– Софи Беатриса? – королева склонилась над серебряной колыбелькой дочери. – Смотрите, как она улыбается! Положительно, охота ей по душе… Ах ты моя прелесть! Госпожа Дюваль, – обратилась она к камеристке, – вы уверены, что в шатре принцессе не будет холодно?

Камеристка и кормилица заверили королеву, что в шатре будет даже жарко. В эту минуту крошечная принцесса, которой было всего восемь месяцев, капризно надула губки и жалобно заплакала. Мария Антуанетта встревожилась и тут же принялась сетовать на то, что фрейлины напрасно уговорили ее взять младшую дочь в такую дальнюю поездку. Был приглашен королевский врач Лассон, который посоветовал отправить принцессу в Медон, что и было сделано.

Мария Антуанетта обеспокоенно ломала руки, глядя вслед процессии, уносившей Софи Беатрису. Уловив сочувствие в моих глазах, она порывисто взяла меня за руку.

– Боже мой, с ней уже не в первый раз такое! Она так внезапно начинает плакать, словно страдает от какой-то тайной боли… Пресвятая дева, что бы я только ни дала, чтобы все обошлось!

– Не тревожьтесь, ваше величество, – сказала я. – К вашим услугам прекрасные врачи.

– Врачи! Разве они могут чувствовать так, как я? Мария Антуанетта тяжело вздохнула. Я смотрела на нее удивленно. Конечно, я знала, что она добра, весела и взбалмошна, что она прежде всего женщина, а уж потом королева, но я даже не думала, что она так любит своих детей. «Дети! – мелькнула у меня мысль. – Когда у меня будут дети, я тоже буду их любить. Только роды – это так ужасно! И хуже всего то, что меняется фигура, и тебе целые месяцы приходится быть вдали от света. И никто не скажет тебе в это время, как ты красива».

Королева увлеклась разговором с графом де Водрейлем, и я пустила Стрелу в галоп. Охота уже удалялась в глубь леса, не дожидаясь королевы: нетерпение Людовика XVI было слишком велико. Издали я видела, как прошла церемония вручения эстортуэра – специального жезла, которым король во время гона отклоняет ветви, чтобы они не хлестали по лицу. Стройные поджарые гончие, высунув длинные розовые языки, дрожали от нетерпеливого возбуждения. Егеря раздавали дамам места, и мне пришлось стать рядом с маркизой де Блиньяк.

Вообще-то я и не думала участвовать в охоте. Стрелять я не умела, да и не имела никакого понятия о таких вещах, как охота, а бессмысленно мчаться вместе со всеми за королем мне не казалось привлекательным. Когда начался гон за двумя оленями и косулей, я отъехала в сторону и поскакала в другом направлении.

Мне навстречу мчался герцог де Линь, и я сдержала Стрелу.

– Куда это вы, мадемуазель? Охота в другой стороне леса! Я только пожала плечами в ответ.

– Вы так грустны! И как жаль, что я не могу вас утешить!

– Почему? – спросила я простодушно.

– Да потому что вы заняты, красавица! Заняты, увы!

И он поскакал вслед за охотой, взметнув целую тучу искристой снежной пыли.

Я посмотрела ему вслед. Да, уже все знают о прошлой ночи… А может быть, они давно считали меня любовницей брата короля. В Версале сначала возникает сплетня, а уже потом основание для нее. Как все это тоскливо! Мне было грустно и одиноко, и на всем белом свете не существовало человека, способного меня утешить…

Я ехала между огромными заснеженными дубами и голубоватыми елями, думая, что раньше у меня был хотя бы Анри. Теперь не осталось никого. Отца я не люблю, а других родственников у меня нет. По крайней мере, они не заслуживают внимания. Раньше Анри всегда служил мне поддержкой, с ним я мысленно сверяла все свои поступки. Теперь я его презирала.

Но почему же, Боже мой, почему, если мне шестнадцать лет и я юна, красива и обаятельна, я не могу чувствовать себя счастливой?

Снег с елей сыпался мне на шляпу, садился на ресницы и увлажнял щеки. Вдалеке громко трубил рог. Стрела нервничала, фыркала, видимо, недовольная тем, что я так настойчиво сдерживаю ее нетерпеливое волнение. Да, в Париже ей негде размяться. То ли дело в Бретани – луга, Семь Лесов, солончаки и пустынные ланды…

Стук копыт раздался сзади. Кто-то явно ехал за мной, то и дело погоняя лошадь. Снег приглушал звуки, но я ясно слышала шорох раздвигаемых ветвей и обернулась.

Граф д'Артуа, облаченный в черный с серебром охотничий костюм, в высоких сапогах и шляпе с умопомрачительным плюмажем, сверкающая пола которой была справа приколота к тулье алмазной застежкой, – так вот он, улыбаясь, медленно подъезжал ко мне на своем черном арабском жеребце.

«Вот оно, мое счастье! – насмешливо подумала я. – Черный костюм, черная лошадь… Все это имеет в себе что-то дьявольское».

– Вы снова одна? Впрочем, вы всегда ищете одиночества. Вы словно из прошлых веков, мадемуазель, из времен Габриэль д'Эстре, Дианы де Пуатье и Атенаис де Монтеспан…

– Как вы меня нашли? – спросила я, прерывая поток его красноречия.

– Маркиз де Блиньяк сказал мне, куда вы направились.

– Он служит у вас соглядатаем?

