюхать крокусы, он не стал ее останавливать и, придерживая велосипед, наблюдал, как дочка наклоняется над цветами, демонстрируя прелестную попку, обтянутую красными колготками. Девочка сказала:

— Они не пахнут.

— Я тебе говорил, — сказал отец.

— Почему?

— Понятия не имею.

— Я думала, все цветы пахнут.

— Не все, но большинство. Пойдем.

— Можно, я сорву цветочек?

— Нет.

— Почему?

— Садовник рассердится.

— Почему?

— Такие здесь правила.

— Почему?

— Потому что другим тоже приятно на них смотреть. Пошли.

Девочка вернулась, села на велосипед и закрутила педалями; отец последовал за ней.

Селина наблюдала за этой сценой с восхищением и легкой завистью. Всю жизнь она приглядывалась к тому, как живут, и прислушивалась, о чем говорят незнакомые люди — чужие дети, чужие родители, — и пыталась себе представить, как устроена их жизнь, какие у них взаимоотношения в семье. Когда в детстве няня, Агнесса, водила ее на прогулки в парк, Селина застенчиво следила за играми других детей, надеясь, что вот-вот они ее позовут, но сама подойти не решалась. Звали ее не слишком часто. Она всегда была чересчур опрятно одета, да и Агнесса, с вязаньем сидящая неподалеку на скамейке, выглядела чересчур сурово. Если няне казалось, что Селина играет с детьми из категории тех, кого старая миссис Брюс называла «неподходящими», она подбирала свой клубок, втыкала в него спицы и заявляла, что пора возвращаться в Куинс Гейт.

А там было царство женщин — маленький женский мирок, управляемый миссис Брюс. Агнесса, которая раньше была ее горничной, миссис Гопкинс, кухарка, и Селина были покорными подданными, а мужчины — за исключением мистера Артурстоуна, бабушкиного адвоката, или в последние годы часто его заменявшего Родни Экленда — в дом почти не допускались. Стоило какому-нибудь мужчине прийти, чтобы прочистить трубу, покрасить стены или снять показания счетчика, Селина немедленно оказывалась рядом и засыпала его вопросами. Женат ли он? Есть ли у него дети? Как их зовут? Где они проводят каникулы? В таких случаях Агнесса — что ей было совсем не свойственно — ужасно сердилась.

— Что скажет бабушка, если услышит, как ты мешаешь человеку работать?

— Я не мешаю. — Иногда Селина становилась очень упрямой.

— О чем ты можешь с ним разговаривать?

На этот вопрос Селина не находила ответа: ей непонятно было, что тут плохого. И об отце ее в доме не говорили — его имя вообще никогда не упоминалось. Селина даже не знала, как его звали, — миссис Брюс была матерью ее матери, и Селина носила бабушкину фамилию.

Однажды, чем-то рассерженная, она взбунтовалась и без обиняков заявила: