Саид и Джальма были недовольны новым капризом своего повелителя, вздумавшего поселиться на несколько времени в маленькой деревенской гостинице, не имевшей никаких удобств, тогда как в Гейльборне у него была прекрасная квартира. Они уныло следовали за Гронау, и негр даже позволил себе тоскливо заметить:

— Мастер Хрон, господина больше невозможно понять.

— Что ж тут удивительного? Станет еще хуже, когда он женится, — сказал Гронау с сердитым неудовольствием. — Вы говорите, что жениться очень хорошо, вот теперь радуйтесь! Меня это больше не касается, я и так достаточно долго возился с вами. Посмотрим, как вы без меня обойдетесь.

Негр и малаец пришли в ужас при этих словах. Как ни муштровал их «мастер Хрон», как ни бранил их, все же они были преданы ему, и мысль, что он может покинуть их, никогда не приходила им в голову. Теперь они принялись осаждать его просьбами и жалобами и допекали расспросами до тех пор, пока он начал в душе проклинать себя за то, что проговорился раньше времени.

Гронау уже давно сказал сам себе то, что поставил ему на вид Бенно, а именно, что он потеряет место у Вальтенберга, если действительно выступит с обвинением против Нордгейма, но со свойственным своему характеру упорством не отступил от своего намерения. Если сын его старого друга был так непростительно нерешителен, то он считал своей обязанностью действовать за него, причем о себе беспокоился меньше всего, он привык менять занятия и не заботился о будущем, думая только о настоящем.

Конечно, он не мог объяснить это слугам, но не стал стесняться в выборе предлога, когда они снова пристали к нему со своими «зачем» и «почему».

— Потому что господин Вальтенберг ведет себя непонятно. Ну, что за фантазия, например, в такую непогоду забраться в какую-то жалкую деревушку в горах! Очевидно, Гейльборн для него еще недостаточно близко, а, может быть, он забрал себе в голову ревновать и хочет иметь невесту на глазах. Это обратится в хроническое явление, когда он станет ее мужем, я же не в силах такое видеть.

— О, мастер Хрон не любит дам! — с огорчением сказал Саид, не разделявший его антипатии к прекрасному полу и, наоборот, восхищавшийся своей будущей госпожой.

— Не люблю, потому что где вмешаются в дело дамы, там прощай мир и покой… у мужчин, по крайней мере, — проворчал Гронау. — Самые умные люди, когда женятся, обращаются в сумасшедших, это бесспорно. Но вот мы опять вышли на проезжую дорогу. Ждите тут экипаж, а я загляну на минутку к доктору Рейнсфельду: мне надо сказать ему несколько слов.

Гронау прошел через садик докторского дома и отворил хорошо знакомую ему заднюю дверь. При последнем свидании с Бенно он сильно горячился, упрекал его в излишней сдержанности, но, по свойственному ему добродушию, не мог перенести, чтобы между ними оставалось неприятное чувство. Он шел теперь отчасти с намерением извиниться, отчасти в надежде, что ему еще удастся уговорить доктора принять участие в задуманном им деле. Так как экипаж Нордгейма стоял у парадного входа, Гронау не подозревал о присутствии дам, иначе он, по всей вероятности, скрылся бы.

Тем временем Валли самоотверженно стояла на страже у замочной скважины, которая, к сожалению, давала возможность видеть очень мало и ровно ничего не позволяла слышать. Разговор в комнате принял совершенно иное направление, чем она предполагала. Бенно, напрасно ждавший, чтобы Алиса заговорила, наконец, заговорил сам:

— Вы в самом деле хотели видеть меня?

— Да, доктор, — ответила она тихим, слабым голосом. Рейнсфельд не знал, что и думать. В последнее время Алиса держала себя с ним удивительно непринужденно и доверчиво. Правда, после их встречи в лесу непринужденность исчезла, но это все-таки не объясняло странной перемены происшедшей с девушкой: она стояла бледная, дрожащая и, казалось, чувствовала страх, потому что, когда Бенно подошел к ней, отшатнулась.

— Вы боитесь меня? — с упреком спросил он.

— Нет, не вас, а того, что должна сказать вам… Это так ужасно! Рейнсфельд смотрел на нее, ничего не понимая, но вдруг перед ним, как молния, блеснула истина.

— Боже мой, уж не узнали ли вы?..

Он не договорил, потому что Алиса в первый раз подняла на него глаза с выражением такого отчаяния, что ответа не понадобилось, этот взгляд сказал ему все. Он быстро подошел и схватил ее руку.

— Как это могло случиться? Кто был так жесток, чтобы мучить этим вас?

— Никто! Все вышло случайно. Я слышала разговор отца с Гронау.

— Но, надеюсь, вы не думаете, чтобы я был тут замешан? — поспешил спросить Бенно. — Я сделал все, чтобы удержать его, отказался от всякого участия…

— Я знаю… ради меня!

— Да, ради вас, Алиса, и потому вам нечего бояться меня. Не было надобности приезжать ко мне, чтобы просить меня молчать, я и без того молчал бы.

— Я приехала не за этим, — тихо проговорила Алиса. — Я хотела просить у вас прощения за…

Громкое рыдание заглушило ее голос, а вслед затем она вдруг почувствовала, что Бенно обнимает ее. Она не была уже невестой Вольфганга, он не изменял больше другу, заключая в объятия любимую девушку, но не осмеливался поцеловать Алису, тогда как она, неудержимо рыдая, опустила голову к нему на грудь.

