— Ну что ты такой яркий наряд придумала? Невеста должна быть скромная, тихая… А ты?

— Ой, бабушка! Ну хочется мне чего-то особенного. Просто белое — это избито. Приелось уже. Я же хотела сначала голубое. Ты сама сказала: в голубом — плохая примета.

— Ой, дочка, в голубом плохая! Это точно. Вон, вспомни… Нинка с соседней улицы… в голубом была. Так что вышло?

— Разошлись они, по-моему.

— Ну да. Развелись через год. А эта… как ее… у бабы Шуры племянница?

— Вера, что ли?

— Да, точно, Вера. Ну ты помнишь ее, она еще в город учиться уехала… Так она тоже. Такое платье красивое выбрала… Голубое… Самая красивая невеста была. Так Витька погиб… Трех лет не прошло… Ребенок сиротой остался…

— Ой, бабуль! Любишь ты страху нагнать!

— Ничего не страху… Раз плохая примета — нечего испытывать судьбу.

— Ну вот. А розовая ткань никакая мне не понравилась. Я еще думала: нежно-желтое. Но ты его тоже отвергла.

Это сейчас подобный цвет назвали бы молочным или сливочным, а то и вовсе красивыми словами типа «шампань» или «ваниль». А тогда — нежно-желтый.

— А когда я эти маки увидела. Яркие на белоснежном фоне… Все, бабуль, поняла: хочу! Платье — белое с красным. А туфли и шляпа — красные! Разве плохо? Сашке — красный платочек в кармашек. И галстук такой же! Чудо как красиво получится!

Получилось не просто красиво, а потрясающе! Не было человека, который бы не засмотрелся на эту пару! Необычно, ярко, очаровательно! Все другие невесты, оказавшиеся в тот день в этом же ЗАГСЕ, померкли, сникли и выглядели даже несколько разочарованными своей свадебной церемонией.

А Галя, будучи в центре всеобщего внимания и восхищения, пребывала в истинном счастье. Мало того что она выходит замуж за любимого человека, мало того что она испытывает восторг от самого процесса бракосочетания, так она еще настолько красива, что весь мир радуется вместе с ней, отмечая ее красоту и счастье! Только что-то, что-то не так… Один маленький, крохотный штришок, один малюсенький нюансик… Что же было не так? Память перебирала лица друзей, родственников… Вот слезы на бабушкиных щеках, вот горящие глаза девчонок… Румянец крестной, улыбка соседки тети Наташи… Что не так? Память споткнулась о взор Олеси. Да, вот оно! Олеся, с закушенной губой, с потухшим взглядом… Единственный минус свадебного торжества… Впрочем, и не минус даже. Так… ссадинка, легкая царапина, даже и не замеченная толком тогда, много лет назад. А сейчас, надо же, всплыла в болезненном круговороте, спустя тринадцать лет, в недосягаемом вечном городе под названием Рим.

Машина резко остановилась. И Галя открыла глаза. Головокружение немного приостановило своей бесконечный танец, и она попыталась определить, где она. Видимо, подъехали к больнице, потому что открылась дверь. И носилки потихоньку стали выдвигаться на улицу. Капельница чудесным образом выехала вместе с Галей, правда, ее все время придерживала медсестра, а то уж Галя было подумала, что штатив буквально сам летит за ней по воздуху.

Где-то мелькала Паолина, звучали отрывистые, тревожные фразы, незнакомые медицинские термины. Единственное предложение, которое смогла осознать Галя, звучало не слишком правдоподобно: давление тридцать на ноль.

Про кого это они? Разве бывает такое давление? Если ноль, это значит, что давления нет!

И только тут она поняла, что ей не просто сделают укол и отпустят домой. Нет, ее никто никуда не отпустит. Ее будут держать здесь и лечить, и наверняка долго, потому что когда у человека отовсюду идет кровь, то это значит — он болен. А раз болен и попал в больницу — лечись!

— Пожалуйста, не надо меня лечить! — она хватала свободной от капельницы рукой сначала медсестру, потом врача, который на ходу что-то вписывал в историю болезни и повторяла как заведенная:

— Пожалуйста, не надо меня лечить!

Слезы полились, защекотали виски, намочили уши. Но вытереть их не было никакой возможности. Ушам было щекотно, мокро, неприятно. Но одна рука — под иглой, другая сжимает халат врача. Чем вытереть слезы?

Паолина отстала где-то в коридоре, то ли сама отстала, то ли ее не пустили дальше, Галя так и не поняла. Она вообще плохо соображала.

— В чем дело? — Врач строго посмотрел на странную пациентку, отцепил ее пальцы от своего халата и вопросительно уставился на медсестру.

— Я не знаю, — ответила та. — Это ее первые слова. Она молчала всю дорогу.

— Что случилось? Почему вас не надо лечить?

— У меня нет денег… Совсем, понимаете? Отпустите меня!

Врач почему-то проигнорировал это заявление Гали, отдал очередное распоряжение медсестре и сделал какую-то пометку в истории болезни.

Голова опять начала свое кружение. Причем даже если глаза были закрыты, все равно вокруг все вращалось. Казалось, кровать переворачивается вверх ногами и одновременно валится на бок, и еще сверху вниз плавно плывет. И все это одновременно, постоянно и нескончаемо.

