Роксана Гедеон - Фея Семи Лесов

Нам, фрейлинам, приходилось выстаивать в спальне до самого последнего, ожидая, кому королева предоставит честь зажечь у ее кровати ночник. Выбор пал на тощую принцессу де Роган, которая исполнила свою задачу с ангельской улыбкой на устах. После этого королева сделала знак рукой, и фрейлины, прощаясь, сделали реверанс. Какой музыкой шуршали многочисленные юбки дам, пока последние покидали покои Марии Антуанетты…

Чувствуя ужасную усталость, я поспешила к себе и еще успела заметить, как в боковой галерее замка промелькнула грузная фигура Людовика XVI, облаченного в шелковый халат, – в сопровождении пажа, державшего свечу, король следовал к королеве.

Теперь, когда время близилось к полуночи, в Медоне наступало царство любви. Ни утомительная охота, ни день, полный скачек, дрожания на холоде и беспокойств не мешали версальским придворным предаваться изучению этой нежной науки. Я до сих пор втайне удивлялась, откуда берутся у них силы для этого. Даже после безумного, утомительного дня аристократы находили возможность изменять друг другу. А изменяли здесь все, измены царили между супругом и супругой и даже между любовниками. Любая измена, лишь бы не пресыщение! Адюльтер был в порядке вещей, и ни одно из развлечений не пользовалось такой популярностью, как это. Супружеская верность высмеивалась и считалась старомодным недостатком. Подобные обычаи установились во Франции еще со времен Людовика XIII, но если в те времена женщина, изменив мужу, утром бежала в церковь к исповеднику и каялась, то нынче на дворе был век восемнадцатый, век просвещенный, и в Бога не верил никто.

Маргарита помогла мне одеться на ночь: легкий муслиновый пеньюар, отделанный кружевом, был наброшен поверх жакета из белой тафты с оборками из белых и розовых лент и белой муслиновой юбки с воланами того же цвета, что и жакет; из-под жакета выглядывала блузка из розовой тафты с розовыми бантиками, на голове – прозрачный чепец, сквозь кружево которого, как в дымке, угадывались черты лица.

– Завтра крещение господне и святое богоявление, – сказала Маргарита, – вы помните, что утром будет месса в часовне? Я приготовила вам платье к завтрашнему дню.

– Да-да, я помню. Оставь меня в покое, пожалуйста.

Маргарита ушла спать – не знаю куда, может быть, к служанкам. Я осталась одна. В соседней комнате слышался игривый смех и звон бокалов: там принцесса де Ламбаль принимала своего любовника. Мне даже показалось, что я слышу ее голос, произносящий шутливую молитву всех версальских аристократок: «Пресвятая дева Мария, зачавшая без греха, разреши мне согрешить, не зачавши…»

Я села на постель, тяжело вздохнула. Жизнь при дворе, конечно, интересна, но слишком утомительна. Чересчур много сплетен и флиртов. У меня было такое чувство, что целый мир вокруг меня абсолютно ничем не занимается, ничего не делает, если не считать любовных романов и болтовни. Я не могла сказать, нравится мне это или нет. Во всяком случае, теперь я знала, что в Версале, как и везде, полно людей невежественных и ограниченных. И еще я подозревала, что на такое праздное времяпрепровождение нужны огромные деньги. Достаточно вспомнить некоторые мои сногсшибательные туалеты… Откуда берутся на это средства?

Мне не хотелось об этом думать. Туалеты есть, и это главное. А еще главнее то, что я в них красива и соблазнительна…

На миг мне показалось, будто кто-то тихонько пытается повернуть ручку двери. Сердце у меня замерло от гнева. Конечно же, это граф д'Артуа! Пришел за продолжением… Черта с два он его получит! Теперь, когда я была у себя дома, я ничего не боялась.

Я опрометью подлетела к двери и повернула ключ в замке раньше, чем дверь была открыта. Человек за дверью на мгновение замер, затем снова покрутил ручку, потянул дверь на себя и раздраженно топнул ногой. Я стояла, затаив дыхание.

Раздался стук – сначала тихий, потом более требовательный. Граф рванул дверь сильнее, потом так сильно, что это уже попахивало скандалом и могло привлечь внимание соседей.

– Черт побери, Сюзанна! Открывайте, это я! Ни за что не поверю, что вы уже спите!

Он наклонился и заглядывал в дверную щелку, но, поскольку я стояла, прижавшись к двери, то граф мог увидеть только пустую комнату.

– Тысяча чертей, хватит прятаться! Он сказал это так громко, что я испугалась. Слева послышались еще чьи-то шаги.

– Монсеньор, говорите тише, иначе, честное слово, вы и себя, и ее скомпрометируете, – сказал чей-то голос. Я догадалась, что он принадлежит герцогу д'Эстергази.

– Плевал я на компрометацию! Меня сейчас больше занимает то, что эта красотка куда-то улизнула из своей комнаты!

– Может быть, она у королевы?

– Черта с два! У Туанетты я был, Сюзанны там нет. Ты точно знаешь, что это ее комната?

– Да, монсеньор, я сам видел, как она сюда заходила.

– Чудесно! Эта свеженькая прелесть становится ловкой шлюхой. Не иначе как она убежала к какому-нибудь своему ухажеру, решила, что два любовника – это лучше, чем один. А я еще думал, что в нее можно влюбиться…

Я была готова распахнуть дверь и вцепиться этому негодяю в физиономию: меня удерживало лишь желание поскорее избавиться от сегодняшнего графского посещения.

