Поэтому и в людях встречаются гермафродиты, а у женщин есть этот самый клитор – напоминание о «Вечно однополом», и в то же время раздвоенном существе, хотя в христианстве их трое – Отец и Сын, да Святой Дух. Мужчина – Отец, женщина – сын, а Дух Святой – гермафродит, он, так сказать, соединяет нас с землей Ханаанской.

– А почему Бог все-таки невидим? – долетает до Цнабеля вопрос с задних рядов.

– Ага, – заулыбался Цнабель, чувствуя, что ему еще не один раз придется доказывать свое умственное превосходство.

– Почему этот самый Бог существует в виде очень конкретной тайны для нас? Вы хотели услышать именно это?!

– Видите ли, говоря об этом прямо или косвенно и, кстати, говоря об этом постоянно серьезно и таким образом подходя к определенному выводу, который может рассматриваться нами не иначе как истина, хотя с академической точки зрения всякая истина относительна, то можно сказать следующее: все живое имеет привычку скрываться из-за разнообразных жизненных суровостей…

К примеру, хорьки прячутся от холода в норы, совы в дупла, тараканы забиваются в щели, а человек скрывается у себя дома! У него все время то жара, то холод, поэтому выход один – прятаться!

– А где он прячется?! – хихикает кто-то за моей спиной.

– Бог прячется везде! – серьезно отвечает Цнабель, почесывая свою профессорскую лысину.

Звенит звонок, и я опять свободен. После занятий я долгое время брожу по городу один… осень своим помрачненным небом быстро заставляет грустить… листья как старые письма шуршат одним исчезновением.

И только лица встречаемых мною девушек навевают какую-то тихую радость о еще возможном счастье в жизни. Неожиданно у винного ларька я вижу Темдерякова, который подзывает меня как своего старого знакомого.

– Выпить хочешь? – предлагает он, но я отрицательно качаю головой.

Тогда он смеется и выпивает здесь же, один, прямо из горлышка.

– Видел мою жену?! – красивая у меня жена, правда?! – ухмыльнулся он, уже неуверенно вышагивая со мной по тротуару. – И такая заботливая, где я упаду, там же меня и подберет!

Смех Темдерякова как жуткая музыка входит в мои невеселые мысли, и я грустно вздыхаю. Темдеряков замечает это и смеется еще громче!

Я словно Бог Цнабеля приспосабливаюсь к экстремальным условиям, и вместо меня с Темдеряковым идет моя тень.

Сам я в далекой туманной стране, вместе с моей волшебной Феей собираю цветы на поляне и ко всякому таинству льну… Еще…

Мы прикасаемся друг к другу и становимся одним существом. Мы летаем друг в друге как птицы. Мы сильней и невидимей любого разлагающегося маразма на нашей земле. Любовь – это всегда тайна и мука, хотя бы потому, что с этой тайной надо просто умереть.

– Ее зовут Таня, – слышу я пьяный шепот Темдерякова, – ох и жалостливая она у меня! И сколько я ее бил! Другая давно бы сбежала, а эта терпит, как монашка, и в углу иконки ее. И каждый вечер все плачет и молится! Как безумная!

Родители-то у нее верующие были, да рано померли чего-то! Может, род у них какой-то проклятый! Вроде и не грешники, а все помирают чего-то?!

Постепенно Темдеряков начинает запутываться в собственных мыслях. Он полностью замыкается на ранней смерти ее родителей и повторяет одни и те же фразы. Его лицо растягивается, как у резиновой куклы, выражая собой одно бессмысленное удивление этим непознанным миром. Он хватает меня за руки и начинает лихорадочно трясти, словно пытаясь вытряхнуть разгадку своей непонятной и злой до безумия судьбы.

– Ну, скажи, скажи, – шепчет в нетерпении, обливаясь потом.

Но я молчу, понимая, что это бред, бред пьяного Темдерякова, бред пьяного и больного человека, которого я страшно презираю и ненавижу. Временами я даже хочу вцепиться ему в горло и задушить его. Я уже ощущаю радостную и волнительную истому убийцы во всех своих членах. Я уже вижу во всех подробностях и деталях его коченеющее тело. Но в реальности я молчу и загадочно улыбаюсь. Просто я заранее предвижу, что может случиться со смыслом, в который одета для меня моя тоскливая жизнь. Он может просто исчезнуть и раздеть меня… И все будут проходить мимо и плевать мне в лицо. И это будет считаться чем-то вроде закона и наказания.

Я довожу Темдерякова до дверей его квартиры и вместо него нажимаю на звонок, сам он еле стоит, опираясь на меня. Дверь открывает она, моя сказочная Фея.

Видя меня, она смущается и неловко перехватывает качающееся, как маятник, тело Темдерякова. Я стою и жду от нее каких-то слов, но она молча захлопывает дверь, и я чувствую, как она там стыдливо плачет за дверью, укладывая своего пьяного мужа.

Потом я с грустью опускаюсь к себе. Впереди у меня бесконечная ночь со своей распахнутой Вселенной.

Я буду лежать на диване и мысленно баюкать плачущую Фею. Еще я буду смотреть в окно на звезды и буду читать свою судьбу по их горящим созданиям. Их лучи как связанные между собой буквы будут лихорадочно соединяться в один и тот же смысл, в образ моей, и увы, еще такой чужой и далекой Феи.

Всякая судьба начинается с кровоточащего лона. Внутри его темно и глухо, как во время зимней спячки.

