Светлана Лубенец - Фенечка для фиолетовой феи

Ксения кивнула, изображая полную умственную отсталость.

– Та-а-ак! Я-я-сно! – иронично протянула Инесса Аркадьевна. – Решила кого-то выгородить! Только кого? – вот что интересно. Имейте в виду, – она обратилась ко всему классу, – я не поверила ни единому ее слову! Но если никто не признается, ей придется отвечать! Вы хотите, чтобы Золотареву исключили из школы?

Одноклассники молчали, но и Инессе, и Ксении было ясно, что они не против ее исключения, а наоборот за. И даже мечтают, чтобы это произошло, причем как можно скорее. Классная руководительница посмотрела на Золотареву и неожиданно для себя пожалела ее. Она вспомнила, как сама, будучи еще Инночкой Сосновской и учась в шестом классе, вот так же стояла одна против всех. Ее обвиняли тогда в том, что она украла из классного аквариума двух черных меченосцев, а на самом деле все было совсем иначе. Меченосцы просто почему-то вдруг взяли да и всплыли вверх раздувшимися животами в ее дежурство по классу. Инночка двумя пальчиками выловила дохлых рыбок и выбросила в туалет для девочек. Она была не виновата, но все долго еще обзывали ее рыбьей воровкой, потому что у нее дома, в ее собственном аквариуме, жили и собственные ее меченосцы. Они отличались от классных красными плавниками, но никто не хотел этого знать. Инесса Аркадьевна тряхнула головой, отгоняя грустные воспоминания, и ей вдруг до боли захотелось надеть на себя такой же патронташ, как у Золотаревой, взять в руки автомат Калашникова наперевес и встать рядом с Ксенией бок о бок, вдвоем – против всех, на защиту чести, достоинства и доброй памяти безвременно скончавшихся меченосцев. Разумеется, она подавила в себе это желание, велела девятиклассникам все еще раз хорошенько взвесить и вышла из класса.

Когда Ксения опустилась на стул, она сразу увидела перед собой на столе свернутый в трубочку листок из тетради в клетку. Она развернула записку и прочитала: «Вспомни проклятие Пиковой Дамы!» Подняв голову, она встретилась глазами с Овцой Долли. Та трагически покачала головой, мол, ничего не поделаешь, коли потусторонние силы против тебя. Ксения подошла к ней и спросила, размахивая ее запиской:

– Может быть, ты даже знаешь, кто «не для меня»?

– Может быть, догадываюсь.

– Ну?! Говори!

– Возможно, «он» – это наш класс, весь 9й «В» целиком! Хотя, может быть, это и Германович! Он ведь тебе нравится, не так ли?

– Не твое дело! – не смогла даже слукавить Ксения.

– Откуда тебе знать, что здесь мое дело, а что нет? – Долли смерила ее таким презрительным взглядом, что по спине Ксении пробежал холодок.

– А как же быть с Сыромятниковой? – все же спросила она.

– В каком смысле?

– Погляди, она сегодня в том же фиолетовом свитере!

– Да при чем тут Сыромятникова? Она с нами с первого класса учится… И на Германовича, между прочим, не зарится.

– А-а-а! Значит, Пиковые Дамы исключительно по Стасику специализируются? – расхохоталась Ксения.

– Не остроумно! – Это было единственное замечание, которое смогла выдавить из себя Долли.

– Слышь, Лен! – Ксения чуть было не назвала Брошенкову Овцой. – А вдруг ты ошибаешься?

– В чем?

– В самом главном, Елена Прекрасная! А вдруг Сыромятникова все-таки мечтает именно о Германовиче? Имей в виду, она возьмет его, как крепость, приступом или измором. Подобные Ирке просто так не сдаются. Вспомни, как у нее истерика прошла, как только запахло фиолетовыми свитерами и волшебным словом – «он»!

Овца Долли снисходительно покачала головой:

– Что бы ты понимала в этом, Золотарева! Весь класс знает, что Ирка в Григорьева влюблена, и совершенно безответно. Второй год его штурмует – и никакого результата. Нечего тут острить на голом месте!

– В Григорьева? – удивилась Ксения и посмотрела на парту, за которой обычно сидел и прятал от нее глаза Сережа.

Сейчас его там не было – уже ушел домой. Она попыталась представить себе его лицо, но тут же поняла, что не может этого сделать.

Ксения спускалась по лестнице в гардероб и размышляла. Овца Долли напомнила ей то, что она за своими передрягами совершенно забыла: косматая старуха все-таки стояла той ночью в дверях комнаты в квартире Брошенковых, и Ксения ее видела. Может быть, ее записка с проклятием не подделка? Может быть, Охотница, Овца и Сырок совершенно не собирались разыгрывать Ксению? Может быть, ей действительно не надо учиться в этом классе? И Германович в самом деле не для нее…

Кое-как натянув на себя свою ярко-желтую куртку, Ксения вышла из школы и… столкнулась с тем, о ком только что напряженно думала, – со Стасом Германовичем. Ксении опять стало некомфортно и тревожно. Неужели сейчас все наконец выяснится? И будет ли это ей на пользу? С лицом, серым от нехороших предчувствий, она повернулась к Стасу.

– Не пойму я что-то, Золотарева, для чего ты мне влепила «пары»? Может, объяснишь? – спросил он тусклым голосом, лениво перекатывая и глуша во рту раскатистые «р».

Ксения поняла, что он специально поджидал ее на школьном крыльце, чтобы задать свои вопросы.

