– Тимофей, кричал я, захлебываясь от восторга, – ты расщепляешь меня на атомы.

– Ага, гы-гы, буль-буль, – шебуршало в трубке, и только Лизка, утыкаясь носом в мою шею, уводила меня от бездоказательных ощущений…

– Уф, Лизка, – шептал я, чеша изо всех сил ее лоснящийся вихрь волос.

Обычно в такие минуты она забрасывала ляжки на стол и, дрожа всем телом, предлагала себя, припадая в порыве страсти к моему истерзанному рабочей спячкой пиджаку…

Тогда я обнимал ее, клялся в любви до гроба, расшвыривал графики повышения зарплаты и стонал о своей философской доле.

Товарищ Светов заставал меня в самых необычных позах с Лизкой и, сердито помаргивая глазами, уходил дальше, теряясь в сумраке грозящего развалиться на глазах здания…

– Эх, Лизка, – пришептывал я, собирая с пола разбросанные графики, – недолго же мы здесь пробудем, если сам начальник отрицает наше с тобой существование…

Была мертвенная середина дня, когда я от психического расстройства уткнулся в пыльный томик Канта, а Лизка просто задремала, слегла прихрапывая к моему неоплатоническому удовольствию…

Кант, по моему самочувствию, был еще более сердит, чем товарищ Светов, если называл всех людей вещами, да еще которые все время находятся в себе, чему я никак не мог поверить, во всяком случае, если даже я повешусь, то Лизка все равно родит какого-нибудь щенка, и то, что он будет такой же самец, как и я, я нисколько не сомневался…

Уж если вещи сношаются, то в себе они быть не могут, так что уважаемый философ был чертовски одинокий, и, по-видимому, мало интересовался устройством своего тела…

Мои мысли прервал приход Сепова, как и Кант, мало занимающийся своим телом, Сепов часто находился в состоянии чрезвычайного транса, что, однако, не мешало ему также чертить какие-то графики и таблицы…

Правда, сидел он в другом конце нашего безумного учреждения и приходил только в самых исключительных случаях, когда ему было особенно скучно…

– Тебе не кажется, – спросил беспокойно Сепов, – что люди вымирают от собственных же мерзостей?

– Ну и что? – спросил я, поглядывая на спящую Лизку.

– Как ну и что?! Надо же что-то делать, – Сепов стал как-то странно озираться, вытирая рукавом льющийся со лба пот.

– Ты что, предлагаешь всех переделать?!

– Конечно, нет, просто я хочу измерить степень маразма, в какое впало все наше человечество, – Сепов поднял вверх свой указательный палец.

– И каким же образом ты хочешь измерить эту степень?

– Это секрет, – Сепов прищурился и только сейчас обратил внимание на Лизку, все еще прихрапывающую на диване.

– А что это за женщина у тебя спит?!

– И сам не знаю, – развел я руками, делая озабоченное лицо.

– Как же так, – забеспокоился Сепов, как же ты объяснишь товарищу Светову нахождение в твоем кабинете посторонней женщины?

– Товарищ Светов уже застал нас в одном интересном положении, так что объяснять ему что-либо уже отпала всякая необходимость.

– Ну, как же так, – Сепов еще больше заволновался, – тебя же уволят с работы, и не просто уволят, а с позором.

– Но я же выполняю свою работу, и, кажется, на меня никто пока еще не обижался.

– А Светов?

– А Светов был без свидетелей, к тому же один в поле не воин.

Сепов задумчиво прошелся около Лизки, почесал затылок и сказал: «А неплохая женщина, только худая немного».

– Для кого худая, а для кого толстая, – сказала Лизка, вставая с дивана.

– Проснулась, – Сепов испугался и выбежал из кабинета.

Лизка сладко потянулась и села ко мне на колени…

Сотворенная из простейшего вещества, она произрастала из здешнего пыльного воздуха, скрывая в себе и пестик, и тычинку, и грядущий плод, она неожиданно выталкивала все из себя, и я чувствовал ее рождение в себе…

Похоже, что и меня она выводила из себя, потому что, сливаясь своими беспокойными организмами, мы долго парили в местном воздухе, как две пересекающие друг друга линии, и во всем этом мы были пронизаны дыханием од ой единственной жизни…

Помещаясь друг в друге, мы вытаскивали себя из чуждой нам среды, и так, старательно воспринимая каждую клетку нашего тела, мы создавали себя заново, мы изменяли себя до состояния полного отсутствия… на этой грешной земле… И, может, поэтому я противопоставлял нашей страсти одну только собственную Смерть…

– Лизка, а если я умру, ты будешь плакать? – спросил я, тревожно вглядываясь в бездоннынй мрак ее изливающихся во мне зрачков…

– Нет, я не буду плакать, я просто утрачу смысл, и вместо меня будет существовать совсем другая жизнь, но не я, – Лизка крепко обхватила мою шею, и мы почти безмолвно поплыли по отсутствующему в самом себе зданию…

Люди, как простейшие частицы, пытались вмешаться в нашу среду, но бесполезно отталкивались и отскакивали, уходя неминуемо в Небытие…

Из толпы, окутавшей все границы входов и выходов, неожиданно возник товарищ Светов, но и он исчез в наборе собственных проклятий… Учреждение схватило нас бессмысленно зубами и, пожевав, тут же отпустило, и уплыли мы отсюда с Лизкой во веки вечные… Аминь!