– Да, я был глуп, полагая, что она какая-то особенная. Все женщины – потаскухи, д'Эстергази. Даже такие юные прелестницы, как эта…

«Ага! – подумала я, дрожа от гнева. – Я, значит, потаскуха! А ты-то кто?»

– Монсеньор, неужели вы думаете, что кто-то из аристократов осмелился бы, зная, что именно вы заняты с этой дамой, перейти вам дорогу?

– Еще бы! Поклонников ее красоты сколько хочешь… Я разогнал их, как мог, но разве уследишь за всеми? Я знаю, в это дело вмешался герцог де Шуазель, этот сопляк… Я видел, как он поглядывал на нее и как она строила ему глазки.

Мне хотелось расхохотаться. Герцога де Шуазеля я вообще сегодня не видела… Поистине, как глупы мужчины!

– Пойдем, д'Эстергази, здесь мне уже ничего не добиться. Черт возьми, придется эту ночь провести у жены.

– Ваша супруга будет очень рада, монсеньор. Ей редко выпадает такая честь.

– Бр-р, еще бы я бывал у нее часто! Эта исплаканная фурия! Чего бы я ни дал, чтобы она была менее требовательна к тому, как я исполняю свои обязанности!

Они ушли, и я могла перевести дыхание. Конечно, мое поведение можно назвать трусливым, но я всего только женщина. И, к тому же, главной своей цели достигла: граф убрался восвояси. Жаль, конечно, что я не смогу всегда поступать таким же образом…

Я погасила ночник и легла в постель, накрывшись одеялом до подбородка. Занавески на окне не были сдвинуты, и печальный лунный свет лился в комнату. Золотисто-дымчатыми кварцами мерцали на небе звезды – звезды, по-рождественски яркие и многочисленные. Серебристо-белое сияние наполняло непроглядную темноту ночи, и исходило оно от глубокого снега, устлавшего двор замка Медон. Вдалеке слышался женский смех, визги, со двора доносилось всхрапывание лошадей, бренчание снимаемой упряжи и брань конюхов. В комнате пахло лавандой и душистыми китайскими шелками… Опьяненная этими легкими запахами, я уснула, вспомнив напоследок, что завтрашний день начнется с праздничной мессы, и для меня все так же будет продолжаться обычная версальская жизнь – балы, приемы, карты, развлечения и пикники…

В этой жизни есть своя прелесть. И я уверена – да, теперь я уверена, – что не могла бы жить нигде, кроме Версаля…

Диана де Полиньяк и другие многочисленные фаворитки принца получили отставку, а сам граф был настолько поглощен своей новой страстью, что позабыл о политических интригах.

Мое имя было у всех на устах и всегда связывалось с именем принца крови. Его любовь, которой тщетно добивалась даже маркиза де Бельер, – пришла ко мне настолько внезапно, что я поначалу не понимала, радоваться или грустить.

Но была ли это любовь?

Тогда, на кушетке, он поразил меня своей неиссякаемой страстью, неутолимой жаждой обладания, а еще более – опытностью, требовательностью и даже извращенностью, граничащей с бесстыдством. Я была угнетена этим. Он – хотя у него, возможно, и в мыслях такого не было – словно бы унижал меня своей явно слишком большой опытностью в делах плотской любви.

Я старалась ничем не выдавать этого чувства.

Через неделю, улизнув на день из Версаля и из объятий принца, я уехала в Париж в надежде повидать отца. С первого взгляда мне стало ясно, что он обо всем знает. Я уже достаточно изучила своего отца, чтобы не ждать от него упреков. «Браво, – приветствовал он меня, – я всегда говорил, что вы достигнете многого. При вашей красоте этого и следовало ожидать… Теперь остается выдать вас замуж, мадемуазель, но не думайте, что муж будет вам обузой. Можете сразу же забыть о нем».

Между нами состоялся любопытный разговор. Я спросила «Так вы даже для вида меня не осуждаете?» – «Дорогая, я ничего не делаю для вида». – «Но граф д'Артуа требует, чтобы я жила с ним – везде, где бы он ни находился, – жила в открытую». – «Мадемуазель, с его стороны это вполне логично. Советую вам удовлетворить это требование, и вы увидите, что жизнь будет прекрасна».

К счастью, у меня хватило ума не последовать этому совету. Разговор с отцом расстроил меня больше, чем если бы я наслушалась брани и упреков. Зато я стала умнее, научилась хитрить и, словно бы в знак протеста, стала значительно холоднее с графом д'Артуа.

Если бы не эти досадные мелочи, жизнь действительно была бы прекрасна.

Я всегда мечтала о веселье, танцах, развлечениях, и теперь сполна их получила. Принц крови не расставался со мной ни на минуту. По крайней мере, старался не расставаться. Ради этого он понемногу уводил меня от Марии Антуанетты, освобождал от скучных обязанностей фрейлины и вечных дежурств, пользуясь своим влиянием на королеву. Она обожала своего деверя, такого же легкомысленного, расточительного, как и она сама. Он, в свою очередь, терпеть ее не мог. Любимым его развлечением было рассказывать мне о любовных похождениях Марии Антуанетты, ее распутстве и страсти к наслаждениям. Принц намекал даже на то, что в прошлом их связывали узы более близкие, чем родственные, но я в этом сомневалась. Наблюдая Марию Антуанетту в жизни, я никак не могла поверить, что она предается тому безудержному разврату, о котором толковал принц.