Роксана Гедеон - Фея Семи Лесов

Голос у меня сорвался, и я почти без чувств упала на скамейку. Только одна мысль билась у меня в голове: «Скандал! Я устроила настоящий скандал». Сейчас мне было все равно…

Меня окружили какие-то служанки, пытались успокоить, но я никого не подпускала к себе. И только тогда, когда пришла Маргарита, я дала увести себя из сада.

Утром у меня появился сильный жар. В Ренно мне пришлось задержаться надолго.

Я медленно провела рукой по мягкой белой гриве Стрелы. Сегодня я впервые после болезни решила прокатиться верхом и чувствовала какую-то странную робость. Я так давно не бывала на природе, забыла, какие ощущения вызывает быстрая скачка, свист ветра в ушах, тихий шум бретонских лесов. Забыла, но знала, что чувства эти – непременно бурные, волнующие.

Стрела тихо заржала от удовольствия, собирая с моих рук раскрошенный хлеб с солью. Губы у нее были мягкие, теплые, шершавые и приятно щекотали мне ладонь. Я прижалась лбом к ее шелковистой расчесанной гриве и, порывисто вздохнув, принялась седлать лошадь. В этом деле я любила обходиться без конюхов.

Стрела была очень красивой лошадью, породистой и стремительной. Белая, стройная, быстрая, с ярко-черной звездой на лбу, и ногами, словно обутыми в черные сапожки, вся – огонь и нетерпение, лошадь и мне передала свою бурлящую энергию. Сознавать это после болезни было приятно.

Легко потянула повод – Стрела поняла и медленно, подделываясь под мои шаги, вышла из стойла. Несмотря на ее медлительность, я видела, что ей не терпится отправиться в путь.

Я поставила ногу в стремя, вскочила в седло, с волнением чувствуя, как нетерпеливо играет в лошади кровь, и пустила Стрелу галопом. Оглянувшись, я увидела, как Маргарита машет мне платком.

День был легкий, прохладный, чуть сырой – типично бретонский. Небо, такое чистое и безоблачное утром, теперь затянулось облаками; темными, сумрачными на западе и кремово-золотистыми на севере. Пряный запах свежескошенной травы приятно щекотал ноздри. В поле я различала фигуры крестьян, едва заметные на фоне горизонта, напоминающего летние пейзажи Никола Пуссена.

Стрела бежала пофыркивая. Я, натянув поводья, заставила ее сойти с дороги на узкую тропку, ведущую к лесу. Зреющие хлеба остались позади. Трава была высокая и шаловливо пробиралась даже мне под юбку, щекоча щиколотку, обтянутую тонким чулком. Я остановила лошадь и, соскочив на землю, сорвала ковыль, что стелился по земле. От него шел запах дождя и душной летней пыли.

В Бросельяндском лесу было как всегда сумрачно и сыро. Деревья росли ярусами, плотно, словно отчаянно боролись за жизненное пространство. Крохотный солнечный зайчик, по какому-то капризу судьбы залетевший сюда, шаловливо прыгал с листка на листок и раздваивался, как только ветер трогал ветки деревьев, а попадая на папоротник, густо разросшийся у подножия дубов, причудливо распадался на тысячу мигающих маленьких бликов. Прямо надо мной нахально стучал клювом красноголовый дятел, кося на меня черным глазом-бусинкой. На кустах зрели крупные сочные ягоды земляники. Я не смогла побороть соблазн и положила себе в рот горсть ягод, вся испачкавшись сладким соком.

Вздыхая, я устроилась меж корней громадного дуба, среди высокой, пахнущей ароматами зелени свежей травы, и полузакрыла глаза. Сладкий земляничный сок высыхал на моих губах.

Странный волнующий трепет поселился у меня в душе, в мыслях, в теле. Все вокруг зрело и цвело, благоухало и распускалось… Лесной свежестью был напоен воздух. Трудно представить день, более прекрасный, чем сегодняшний. И я сама казалась себе юной, привлекательной, соблазнительной, так же, как и все вокруг, жаждущей любви.

Любовь! Вот то слово, что заставляло меня вздрагивать от сладкого, неопределенного еще желания. Я не знала еще любви, но много слышала о ней, и мне хотелось изведать это чувство – чистое, как горный хрусталь, всепоглощающее, лучезарное и пьянящее. Все вокруг любило, и лишь я одна была досадным исключением… Даже Париж не манил меня так, как эта недоступная пока мне тайна. К тому же и любить пока было некого. Шестнадцатилетнюю девушку, прелестную и сознающую свою прелесть, трудно увлечь достоинствами такого человека, как герцог де Кабри. К нему я чувствовала почти отвращение. Но был и другой человек, чьи глаза постоянно всплывали в моей памяти и чье прикосновение я помнила до сих пор… Но этот человек, увы, женат, и, что еще хуже, по-видимому, равнодушен ко мне…

И все-таки эти грезы были так приятны, что даже последняя мысль не омрачила их, не заставила меня очнуться и не стерла мечтательной улыбки с моих губ.

Кто-то дотронулся до моей щеки. Удивленная, я открыла глаза. Передо мной стоял на одном колене виконт де Крессэ – в охотничьем костюме, с пистолетами, – стоял и улыбался.

– О, – только и сказала я, смущенно разглядывая свои красные от земляники пальцы. Я со стыдом догадалась, что и губы мои тоже измазаны.

– Вы любите верховую езду, – сказал он улыбаясь. – Любите то, чего не любят другие девушки.

