В числе гостей находился и барон Эрнстгаузен, надменный, чопорный аристократ. Он явился сегодня без супруги, но вел под руку дочь. Маленькая баронесса была восхитительна в розовом бальном платье, с венком подснежников на вьющихся черных волосах и буквально сияла радостью и торжеством, потому что настояла-таки на том, чтобы ехать на сегодняшнее торжество. Родители сначала не хотели брать ее, потому что Герсдорф также был в числе приглашенных, и они боялись возобновления попыток к сближению с его стороны. На всякий случай папаша приготовился к встрече с врагом: он шел рядом с дочерью с видом телохранителя и держал ее руку так крепко, словно намеревался не выпускать ее весь вечер.

Однако адвокат не обнаруживал желания подвергать себя опасности получить отпор и удовольствовался вежливым поклоном издали, на который барон Эрнстгаузен ответил весьма чопорно; Валли же наклонила головку так серьезно и благонравно, как будто совершенно примирилась с родительской охраной. Разумеется, в этой головке давно уже был готов план кампании, и она тотчас принялась за его выполнение.

Сначала она обняла и поздравила невесту, для чего ей пришлось выпустить руку отца, потом как нельзя любезнее приветствовала баронессу Ласберг, наконец, почувствовала прилив безграничной нежности к Эрне и благополучно отвлекла ее в сторону. Отец посмотрел им вслед несколько подозрительно, но Герсдорф оставался на другом конце зала, а потому Эрнстгаузен успокоился и решил, что превосходно выполнит свою обязанность телохранителя, если не будет спускать глаз с врага. Он не подозревал, какая коварная интрига приводится в исполнение за его спиной.

Перешептывание в оконной нише заняло немного времени; затем Эрна вдруг исчезла из зала, а Валли с самым непринужденным видом вернулась к отцу и с увлечением стала беседовать со знакомыми. Однако она хорошо видела, как Эрна вернулась, подошла к Герсдорфу и сказала ему несколько слов; он казался слегка удивленным, но поклонился как бы в знак согласия, и маленькая баронесса с торжеством развернула свой веер; военные действия начались, и папаша на большую часть вечера получил мат.

Тем временем Нордгейм нетерпеливо оглядывался вокруг, ища глазами племянницу. Он разговаривал с гостем, который только что вошел в зал; этот гость не принадлежал к числу обычных посетителей дома, но, по-видимому, имел право на особое внимание, по крайней мере, Нордгейм встретил его так любезно, как встречал лишь очень немногих. Как только Эрна показалась вблизи, он направился к ней со своим собеседником и представил ей его:

– Эрнст Вальтенберг, о котором я тебе говорил, – моя племянница Эрна фон Тургау.

– Я имел несчастье не застать дам во время моего визита вчера, и потому мадемуазель еще не знает меня, – сказал Вальтенберг, кланяясь.

– Нет, знает: я много рассказывал о вас за обедом, – быстро возразил Нордгейм. – Такой путешественник, как вы, изъездивший весь земной шар и явившийся прямо из Персии, представляет исключительный интерес для дам, а в моей племяннице вы найдете особенно внимательную слушательницу, если станете рассказывать о своих путешествиях: все причудливое и необычное в ее вкусе.

– В самом деле? – спросил Вальтенберг, глаза которого с нескрываемым восторгом устремились на красивую девушку.

Нордгейм заметил это и улыбнулся; не дав племяннице времени ответить, он продолжал:

– Уверяю вас! Но прежде всего мы должны постараться, чтобы вам было уютно в Европе. Я буду очень рад, если мой дом окажет этому хоть некоторое содействие, его двери всегда открыты для вас.

С предупредительной любезностью протянув гостю руку, он отошел. Без сомнения, он намеренно свел этих двух людей и оставил затем одних, но Эрна ничего не заметила. Она приняла нового знакомого равнодушно: заморские гости были не редкость в доме Нордгейма, который всюду имел связи; однако беглый взгляд на этого человека заставил ее заинтересоваться его оригинальной наружностью.

Вальтенбергу было лет сорок с лишним; его не особенно крупная, сухощавая фигура говорила о выносливости и привычке к трудам и опасностям путешествий; смуглый, почти коричневый цвет лица указывал на долголетнее пребывание в тропических странах. Он не был красив, но тем большее впечатление производили глубокие морщины, проведенные на его лице не годами, а перенесенными испытаниями. Вьющиеся черные волосы обрамляли широкий лоб, серые, стального цвета глаза под густыми бровями смотрели хмуро, но были способны загораться страстью. В общем, в его внешности было что-то необычное, чужеземное, резко выделявшее его среди блестящих, но в значительном большинстве неинтересных, бесцветных людей, заполнивших залы. И голос Вальтенберга отличался своеобразным тембром – его глубокий, низкий звук тоже был нездешним. Однако правила, принятые в обществе, были знакомы этому человеку в совершенстве: то, как он сел подле Эрны и начал разговор, обличало в нем светского человека.

– Вы приехали из Персии? – спросила Эрна, подхватив слова дяди.

– Да, по крайней мере, это последнее место, где я был. Я уже больше десяти лет не ступал на европейскую почву.

– Но ведь вы – немец? Вас так долго удерживала вдали служба?

