Постепенно ночи стали подлинным кошмаром. Марианна спала самую малость, да и то плохо. Добровольное заточение, отсутствие физических упражнений, ее новое состояние и беспокойство прогоняли сон. Она использовала бесконечные часы бессонницы, строя всевозможные, одно другого фантастичней, предположения относительно Гракха. Самым ужасным, заставлявшим ее содрогаться и обливаться холодным потом в горячей постели, было то, что бедный мальчик стал жертвой нападения. Несмотря на строгость императорской полиции, дороги были наводнены разбойниками. Одинокий всадник мог стать легкой добычей, и было столько глухих зарослей, где брошенное тело оставалось бы незамеченным долгие недели. Марианна не находила себе места при мысли, что если с ее верным кучером что-нибудь произойдет, никто не сообщит ей об этом. Может быть, она напрасно ждет возвращения преданного друга и ответа, который уже никогда не придет.

Единственный проблеск в этом мраке: Наполеон прислал ей из Компьена записку, вид которой заставил ее кровь бежать быстрее, но содержание, увы, разочаровало:

«Милая моя Марианна. Несколько слов на ходу, чтобы ты убедилась в том, что я всегда думаю о тебе. Хорошо следи за так дорогим мне здоровьем и за голосом, который после возвращения из путешествия облегчит груз государственных дел, обременяющих твоего Н…»

Груз государственных дел? Париж пуст и спокоен, весь двор перебрался в Компьен, но «милая Марианна» знала от постоянно рыскавшего повсюду Аркадиуса, что придворные увеселения и медовый месяц занимали Императора бесконечно больше государственных дел, которых он, похоже, наоборот, упорно избегал в это время. Только балы, охота, прогулки, спектакли и всевозможные другие развлечения, и, исключая представительство в Императорском Совете и аудиенцию Мюрату по поводу итальянских дел, Император ничем серьезным не занимался… Конечно, с его стороны было любезностью написать ей, но – вещь совершенно немыслимая несколько недель назад – Марианна небрежно бросила записку на столик, затем вздохнула и, не глядя на нее больше, вернулась к своим заботам.

Ее желание увидеть Гракха и узнать, может ли она надеяться на приезд Язона, было так велико, что даже приглушило ужасный страх, вызванный сообщением о бегстве лорда Кранмера. Она не вздрагивала больше при каждом необычном шуме, раздававшемся ночью, она не пугалась больше, когда из окна замечала на улице напоминавшую англичанина фигуру. Ведь существовал Блэк Фиш, к которому она питала полное доверие, и еще она знала, что прибытие Язона будет лучшим лекарством против страха. Если он согласится взять ее навсегда, под его покровительством угроза десятка Кранмеров не вызовет у нее больше страха. Язон – сильный, отважный мужчина того типа, рядом с которым женщина чувствует себя спокойно… Необходимо, чтобы он приехал, абсолютно необходимо… Но, Бог мой, как томительно тянется время!..

Была, однако, кроме верного Жоливаля, еще одна душа, которую Марианна с радостью увидела бы: Фортюнэ Гамелен. Хотя вызванная Франсисом паника немного улеглась, молодая женщина еще долго размышляла об этом необычайном побеге. Правда, она не знала подробностей, но было совершенно ясно, что без участия министра полиции он не мог произойти. В то же время она не могла допустить, чтобы министр Наполеона опустился до такого: глумиться над самоотверженностью своих собственных агентов, освободить опасного преступника, смертельного врага его родины. И Фортюнэ, которая так много знала, Фортюнэ, без сомнения, ввиду своей преданности Наполеону входившая в число агентов Фуше, Фортюнэ, возможно, смогла бы приоткрыть завесу над этой тайной. Но Фортюнэ, охваченная вновь вспыхнувшей любовью к красавцу Фурнье-Сарловезу, исчезла, как и напророчил ее черный мажордом Жонас.