Никто из нас, кажется, не хотел вспоминать о размолвке. В волосах виконта запутался крошечный пожелтевший листочек. Я протянула руку и, легко коснувшись пряди его волос, вытащила листок и улыбнулась. Мои пальцы еще хранили воспоминание о мягкости его волос.

– Я слышал, вы были больны. И еще я слышал о…

– О скандале в Ренне? – подсказала я краснея.

– Именно так, мадемуазель. Но с чего бы это вам краснеть? Признаться, я был рад, что вы оказались такой, какой я вас себе представлял. А то я уж был готов составить на ваш счет иное мнение…

– И какое же, сударь?

– Не такое лестное, как первое.

– Какая хорошая у вас улыбка, – вырвалось у меня вдруг. От смущения я вся залилась краской. Виконт смотрел на меня внимательно, не отрываясь, и синие глаза его словно посветлели. Мое смущение прошло, но по телу пробежала странная сладкая дрожь. Подсознательно я чувствовала, что виконт любуется мною, находит меня привлекательной, и от этого была счастлива.

– Вы всегда появляетесь так неожиданно, – сказала я, опуская голову. – Вы Любите Бросельянд?

– И Бросельянд, и Гравель, и Гарнаш… словом, все бретонские леса. Я часто здесь прогуливаюсь.

– Один? Без жены?

– Да. Мари не ездит верхом.

– Так ее зовут Мари! – сказала я немного обиженно. – А вас… как зовут вас?

Он улыбнулся, блеснув белыми зубами.

– Меня зовут Анри, а вас, если не ошибаюсь, Сюзанна Маргарита Катрин Анжелика – не так ли?

Это было мое полное имя. Откуда он узнал его?

– Мне больше нравится Сюзанна, – сказала я.

– А мне – Катрин. В прошлом веке, при Луи XIII, была одна такая мать Катрин – настоятельница монастыря, еретичка… Была, как вы знаете, великая королева Екатерина Медичи. Видите, какое славное имя? Но самая лучшая из женщин, носивших его, была, конечно, мать Катрин.

– Что же в ней хорошего? – простодушно спросила я.

– Хорошего? Бог мой, да ведь она была еретичка! Вы думаете, тогда это было легко? Она поступала так, как вы на помолвке.

– О нет, – сказала я смущенно. – Я вовсе не еретичка. Наоборот, мне нравится быть благоразумной.

– Поедемте-ка лучше со мной, – предложил он, помогая мне подняться. – Поедемте, если вас еще не запугали рассказами о том, какой невежа и грубиян виконт де Крессэ.

– Меня нельзя запугать ничем, сударь, – сказала я гордо.

Он помог мне сесть в седло, и от прикосновения рук виконта я, как и в прошлый раз, вздрогнула.

– Куда мы отправимся? – спросила я, пуская Стрелу шагом.

– Я покажу вам древнее капище, Катрин. Самое интересное место в Бросельянде, обиталище духов и фей…

– Вы уже называете меня по имени?

– Я полагал, что наше двухмесячное знакомство позволяет…

– Да-да. Просто к этому имени я не привыкла.

– Ну-ка, давайте быстрее, – сказал он, хлестнув лошадь по крупу, – я не люблю медленной езды.

Я вспомнила, как мы мчались тогда, под проливным дождем, и подумала, что это, пожалуй, правда.

Внезапно передо мной открылась глухая поляна, похожая на зеленую сумрачную комнату. Буки, дубы и каштаны здесь почти не пропускали света, и мне показалось, что мы находимся в странной колышущейся пещере. Кроны над нашими головами переплетались так плотно, что образовывали почти сплошную крышу. Груды камней указывали на остатки какого-то древнего сооружения. Может быть, здесь были римляне? На разбитых каменных плитах цвели асфадели, а сквозь расщелины камней пробивались высокие побеги наперстянки с багровыми листьями и грибы.

В самом центре, чуть покосившись вправо, стояла грубо вытесанная глыба из темно-зеленого, поросшего мхом камня. Подъехав поближе, я увидела слепые круглые зрачки, надменно сжатые губы и узкую длинную бороду до самых колен. Скрещенные на животе руки, два закругленных рога на голове… Друидическое божество, злобный древний идол, мигающий пустыми каменными глазами. Из-под подножия статуи виднелись тонкие стройные кусты с черными ягодами – я с удивлением узнала в них ежевику. Но как странно изогнуты ее ветви – кажется, будто змеи тянутся к лицу идола, пытаются обхватить… Я смотрела на их дьявольский танец, подгоняемый порывами ветра, и поневоле вздрагивала.

Между рогами идола, украшавшими его голову, я заметила толстую серую паутину и черного большого паука, висящего вниз головой.

Я сделала шаг вперед, чувствуя странное желание прикоснуться к этому ужасному друидическому изваянию, узнать, каково оно на ощупь, и в ужасе вскрикнула: блестящая черная лента скользнула мимо моих ног, и я услышала отвратительное шипение. Змея!

Руки виконта дернули меня в сторону. Я едва не потеряла сознание и чувствовала, как сильно у меня кружится голова. Виконт поддерживал меня за талию.

– Зачем вы привезли меня сюда? – прошептала я. – Зачем мне надо было видеть это?

– Теперь я сознаю, что не надо было, – произнес он, усаживая меня на свою лошадь рядом с собой. – Вы оказались более слабонервной, чем я думал. А вот моя жена нисколько не испугалась бы.