– Я этого не делала. И ты, – она посмотрела ему в глаза, – должен знать об этом лучше других.

– Ты так считаешь? – Германович сделал вид, что удивился.

– Стас, может быть, хватит притворяться? – Ксения набрала в грудь побольше воздуха и выпалила ему в лицо, как будто бросилась в воду: – Я же вижу, что нравлюсь тебе! Разве нет?

Германович смутился.

– Ну и прямая же ты особа, Ксения, – покачал он головой с довольно беспомощной улыбкой. – Видишь ли… ты, наверное, нравилась бы мне, если бы не…

– Если бы не что? – нетерпеливо переспросила она.

– Если бы не твой… дикий прикид! У меня традиционно-консервативный взгляд и на цвет волос с ресницами, и на все прочее. А кислотность я вообще ненавижу, хоть в музыке, хоть в одежде. Например, цвет твоей куртки мне режет глаза. Ты прости, но в ней только дорожные работы производить – чтобы машины случайно не наехали.

– А почему ты никогда мне об этом не говорил?

Германович удивленно пожал плечами:

– А я должен был?

– Ну… мне хотелось бы знать.

– Теперь ты знаешь.

– И все дело только в этом? В моей одежде?

– В общем твоем стиле.

– Ты хочешь сказать, что если бы я его изменила, то ты…

Германович очень серьезно посмотрел на нее и ответил:

– Пожалуй, да.

– И ты скажешь об этом всем?

– А разве обязательно об этом говорить? Да еще и всем?

– В моем случае – да! Они же все меня ненавидят. Ты сможешь в классе при всех сказать, что я тебе нравлюсь?

– Зачем впадать в такую крайность? Я что-то никогда не слышал, чтобы кто-нибудь при мне объявлял о своих отношениях вслух. Все и так видно, если есть на что смотреть.

– Нет, ты мне прямо ответь: сможешь? Для меня это очень важно!

Ксения, у которой все внутри трепетало, храбро посмотрела в карие глаза Германовича, и ей показалось, что в их темной глубине тоже что-то дрогнуло. Она не поняла, хорошо это или плохо, и продолжала неотрывно вглядываться в них.

Стас молчал чуть ли не минуту, будто взвешивал, стоит ли ввязываться в дело, которое обещает быть весьма хлопотным. Потом он, видимо, решился:

– Я же сказал, сменишь прикид – посмотрим…

На следующее утро Ксения достала из шкафа черные чуть расклешенные брюки и скромный бежевый, в черную крапинку, свитерок, оставленные мамой в шкафу как совершенно невыразительные. Волосы она перекрасить, конечно, еще не успела, но решила, что главное начать изменение имиджа. Пусть Стас видит, что ради него она готова поступиться многим. Ксения стерла с ногтей черный лак, которым последнее время опять начала пользоваться, поскольку любимый зеленый два дня назад закончился. Она не только не стала, как обычно, доставать из шкатулки колечки, перстеньки, цепочки, а даже, наоборот, вынула из ушей и положила в нее серьги-крестики. Ресницы и губы решила не красить вообще.

Когда Ксения в таком, практически первородном, виде явилась в класс, ее опять, как и в первый день сентября, встретило удивленное молчание. Нарушила его, как часто уже бывало, Овца Долли:

– Ой! Поглядите-ка, умылась! Никак воду горячую включили?

– А Инесса, видать, ее намыливала за классный журнальчик, – подхватил кто-то из другого конца класса.

– Да-а-а… – будто бы сожалея, протянула Резцова, – недолго музыка играла. Быстро тебя, Золотарева, обломали.

Ксения, с трудом сдерживаясь, чтобы не ответить что-нибудь резкое, повернулась к Германовичу и спросила:

– Ты тоже так считаешь?

Стас засуетился возле своей парты, складывая тетради и учебники в ненужную стопку. Она сверлила его взглядом до тех пор, пока он не поднял на нее глаза. Он их, правда, тут же отвел, заискивающе улыбнулся классу и, грассируя больше, чем обычно, сказал:

– А что, ребята, она мне нравится! Будто только что родилась!

Класс услужливо заржал. Ксения вздрогнула, как от пощечины. Он сказал вроде бы то, о чем она его просила, и в то же время совершенно другое. Он обманул ее, предал и унизил.

– Эх ты! Трус! Предатель! Я не хочу тебя больше видеть! – крикнула она и в опять навалившейся на нее тишине выбежала из класса. Провались она, эта школа! Гори синим огнем, ненавистный 9-й «В»!

Дома Ксения первым делом подошла к зеркалу и впервые за последние месяцы начала разглядывать собственное отражение с пристрастием. Наверное, она сегодня действительно смешна. Непривычно белое, какое-то бесцветное лицо. И правда, как вымытое или даже ошкуренное наждачкой… А волосы… Никакого вида. Стрижка отросла, из-под фиолетовых прядей видны темно-русые. Надо краситься. Срочно! И она пошла в ванную. Ах, вам не нравится фиолетовый цвет? Что ж! Ей, пожалуй, он тоже надоел. Ксения начала рыться в настенном шкафчике. Где-то здесь был большой флакон зеленки… Мама, помнится, покупала, когда Ксения, свалившись с велоcипеда прошлым летом, разодрала себе коленки, и локти, и даже подбородок. А-а-а, вот он! Сейчас перекрасимся! Вам всем о-о-очень понравится!