Кто-то подходил, проверял иглу на сгибе руки, мерил давление, вздыхал. Галя лежала, голова кружилась. Вокруг нее была суета, волнение, голоса. Слава богу, хоть понос кончился. И рвота. Как бы она сейчас бежала в туалет? Не бежала, ползла бы… А куда здесь ползти? Она даже не огляделась. Где она? В палате, наверное. А сколько человек еще рядом? А есть ли поблизости туалет? Ничего непонятно.

Ой, и зачем она потратила пятьдесят долларов? Паолина подарила ей на день рождения. Две недели назад Гале исполнилось тридцать четыре. Она купила бутылку вина, торт, мороженое. Угостила хозяев. Они ей огромную шоколадку подарили и деньги. Она, дурочка, на следующий день побежала в дешевый магазин. Накупила всего: кроссовки в первую очередь. Хорошо, что попала на распродажу. Стоили они всего двадцать восемь долларов. Ну как не взять? Тапочки купила себе новые, трусы, колготы. Ну и пасту зубную, и прочее по мелочи. Как раз сорок семь долларов получилось. Сейчас бы ой как ей пригодились эти деньги. Она понятия не имела, сколько стоили сутки нахождения в больнице, но ей казалось, что пятидесяти долларов хватило бы хотя бы на три-четыре дня. А так — совсем ничего! То, что остается от зарплаты, — это святое! Это на билеты для сына и мужа. Их тратить она не может! Ни при каких обстоятельствах!

А вдруг ее в муниципальную больницу положили, где не надо платить? Хоть бы с кем поговорить. Она так и не поняла, что же с ней приключилось. Всегда у нее было хорошее здоровье. Никогда ни на что не жаловалась. Ну если только голова изредка побаливала. А у кого она не болит? Только у неживых. И горло иногда беспокоило. Но это тоже понятно — она же учительница. Постоянные лекции плюс голос часто приходится повышать. Конечно, горло все время в напряжении.

Но это же все мелочи — голова, горло! И вдруг — на тебе! — давление тридцать на ноль! Это, наверное, не про нее, это про кого-то другого…


Видимо, Галя лежала в больнице долго. Потому что слишком часто менялся мир за окном. Откроет она глаза — за окном темно. В другой раз откроет — солнце. Потом — опять ночь. Потом — белый день. Потом вдруг она вспомнила! Боже, она вспомнила! И это воспоминание ошеломило ее, выбило из слишком ненадежной колеи!

Мама! Ее мама умерла в тридцать четыре года! Гале тогда было восемь. Она плохо понимала, что происходит. Вернее, понимала-то она вполне даже нормально, просто не хотела понимать, воспринимать… Не хотела вникать…

Мама была беременна. Галя очень хотела маленького братика, ждала его и все время выспрашивала у мамы — ну когда? Долго ли еще? Скоро ли?

Она гладила большой мамин живот, прислушивалась к тому, что творилось в его глубине. Там происходило какое-то шевеление, булькание, передвижение. Живот жил своей жизнью независимо от маминого желания. Он делался все плотнее и полнее, он выпирал то в одну, то в другую сторону. Мама объясняла Гале: вот тут голова, тут пятка малыша. А вот здесь, наверное, попка, а тут локти или коленки.

Маленькая Галя замирала от приближения к тайне, от прикосновения к еще не родившейся жизни. Почему-то у нее не было сомнения, что родится именно брат. Про себя она уже назвала его Егоркой. Вслух боялась произносить, вдруг мама заругает. Почему мама должна заругать, она не могла себе объяснить… Просто подслушала однажды разговор мамы с бабушкой. Та говорила:

— Нечего раньше времени пол ребенка разгадывать. И имя незачем придумывать. Дай бог, родится дитя… Там посмотрим.

— Суеверия все это, мама! — парировала дочь.

Но бабушка была неугомонна:

— Успокойся! Кто родится, тому и будем рады. А жить раньше времени — плохая примета. — У бабушки очень много было припасено примет — на все случаи жизни — и плохих, и хороших. В семье к этим суевериям серьезно, кроме самой бабушки, никто не относился. Выслушивать выслушивали, но прислушивались лишь изредка. А она всегда любила подкрепить свои слова примерами и обосновать ту или иную примету.

А может, и стоило тогда маме прислушаться к бабушке.

Случилась трагедия. Мама умерла в родах. Ребенка спасли… Но… может, даже и напрасно. Грех, наверное, так думать… И говорить об этом нельзя… Но Галя и не говорила, а про себя думала часто… Мальчик оказался больным.

Папа каким-то незаметным образом растворился в пространстве, бросив и горячо любимую дочь, как всегда казалось Гале, и только что народившегося больного сына. Бабушка взяла на себя его воспитание. Титанический, неимоверно тяжелый труд, который сродни лишь подвигу. И он жил, этот мальчик, довольно долго для такого тяжелого заболевания, целых шестнадцать лет.

Галя не любила брата, побаивалась и брезгливо морщилась, глядя на него. Бессмысленный взгляд, текущие изо рта слюни, вечно сопливый нос. Как бабушка ни старалась, а болезнь брала свое, и слабых сил пожилой женщины, конечно, не хватало: и внучку поднимать, и больного внука тянуть. Отец, правда, какие-то деньги присылал. Но разве это помощь была? Так, слезы…