«Ну, вот, – меланхолично подумала Марианна, – обе женщины, к которым я питаю подлинное доверие, единственные, кого я по-настоящему люблю, унесены непреодолимым ветром любви. Одна я мучаюсь с напрасной любовью, которая сейчас интересует, пожалуй, только меня».

Однажды Наполеон, со смехом цитируя Овидия, сказал ей, что любовь – нечто вроде военной службы. Для Марианны же это было еще хуже: нечто вроде пострижения в монахини с такими спутниками, как одиночество и воспоминания, только усугублявшие тягостное ощущение обмана. Но вот утром, которое, судя по календарю, было понедельником 19 апреля, во время первого завтрака Фортюнэ без предупреждения появилась у своей подруги. Небрежно одетая, кое-как причесанная, что для нее было признаком большого волнения, она рассеянно поцеловала Марианну, заверила ее, что у нее «ослепительный вид», что было, по меньшей мере, преувеличением, и рухнула в кресло, приказав Жерому принести побольше кофе, горячего и сладкого.

– Ты бы лучше выпила шоколаду, – заметила Марианна, встревоженная при мысли, какое действие может оказать большое количество кофе на того, кто и так достаточно взвинчен. – Кофе сильно возбуждает, ты же знаешь?

– А я хочу быть возбужденной, ожесточенной, вне себя! Я хочу, чтобы во мне продолжал кипеть гнев, – вскричала креолка в драматическом порыве, – надо, чтобы я долго вспоминала вероломство мужчин. Хорошо запомни это, несчастная! Верить тому, что нашептывает мужчина, все равно что верить капризному ветерку. Лучший из них – гнусное чудовище, а мы – его несчастные жертвы.

– Если я правильно поняла, твой гусар напроказил? – спросила Марианна, на которую ярость Фортюнэ подействовала, как порыв свежего ветра.

– Он негодяй! – заявила молодая женщина, положив себе солидную порцию яичницы и густо намазав маслом кусок хлеба. – Понимаешь ты это? Мужчина, которого я люблю в течение ряда лет, за которым ухаживаю днем и ночью с самопожертвованием послушницы из монастыря Святого Винцента! Мне ли этим заниматься?

Марианна сдержала улыбку. Положение, в котором она оставила Фортюнэ и красавца Фурнье в вечер императорской свадьбы, имело очень отдаленное сходство с набожным милосердием.

– Ну? – спросила она. – Что же произошло?

Фортюнэ коротко рассмеялась, и хотя в ее сухом смехе отсутствовала веселость, он впечатлял своим трагическим звучанием.

– Почти ничего! Ты можешь себе представить, что он посмел привезти с собой в Париж эту итальянку?

– Какую итальянку?

– Девицу из Милана… я не знаю даже ее имени! Психопатку, которая до такой степени втрескалась в него там, что бросила семью и состояние, чтобы последовать за ним. Мне говорили, что он привез ее с собой и поместил в своем родном Периго в Сарла, где у него есть дом, но я не хотела в это верить. Так вот, она не только была в Сарла, но и приехала с ним сюда! Дальше уж идти некуда, а?

– И как ты узнала об этом?

– Он сам мне сказал! Ты не можешь представить себе, насколько циничен этот повеса! Он покинул меня этой ночью, попросту заявив, что теперь ее очередь взять на себя заботу о нем и ему пора идти на встречу с нею! Оказывается, находясь у меня, он посмел послать ей письмо с объяснением, что он ранен и находится на излечении в доме, куда ей вход заказан. Я вышвырнула его вон! И надеюсь, что та дуреха поступит так же!

На этот раз Марианна не смогла удержаться. Она рассмеялась и с удивлением прислушалась к своему смеху, ибо за последние три недели такое было впервые.

