Светлана Лубенец - Фенечка для фиолетовой феи

– Ага! Точки над «i».

– Вот-вот!

– А чего ты так поздно в магазин отправилась?

– Да все потому же. Привыкла, что мама все продукты сама покупает, а тут хватилась – чай попить не с чем.

Ксения сняла с головы полотенце, и Сырок по-мальчишески присвистнула:

– Ну и цвет! Похоже, придется брить.

– Стричься под ежа уж точно, – согласилась Ксения. – Можно, конечно, попытаться перекрасить, но что-то мне это уже начало надоедать.

Сырок оглядела комнату Ксении.

– А у тебя удобно, – заметила она.

– Да, мы с мамой старались, чтобы было уютно.

– Да я не про то. Зеркало не надо из ванной тащить. Твой трельяж даже лучше. И стоит как раз против двери.

– Ага! А если он тоже треснет? Маме не докажешь, что это дело рук Пиковой Дамы.

– Может, все-таки не треснет…

– Может, конечно, и не треснет…

– А свечи у вас есть?

– Не знаю… Только если какие-нибудь остатки. У нас в прошлом году часто электричество отключали, и мама покупала такие толстые, хозяйственные свечи. Сейчас посмотрю.

Ксения вышла из комнаты и через некоторое время вернулась с тремя безобразными огарками.

– Да-а-а… – огорченно протянула Ирка. – А вдруг ей такие не понравятся?

– Старухе, что ли? Перебьется. Зато мыло я принесла душистое – «Апельсиновая ветка» называется.

Сыромятникова с удовольствием понюхала нежно-оранжевый кусочек.

– Только нам с тобой, Ирина, ждать придется, пока родители не заснут, – заявила Ксения.

– Что ж, подождем, – отозвалась Ирка. – Я, знаешь, решила, что днем действительно вызывать духа не стоит. Кто знает, как они, эти духи, себя ведут в нестандартной ситуации. Может, хлопот от них днем-то не оберешься. Лучше, чтобы все было по правилам. А твои к двенадцати, как думаешь, угомонятся?

– Ну, этого я обещать тебе не могу.

Как и в памятную ночь прошлого спиритического сеанса, в ожидании двенадцати часов девочки уставились в видик. Только на сей раз предусмотрительно вместо ужастика поставили кассету с любовной историей «Сердце мое».

– Ну и чушь, – сказала Сыромятникова где-то посередине фильма. – Хуже «собаки-оборотня», честное слово! Слушай, а давай я сейчас, пока время есть, «Апельсиновой веткой» зеркало натру. Очень уж большая поверхность… еще не успеем…

– Ир! А может, узкие створки не надо тереть? Их можно за «спину» трельяжа завернуть, чтобы не мешали.

– Ну уж нет! Решили же, что все будем делать по правилам. Не хватало еще, чтобы из-за «спины» твоего трельяжа потусторонняя тварь свои когти выпустила, из незащищенных-то поверхностей!

– Хватит страх нагонять, – поежилась Ксения и уставилась на экран, где жгучий усатый бразильянец Луис-Карлос в сотый раз говорил своей Кончите, что она его сердце и одновременно горькие слезы.

– Небось потом выяснится, что он ее родной брат, – хихикнула Ирка, – а то к чему бы тут еще и слезы…

Ксения, которая тупо смотрела на экран, не вникая в смысл происходящего в фильме, вгляделась в Кончиту и сказала, что Сыромятникова скорее всего зрит в корень.

В одиннадцать девочки вздрогнули от пронзительного телефонного звонка. Отца Ксении срочно вызвали на работу. Проводив его, мама вошла в комнату дочери, сказала, что идет ложиться спать, чего и им желает, поскольку время уже позднее, а завтра всем рано вставать.

– Видишь, как все хорошо устраивается! – обрадовалась Сыромятникова. – Мама идет спать, зеркало натерто, и времени остается как раз на то, чтобы ей заснуть, а нам физически и, главное, морально приготовиться: полчаса до двенадцати.

За эти полчаса девчонки установили на блюдцах огарки свечей, положили на всякий случай перед зеркалом лист чистой бумаги и принялись затыкать щель под дверью толстым зимним шарфом Ксении, чтобы мама случайно не увидела пробивающийся сквозь нее свет от свечей.

– Не знаю только, зачем мы это делаем, – озарило вдруг Ирку, и она перестала засовывать в дверную щель хвост шарфа. – Она же все равно дверь откроет…

– Может, не откроет, а так явится, – пыхтела с другой стороны Ксения. – А вот если мама проснется и заметит свет, все наше гадание накроется медным тазом. Мимо нее никакая Пиковая Дама не проскочит. Так что трудись и не сачкуй!

– А ты темную тряпку приготовила? – спросила Ира.

– Зачем?

– Здрасте! А чем зеркало закрывать, чтобы она сгинула? Не хватало еще, чтобы она навсегда тут осталась!

– Ой! – Ксения привалилась к дверям. – А у меня и нет. Знаешь, давай шарф вытащим, а в щель чего-нибудь другое запихнем!

– С ума сошла! Десять минут всего осталось. Одеялом придется. Стаскивай с него пододеяльник!

– Зачем?

– Какая ты все-таки тупая, Золотарева! Сказано же было, что тряпка должна быть темной.

– А-а-а… – Ксения бросилась к приготовленной к ночи постели, в два приема вытащила из пододеяльника темно-синее шерстяное одеяло и удовлетворенно заметила: – По-моему, сгодится.