Одно только подсознание бродит по закоулкам своей Памяти, а Память все вращается, как белка в колесе… И все! И ничего здесь не задержится, все исчезнет, двигаясь по невидимому краю Бытия. А там гул обворожительного Бессмертия…

И только здесь еще один я еще остаюсь среди ночи… один на один с туманным пятном, словно с Богом на черной стене… Беседовать и претворять в жизнь безумные сны. Аристотель забирается ко мне под одеяло и яростно мурлычет, впиваясь в мои ладони когтями, словно чувствуя тревожно бьющееся рядом с ним сердце. Тихо… Часы уже давно остановились, а мысли словно и начинали двигаться.

Родители висят в позолоченной раме, словно умершие. Их лица в темноте молчат. Все тихо и спокойно… Ровное кошачье дыхание только подчеркивает глубину моего отчаянного падения в Космос… Где души с тоскою ищут свои брошенные тела, где люди роняют в упоении свои сладостные слезы внеземного блаженства…

Где Вера вместе с Богом и утешением, и с воспоминанием быстро сливаются во мне, и я засыпаю как ребенок, радостно нащупав во сне кошачью спину, я вожу по ней словно по телу моей таинственной Феи рукой и засыпаю…

Сон волнами обступает мою Душу и падает вместе с ней в пучины мирового пространства… Сверкающие огни, музыка и множество возбужденных людей слушают, как я пою им ангельские песни… Какая-то детская блажь обделенного сочувствием поэта…

Так вся ночь проходит как наважденье, хотя ночь проходит, а наваждение в образе Феи остается… Четыре ангела в белом ее по небу несут… Архангел Гавриил трубит свою печальную рапсодию…

Утро приходит ко мне с осознанием собственного несчастья. Я вдруг чувствую, что жизнь нелепа, что иному человеку даже проживать ее не стоит, хотя бы потому, что ничего не изменится даже в этой крохотной, в этой ничтожной и уже навсегда исчезающей жизни.

Только один Аристотель смешно зевает и царапает меня, приглашая к нормальной, без всяких лишних страданий жизни. Я встаю с постели и с какой-то непонятной мне самому радостью кормлю ненасытного Аристотеля.

О, молодость! – как мы иногда ненавидим и презираем себя за свой возраст, за отсутствие какого-либо опыта, а самое главное – незнание жизни! Это только с годами мы привыкаем ко всякой гадости, врывающейся в наше и без того неудачное существование.

Это с годами мы портимся и лицемерим. Мы привыкаем обманывать себя своею же неудовлетворенностью, как будто эта неудовлетворенность, а с нею исступленность что-то могут переменить. Нет, скорее всего можно только больше отчаяться в том, что вроде никогда не бывает на белом свете.

Хотя бы той же самой любви. Ну и увидел я женщину, и назвал ее Феей, и полюбил в своей душе, но что, разве от этого я стал счастливее или она со своим алкоголиком-мужем? Нет, в этой жизни что-то не так. Что-то не продумано! Цнабель говорит, что эта непродуманность идет от Смерти. Мы слишком отягощены ее ожиданием и поэтому живем, как попало. Кому как понравится, а чаще всего приснится.

Веди жизнь – это иллюзия – иллюзия заполненных карманов. Человек как животное довольствуется тем, что имеет в данный момент. Только момент проходит, а человек вдруг осознает, что он в общем-то и ничего не имеет, и вряд ли когда-то имел и будет иметь. Это как в детской игре «испорченный телефон» царит один убийственный абсурд. Я люблю Фею, но она живет с человеком, который не любит ее. Кто создал этот брак, это странное присвоение чужих душ и мыслей? Кто-то сказал: женщина в любви либо рабыня, либо деспот! А если Фея по рабски пресмыкается перед этим жалким подобием человека, то не означает ли это, что она любит его, а если не так, то что тогда?!

Неужели, она уверена в том, что жизнь ее уже прошла, и она ничего в ней для себя не найдет?! Или она так боится его, что живет тихо, как монашенка взаперти… А поэтому плачет и молится?! И так, наверное, происходит всегда, когда человек теряет самое дорогое – свою свободу, своих близких.

Он живет некоторое время как сомнамбула. Он как во сне бродит между живущих тенью. Он не хочет помнить себя, и его влечет одна только Бездна…

Тайна без слов и без смысла своего существования, когда над Душою, как над огнем, простираются в небо одни лишь инстинкты. Я бы еще многое мог сказать сам себе, но мне некогда, я кормлю Аристотеля, пью возбуждающий мой разум кофе и убегаю в университет, или. Как ласково его все называют, школу учиться неизвестно чему… и унижаться.

Да, да, унижает меня, она как бы подчеркивает, что я, вчерашний школьник, все еще продолжаю оставаться таковым. Мне не хватает мужества, и я употребляю все силы, чтобы казаться немножечко старей.

Мне кажется, что это как-то может приблизить ко мне Фею. В то же время моя учеба, мой возраст и узкий круг знакомых крепко замуровывают меня в продолжающееся детство.

Я получаю достаточно денег от своего отца и вообще могу особо не задумываться ни о каких проблемах. Вместе с тем я толст, ленив и надуманно печален. Страдая от непознанной мной жизни, я тщетно пытаюсь развернуть ее перед собой в стихах, но у меня ничего не получается, кроме своей же естественной глупости.