– Конечно!

Эти откровенные признания всегда сбивали меня с толку. Я вздохнула. В конце концов, никто не может сказать, что, став любовницей этого негодяя, я сделала плохой выбор.

Я повеселела и даже слегка улыбнулась.

– Вы не подозреваете, как вы хороши! – ни с того ни с сего заявил граф, подъезжая ко мне. – А как вы были хороши вчера ночью! Я говорю не о вашей опытности, а о вашей красоте. Умения вам еще очень недостает, и я могу уверенно сказать, что ваш первый учитель был просто болваном. Это так же точно, как и то, что в моих руках вы достигнете совершенства.

Я вспыхнула от злости.

– Перестаньте! Вы еще смеете говорить мне о каком-то совершенстве! Да если я захочу, я хоть сегодня променяю вас на любого другого!

– О, это новый каприз! Честное слово, я обожаю ваши капризы!

Он хохотал над моим гневом так открыто, что я невольно смутилась. Мне было всего шестнадцать, и я впервые ясно ощутила, как мало у меня жизненного опыта. И не у кого просить совета… Этот негодяй что захочет, то и сделает со мной, превратит в обычную придворную дуру, если я не буду сопротивляться. Сознание этого действовало на меня угнетающе.

Его рука легла на мое колено, твердо погладила щиколотку.

– Какая безупречная линия, – прошептал он восхищенно. – Какой аромат юности.

Его ладонь скользнула под подол моих юбок, коснулась ноги, обтянутой ажурным чулком, и пальцы принца затрепетали. Он снова желал меня. А мне, наоборот, снова стало нехорошо. Хотелось слезть с лошади и прислониться лбом к холодному стволу дерева…

Принц обхватил меня за талию.

– Слезайте! Ну, быстрее!

– Зачем? – спросила я удивленно.

– Я хочу вас. Хочу сейчас, здесь, на снегу. Быстрее, я не желаю ждать!

Это «я не желаю» обожгло меня, как удар кнута. Я вспыхнула, пытаясь ухватить поводья лошади и умчаться отсюда, но принц перехватил мои руки и сжал так, что я вскрикнула от боли. Он соскочил со своего коня и тянул меня на землю так, что мне стоило больших усилий удерживаться в седле.

– Оставьте меня! Слышите? Оставьте! – шептала я ожесточенно, безуспешно стараясь разомкнуть его руки вокруг моей талии. – Вы просто зверь! Я не желаю позориться!

Он не слушал меня. Хлестнув Стрелу по крупу, он заставил ее заржать от боли и рвануться вперед. От этого резкого движения я выскользнула из седла так легко, что на мгновение онемела от неожиданности.

Принц повалил меня в снег. – Перестаньте, не то я буду кричать! – Прелесть моя, да зачем же тебе кричать, зачем? Он просунул колено между моих ног, и самым непристойным жестом расстегивал свои брюки. Я сжала зубы, понимая, что мне от него не избавиться. К черту все! По крайней мере, это будет еще одна месть Анри.

Принц аккуратно, с какой-то странной педантичностью вздернул мне юбки до пояса, быстро, с опытностью мужчины, для которого женская одежда не представляет никаких тайн, обнажил мои бедра и лоно и некоторое время ласкал внутреннюю сторону бедер. Его рука становилась все более смелой, дерзкой, и я с ужасом чувствовала, что и сама понемногу возбуждаюсь от этих мимолетных умелых прикосновений.

– Ну! – шепнул он. – Ляг как надо, пора!

Закрыв глаза, я широко раздвинула ноги, чувствуя, как сквозь шубу проступает холод сугроба, в котором мы лежали. Принц навалился на меня, его плоть проникла мне вовнутрь так стремительно, что я закричала от боли, как девственница: казалось, он нарочно причинял мне боль, почти насиловал меня, доказывая свое превосходство. В странном изнеможении я стонала от боли и наслаждения одновременно; резким движением вперед я сомкнула ноги у него на бедрах, желая удесятерить, углубить переживаемые ощущения, а он становился все грубее и неистовее, с сумасшедшей страстью вонзался в меня все сильнее, подчиняя своему темпу, заставляя встречать его все точнее и точнее, проникая все глубже, и я содрогалась всем телом в порыве страсти и боли. Наконец он замер в сладких судорогах с безумной улыбкой на губах, пока мои мышцы так же неистово сжимали терзавшую меня плоть. Мы закончили, но не разъединились и все так же лежали, составляя одно существо.

Он взглянул на меня, и я не могла понять, чего было больше в его взгляде – насмешки или торжества. В сущности, мне было все равно. Прошло какое-то время, я слышала, как нетерпеливо ржет Стрела… Почти в ту же минуту я почувствовала, как чужая плоть вновь растет прямо во мне, набухает, стремительно ускользает, чтобы вернуться и снова увлечь меня в океан животной страсти.

Во второй раз все было дольше, но ощущала я это с намного большей чувственностью. Меня захлестывали безумные волны желания, я была как в бреду, и на этот раз наслаждение было таким продолжительным и острым, что я не сдержала крика и, повернув голову, жадно ловила горячими губами холодный снег. Принц поймал мои губы, и я застонала, пронзенная новым, каким-то совершенно неизведанным чувством невероятной остроты происходящего. Что было причиной этого – лес, зима, снег, близость королевской охоты? У меня не было желания задумываться над этим.