– Самое то, – подтвердила Сырок, зажгла перед зеркалом один свечной огарок и уселась на пуфик, сложив руки на коленях.

– Почему один зажгла? – удивилась Ксения.

– А ты посмотри, какие они крошечные! Враз же прогорят, Даму можем и не дождаться. Менять будем. Один сгорит, другой зажжем.

– Ты молодец, Ирка, – с уважением отметила Ксения. – С тобой даже не так и страшно. Такая деловая! Чего ж ты у Брошенковой так сильно орала?

– Потому что первый раз. А теперь мы с тобой морально подготовленные. Все! Без двух двенадцать. Начинай читать заклинание.

Ксения уселась подле Ирки прямо на пол, уставилась в глубину зеркала, которая была гораздо темнее, чем в прошлый раз, по причине нехватки свечей, и начала:

Девочки в ожидании прижались друг к другу, перестав дышать, но в комнате ничего не изменилось. Зеркало по-прежнему оставалось темным, слабо отражающаяся в нем дверь и не думала открываться. Ирка отлепилась от Ксении и осмотрела по-прежнему белый листок.

– Пуст, – констатировала она. – А может быть, надо сначала свои вопросы объявить?

– У Брошенковой мы этого не делали, – напомнила ей Ксения.

– Там вообще все было липовое! Нечего и вспоминать. Хочешь, я первая начну?

– Попробуй, – согласилась Ксения дрогнувшим голосом.

Ирка откашлялась и голосом, каким Владимир Пресняков поет про стюардессу по имени Жанна, спросила, глядя в самый центр зеркального мрака:

– Скажи мне, Дама Пиковая, полюбит ли меня когда-нибудь… Сережа Григорьев?

Свеча треснула и мигнула, явно собираясь погаснуть. Ксения, повинуясь Иркиному толчку в бок, быстро зажгла от нее второй огарок, а Сыромятникова сползла с пуфика на пол, поближе к Золотаревой, и, как диспетчер на вокзале, произнесла:

– Повторяю: полюбит ли меня когда-нибудь Сережа Григорьев?

Ответа не было. В зеркале по-прежнему отражались плотно закрытая дверь и две девчоночьи макушки.

– Попробуй ты, – прошептала Сыромятникова Ксении и чуть отползла от зеркала в сторону.

Ксения вздохнула, виновато покосилась на Ирку и спросила почти то же самое:

– Скажи мне, Дама Пиковая, простит ли меня когда-нибудь Сережа Григорьев?

– Мы так не договаривались, – вскочила с пола Сыромятникова, забыв про конспирацию и про длинные руки Пиковой Дамы, появление которых не так давно считала возможным прямо из-за трельяжа.

– А я тебя предупреждала! – не менее громко и неосторожно выкрикнула ей Ксения. – Я говорила еще в электричке, что не собираюсь от него отказываться и пусть он сам выбирает.

На слове «выбирает» со змеиным шипением погас второй свечной огарок, и комната погрузилась в непроглядную тьму. Девочки в страхе замерли, и тут медленно, со скрипом на тонкой ноте, открылась дверь в комнату. В проеме появилась она, Пиковая Дама, всклокоченная, с белым страшным лицом.

Тут уж и Ксения завизжала не хуже, чем в прошлый раз Ирка, а сама Сыромятникова, пожалуй, даже и громче, чем в квартире Брошенковых. Ксения, позавывав еще немного, замолчала, когда поняла, что в их с Иркой дуэт вступил кто-то третий, и сильно толкнула Сыромятникову в бок. Та, захлебнувшись особо изощренной руладой, тоже замолкла, но крик между тем все равно продолжался. Стало ясно, что он исходит от фигуры в дверном проеме.

– Что здесь происходит? – особенно яростно взвизгнула Пиковая Дама и когтистой лапой шлепнула по выключателю.

Комнату залил свет, и девочки непроизвольно зажмурились.

Когда Ксения на пробу приоткрыла один глаз, в дверном проеме она увидела родную маму, завернутую в одеяло и с выражением дикого ужаса на лице.

– Мама? Это ты? – слабым голосом спросила она.

– Интересно, а кого ты собиралась увидеть? – визгливо спросила мама.

– Пиковую Даму, кажется… – пролепетала Ксения.

– Какой кошмар! – воскликнула мама, уронив на пол одеяло и оставшись в байковой ночной сорочке, вяло-желтенькой, в зелененьких рыбках.

Эта «Пиковая Дама», босая и в рыбках, со стоящими рожками волос мышиного колера, так рассмешила Ксению, что она повалилась на диван, сотрясаясь от смеха.

– Ой, не могу… – оценив ситуацию, простонала Ирка и осела на пол, тоже хохоча во все горло.

Мама, постояв молча над корчащимися от смеха девчонками не меньше минуты, привалилась к дверному косяку и тоже засмеялась сначала нервным, а потом настоящим задорным смехом, каким не смеялась уже очень давно.

Когда все наконец отсмеялись, девочкам пришлось рассказать маме, что они затеяли с зеркалом, с вынутым из пододеяльника синим одеялом и свечными огарками и при чем тут Пиковая Дама.

– Знаете, милые мои, – сказала им мама, – я не очень-то верю в спиритизм и гадания, но все-таки не советую вам заниматься вызовом духов даже в шутку. Не надо совать свой нос в непознанное. Очень легко тронуться умом просто от страха…