– Нет, я следовал собственной склонности. Я не принадлежу к числу домоседов, которые прирастают к своему дому и родине, меня с самых ранних лет тянуло в широкий мир, и я всецело отдался этому влечению.

– И за десять лет вы ни разу не почувствовали тоски по родине?

– Признаться откровенно – нет. И теперь я вернулся лишь для того, чтобы привести в порядок кое-какие дела, и не думаю, что мое пребывание здесь будет продолжительно: ведь у меня нет семьи, которая привязала бы меня к стране, я одинок.

– Но сама родина должна была бы привязывать вас к себе, – заметила Эрна.

– Может быть, но я достаточно скромен, чтобы не воображать, что она во мне нуждается. У нее есть слуги лучше меня.

– А вы в родине нуждаетесь?

Такое замечание было довольно необычно в устах молодой дамы, и Вальтенберг посмотрел на нее с удивлением.

– Я вижу, вас это возмущает, – сказал он серьезнее. – Тем не менее должен признаться, что это так. Поверьте, жизнь, которую я вел много лет вдали от всяких рамок и стеснений, посреди природы, блещущей расточительным великолепием, действует как опьяняющий волшебный напиток; кто попробовал этот напиток, тот уже не может обходиться без него. Если бы мне пришлось надолго вернуться к показному, полному условностей существованию так называемого общества, под серое зимнее небо, мне кажется… Но это опять-таки еретические воззрения в глазах привыкшей к поклонению молодой дамы, стоящей в самом центре общества.

– И, может быть, все-таки понимающей вас, – сказала Эрна с горечью. – Я выросла в горах, среди величавого уединения, вдали от мира и сутолоки, и до сих пор тяжело переношу недостаток солнца и золотой свободы моего детства.

– Даже здесь? – спросил Вальтенберг, указывая на залитые морем света залы, полные блестящих гостей.

– Здесь больше, чем где-нибудь. – Эрна ответила едва слышно, и взгляд, который она бросила на оживленную толпу вокруг, был странно усталым и печальным. Но в следующее мгновение девушка, как будто раскаиваясь в том, что позволила себе сделать это невольное признание, шутливо сказала: – Впрочем, вы правы, это еретические воззрения, и мой дядя едва ли согласился бы с ними. Он, напротив, намерен опять втянуть вас в наше общество. Вы позволите мне познакомить вас вон с тем господином? Он, наверно, заинтересует вас как одна из наших первых знаменитостей.

Ее желание прекратить разговор было достаточно ясно. Вальтенберг молча поклонился, но его лицо выражало несомненное неудовольствие, когда его представляли знаменитости, а разговор с последней длился не более нескольких минут. Потом он отправился разыскивать Герсдорфа, товарища по университету.

– Ну, Эрнст, ты, кажется, начинаешь акклиматизироваться у нас? – сказал, идя ему навстречу, адвокат. – Ты довольно оживленно разговаривал с баронессой фон Тургау. Красивая девушка, не правда ли?

– Да, и с нею стоит поговорить, – ответил Вальтенберг, отводя товарища в сторону.

Тот засмеялся и сказал, понизив голос:

– Любезный комплимент остальным дамам! С ними, надо полагать, говорить не стоит?

– Нет! По крайней мере, я не в состоянии целый вечер слушать бессодержательные фразы и отвечать на них. Особенно около жениха с невестой в них так и рассыпаются. Целые потоки ничего не говорящих речей! Кажется, невеста – крайне незначительная особа и даже несколько ограниченна.

– Но ее зовут Алисой Нордгейм, что, конечно, для жениха только и было важно. Здесь немало людей, которые с удовольствием заняли бы его место, но он настолько умен, что заручился благоволением отца и, таким образом, выиграл приз.

– Значит, брак по расчету? Простой карьерист?

– Если хочешь, да, но при этом – энергичный и талантливый человек. Он уже и теперь распоряжается всеми служащими своей дороги так же деспотически, как его будущий тесть советом правления, а когда ты увидишь колоссальное сооружение, его Волькенштейнский мост, то тоже признаешь, что он обладает незаурядным талантом.

– Все равно, я ненавижу карьеризм во всех его видах, – брезгливо сказал Вальтенберг. – В незначительном человеке он еще извинителен, но этот Эльмгорст кажется человеком с характером, а продает свою свободу за деньги. Отвратительно!

– Сразу видно, что ты явился из диких стран, – сухо возразил Герсдорф. – Подобные «отвратительные» вещи ты можешь ежедневно видеть в нашем хваленом обществе и даже среди людей, вполне почтенных в остальных отношениях. Для тебя деньги, разумеется, не играют роли: ты сам располагаешь сотнями тысяч. Неужели ты никогда не бросишь свою беспорядочную бродячую жизнь и не попробуешь отдохнуть у семейного очага?

– Нет, у меня не такая натура. Моя невеста – свобода, и я останусь ей верен.

– Ну, знаешь, со временем приходишь к убеждению, что это несколько слишком холодная невеста, а если, на свое несчастье, еще влюбишься, то конец любви к свободе, и закоренелый старый холостяк без всяких угрызений совести превращается в добропорядочного супруга. В настоящее время я собираюсь проделать такое превращение.