Как раз в эту минуту Гронау отворил дверь и в ужасе остановился на пороге — он меньше удивился бы, если б небо обрушилось ему на голову, чем при виде такого зрелища. Но, к сожалению, он не обладал талантом Валли бесшумно исчезать и притворяться, будто ничего не видел; напротив, пораженный, он громко воскликнул: «А-а-а!»

Алиса и Рейнсфельд испуганно вздрогнули. Она в страшном смущении вырвалась из рук Бенно, который тоже выказал не больше присутствия духа, а виновник переполоха все еще растерянно стоял на пороге. Наконец, молодая девушка опомнилась настолько, чтобы убежать в соседнюю комнату, к Валли, доктор же, нахмурившись, пошел навстречу непрошеному гостю со словами:

— Я никак не ожидал вас! Это настоящее вторжение!

Его голос звучал необычно резко, но Гронау нисколько не рассердился, он подошел ближе и сказал тоном величайшего удовольствия:

— Это — другое дело… совсем другое дело!

— Что другое дело? — рассерженно воскликнул Бенно, но Гронау вместо ответа дружески похлопал его по плечу:

— Почему вы не сказали мне прямо? Теперь я понимаю, почему вы ни за что не хотели идти против Нордгейма, теперь я нахожу ваш образ действий разумным, совершенно разумным.

— И я не потерплю, чтобы кто-нибудь другой шел против Нордгейма! — объявил Рейнсфельд. — Я ни за кем не признаю права вмешиваться в это дело, даже и за вами не признаю!

— Да мне и в голову больше не придет вмешиваться, — спокойно ответил Гронау. — Хорошо, что я еще не успел поднять шума и сказать все господину Вальтенбергу. Теперь, разумеется, дело останется между нами. Вы взялись за него гораздо лучше, чем я, а еще терпеливо выслушивали мою брань и ни словом не обмолвились! Я, право, не ожидал от вас такой ловкости.

— Уж не считаете ли вы меня способным на какие-нибудь подлые расчеты? Я люблю Алису Нордгейм.

— Видел, — подтвердил Гронау, — и ей это по вкусу. Браво! Теперь мы совсем иначе приступим к господину Нордгейму, теперь мы потребуем у него не только украденный капитал, а все его миллионы вместе с рукой его дочери. Вы, Бенно, действовали невероятно хитро! Более блестящего удовлетворения нельзя себе представить, и ваш отец в могиле должен быть доволен им.

— Это вы так смотрите на дело, — сказал Рейнсфельд с болью и горечью в голосе, — Алиса же и я смотрим на него совсем иначе: то, что вы видели, было прощанием перед разлукой навсегда.

— Разлука? Прощание? Доктор, вы, кажется, не совсем в своем уме?

При таком грубом вмешательстве в самые святые чувства Рейнсфельд, это олицетворение деликатности и терпения, сделал даже попытку нагрубить.

— Повторяю вам, что я запрещаю вам вмешиваться! — сердито крикнул он. — Вы думаете, что я могу назвать отцом человека, который так поступил с моим отцом? Впрочем, вы не знаете и не понимаете таких идеальных побуждений!

— Действительно, в идеалах я ничего не смыслю, но тем больше смыслю в практических делах, а здесь дело как нельзя более ясно и просто. У вас есть средство добыть согласие Нордгейма, значит, его надо добыть; вы любите его дочь, значит, вы на ней женитесь; все прочее — чепуха, и баста!

— Совершенно мое мнение! — произнес голос в дверях, и Валли, слышавшая последние слова, вошла в комнату и завладела разговором. — Господин Гронау прав: дело как нельзя более ясно и просто. Вы, Бенно, непременно женитесь на Алисе, и баста!

Бедный доктор, осажденный с двух сторон, почувствовал, что здесь его идеальные побуждения ни к чему не поведут, поэтому он набрался смелости и заявил:

— Но я не хочу! Полагаю, что это — мое личное дело.

— И это называется любовь! — воскликнул Гронау, в порыве отчаяния простирая руки к небу.

Валли взглянула на ситуацию гораздо практичнее и нашла иной способ обуздать непокорного.

— Бенно, — с упреком сказала она, — там сидит бедная Алиса и плачет так, точно у нее сердце готово разорваться! Неужели вы даже не попробуете утешить ее?

Средство подействовало, упорство Бенно исчезло, и он бросился в соседнюю комнату.

— Ну вот, теперь он не вернется, — сказала молодая женщина, закрывая за ним дверь, — теперь мы заберем дело в свои руки, господин Гронау.

Физиономия последнего выразила растерянность при таком предложении. Правда, он ничего не мог возразить против союзничества, но то, что союзник был женского рода, шло вразрез с его принципами. Впрочем, Валли не дала ему времени возразить и продолжала:

— Для этого мы не нуждаемся ни в докторе, ни в Алисе. Он считает себя обязанным отказаться от нее, потому что Эльмгорст — его товарищ и способен всю жизнь провздыхать в Нейенфельде, в то время как Алиса станет женой Эльмгорста и умрет от разбитого сердца. Но этого не будет: я не допущу!