– Ты напрасно довела себя до такого состояния. Если он пятнадцать дней оставался взаперти с тобой, он, безусловно, больше нуждается в отдыхе и сне, чем в страсти. Кроме того, он человек выздоравливающий! Пусть он возвращается к своей итальянке. Если он живет с нею, у нее в доме невольно все должно подчиняться некоему брачному статусу, так что по сути дела ты находишься в лучшем положении. Предоставь ей все радости домашнего хозяйства.

– Домашнего хозяйства? С ним? Сразу видно, что ты с ним незнакома! Знаешь, чего он допытывался у меня?

Марианна сделала отрицательный знак. Пусть Фортюнэ продолжает считать, что она действительно совершенно не знает Фурнье.

– Он спрашивал у меня твой адрес, – торжествующе бросила та.

– Мой адрес? Для чего?

– Чтобы нанести тебе визит. Он думает, что с твоим «гигантским влиянием» на Императора ты без труда сможешь устроить его восстановление в армии. И в этом он совершает большую ошибку.

– Почему?

– Потому, что Наполеон и так достаточно ненавидит его, а тут еще возникает вопрос о его взаимоотношениях с тобой.

Несомненно, она права. Впрочем, Марианна не имела никакого желания снова увидеть пылкого генерала с его наглым взглядом и слишком проворными руками. То, что он собирался просить ее помощи, было уж слишком, учитывая обстоятельства, при которых они познакомились. И затем, довольно с нее уже этих мужчин, постоянно пытающихся что-нибудь выпросить у нее, но ничего не дающих взамен… Поэтому в голосе появилась необычайная сухость, когда она заявила:

– Я сожалею, говоря тебе это, Фортюнэ, но твой гусар никогда меня не интересовал. К тому же один Бог знает, когда я снова увижу Императора.

– Браво! – одобрила Фортюнэ. – Пусть мои нежные друзья сами выпутываются, ведь они не могут похвалиться, что ты им чем-то обязана?

Марианна нахмурила брови.

– Что ты хочешь сказать?

– То, что я знаю, как подло вел себя Уврар по отношению к тебе. Что поделаешь! У Жонаса весьма тонкий слух, и он обожает подслушивать…

– О! – лицо Марианны запылало. – Ты знаешь? И, конечно, сказала кое-что Уврару?

– Пока ничего! Пусть он немного подождет. Я сумею, будь покойна, отомстить за нас обеих, пока не поздно. А за тебя я готова броситься и в огонь, если понадобится. Тебе стоит только сказать! Я твоя телом и душой! А деньги тебе по-прежнему нужны?

– Больше нет. Все в порядке.

– Император?

– Император, – подтвердила Марианна не без стыда за эту новую ложь, но она не хотела рассказывать Фортюнэ о своей встрече с кардиналом и о том, что затем последовало.

Она не имела права говорить о своем невыносимом положении, о будущем ребенке, о вынужденном браке, и, в сущности, так было лучше. Фортюнэ, набожность которой отдавала суеверием и язычеством, не поняла бы ее. Беззаботная и бесстыдная миниатюрная креолка не постеснялась бы выставить на обозрение целую армию незаконных плодов ее многочисленных страстей, если бы природа не создала ее такой ловкой в любви. Марианна знала, что она изо всех сил воспротивится проекту кардинала, а относительно того, что она посоветует своей подруге, догадаться нетрудно: сообщить Наполеону о грядущем материнстве, позволить ему выдать ее замуж за первого попавшегося недотепу… и затем утешаться с кем попало. Но Марианна не хотела даже ради спасения своей чести и чести ребенка вложить свою руку в руку недостойного корыстолюбца. Язон был чист в этом отношении, и она достаточно хорошо знала крестного, чтобы не сомневаться, что избранный им мужчина возьмет ее в жены не по расчету: ей не придется презирать ни его, ни себя… Да, с какой стороны ни посмотри, получается, что лучше ни о чем не говорить ее подруге. Будет время позже… или, по крайней мере, когда появится Язон, если он вообще появится…