– Ну и как? – спросил я, поглядывая на нее…

– Разве это я? – Лизка поморщилась и покраснела, – это просто какая-то самка, но не женщина!

– Но Лизка, я же писал художественное произведение, разумеется, что ты – это не ты, а только лишь одна фантазия.

– Ничего себе фантазия, сделал из человека механизм для собственных удовольствий и выволок с позором на свет!

– Лизка, ты несправедлива! Я просто с ума схожу, когда думаю о тебе, – я схватил ее руку и поцеловал, – это тебе и Сепов подтвердит.

– А почему я? – удивился Сепов, подходя к нам. – Чуть что, так сразу Сепов…

– Ах, ты, обманщик! – засмеялась Лизка и дернула меня за волосы, – все вы мужики – обманщики…

– Ну, если вы насчет мужчин, то я в общем – то готов подтвердить, что этот молодой человек действительно предан исключительно Вам, – Сепов улыбнулся и подтолкнул меня к Лизке. – Уж целуйтесь, не стесняйтесь, а то я только в кино видел, как мужчина женщину хе-хе..

– Что мужчина женщину? – сдвинула брови Лизка.

– А то вы не знаете, – Сепов засмеялся и хитро посмотрел на меня.

– Ах, Сепов, Сепов, – неожиданно засмеялась Лизка. – Вам чем бы смотреть, самому с кем-нибудь хе-хе сделать…

– Что это Вы позволяете себе, – нахмурился Сепов, – я вообще не люблю и просто презираю всех женщин, потому что они… они все не достойны меня и вообще всякого мужчины…

– Интересно, интересно, – заметил я, – и когда же ты, дорогой Сепов, стал ненавидеть всех женщин?

– Когда меня мама родила, – выпалил Сепов и расправил гордо плечи, – ведь всякая женщина прежде всего самка и уже потом…

Хлопок звонкой пощечины окрасил в яркие тона его весьма выразительную задумчивость, отчего Сепов с поразительной быстротой извинился перед Лизкой, добавив, что мужчины все тоже самцы, и нечего на зеркало пенять, коли рожа крива…

Лизка игриво улыбнулась Сепову и спокойно, и терпеливо стала отвешивать новые пощечины, пока я чертил графики, внимательно прислушиваясъ к громким хлопкам, сознавая всю торжественность момента.

– Перестаньте, умолял Лизку Сепов, я же буду красный, как рак, и все будут думать, что я напился на работе…

– Ну и пусть думают, вы все равно рано или поздно так напьетесь, что вас обязательно застукают, – обоснованно заметила Лизка.

– А ведь действительно она права, – удивился Сепов.

– Вы все же не могли бы не шуметь, а то я опять испорчу график, – голос мой прозвучал удивительным образом проникновенно, отчего я тоже получил увесистую пощечину и повалился вместе со стулом на пол, где уже зализывал свои бордовые щеки чуть шевелящийся Сепов.

– Сепов, это ты? – удивился я?

– Какое Вам дело? простонал Сепов, переворачиваясь на другой бок, – привели сюда постороннюю…

Звук новой пощечины прихлопнул несчастного Сепова, как муху…

– Может, он просто спит? – спросила Лизка, поворачивая лежащего Сепова ко мне лицом.

– Даже если он не спит, то суд все равно тебя оправдает…

– Может, уйдем отсюда? – с беспокойством спросила Лизка.

– Ну, конечно, – поддержал ее я, ощущая важность предстоящего вечера…

Сначала мы кормили голубей крошками хлеба, которые случайно завалялись у меня в карманах… Потом долго бродили по магазинам и толкались в шумных очередях, чувствуя себя странными, совсем внеземными созданьями, потому что нам вообще ничего не было нужно.

Часовой механизм города бежал, вращался, и каждый чувствовал себя частью этого большого механизма, кроме нас.

– Лизка, мне грустно, сказал я и, обернувшись, никого не увидел, значит, я все это опять выдумал…

– Слушай, а почему это вдруг я исчезла? – Лизка сердито повернулась ко мне, и я прочел в ее глазах удивительную способность казнить меня своим взглядом.

– Ей Богу, не знаю, Лизка.

– Ага, значит, поматросил и бросил?

– Ну нет, что тьг, Лизка, я еще не дописал.

– Ну, читай тогда дальше, на ходу выдумывай, а то я с ума сойду от такого конца.

– Ну что же, слушай.

Не найдя около себя Лизки, я, встревоженно озираясь, пошел домой. По дороге я встретил Сепова, который нес на руках притихшего волкодава.

– Сепов, ты куда это несешь собаку?

От моего вопроса Сепов даже присел вместе с ней.

– Как куда? дом охранять.

– А что, у тебя куча денег?

– Да причем тут деньги, когда мерзких личностей развелось вокруг видимо-невидимо. Того и гляди прибьют или задушат ненароком, – Сепов многозначительно приподнял собаку над собой, и я увидел, что это какой-то беспородный кобель.

– А как его зовут?

– Да разве это имеет какое-то значение, главное, что кобель, а то эти суки сами не знают, чего хотят!

– Сепов, а ты что, был женат?

– Да я и сейчас почти женат, к самому великому огорчению, потому и пса себе завел, чтобы он лаем заглушал наше сознание, когда мы с женой злы и сердиты.