Это был немолодой уже мужчина, с колючей щетиной на щеках и легкий, как подросток. Родион оттащил его подальше от дома – в рощицу, там положил на землю и плеснул на лицо воды из фляги. Тот застонал.

– Ты кто? – сказал Родион по-польски. – Кричать будешь – убью.

Мужчина, не отвечая, ощупывал разбитые губы, потом негромко выругался. Русский мат не спутаешь ни с чем другим.

– Так ты русский? – ошарашенно спросил Родион.

– Ты, видать, тоже не из местных. – Мужчина слегка шепелявил из-за разбитой губы.

– Что вы здесь делали?

– Производил слежку согласно приказу, – незнакомец тоже решил перейти на «вы», – но это не вашего ума дело.

Тут Родион ударил себя по лбу. Как он об этом забыл? Наверняка это посланный Бироном петербургский агент… Как его? Петров. Точно, Петров. Однако этот человек в весе пера зря хлеб не ест. Ишь в какую даль забрался! Удивительно, что он не потерял Шамбера по пути его следования.

– Я знаю, согласно какому приказу вы здесь находитесь, господин Петров. Вас прислал Бирон.

– А уж отчитываться перед вами я никак не обязан, – проворчал агент и сел, привалившись к березе.

– Вы поступаете под мою команду, – бодро заявил Родион. Ничего подобного Бирон не говорил в Петербурге, но сейчас нашему герою позарез нужен был помощник.

– Я никуда поступать не буду. Я вас в первый раз вижу, а то, что вы узнали мою фамилию, еще ни о чем не говорит. Да и какой вы начальник, если вы на своих бросаетесь? На лбу у меня теперь шишка. Положим, она заживет. Но сейчас-то она мне на кой нужна? В нашем деле главное – неприметность. Обыватель меня как бы и не видит. А с шишкой на лбу меня любая собака запомнит. Проходил тут некто с шишкой на лбу? А как же… И губа, как требуха коровья! Это же надо так рожу расквасить! И знайте, сударь, если на лице моем останется отметина в виде шрама, то я подам на вас жалобу по инстанции.

– А если не останется?

Петров брезгливо выплюнул какую-то дрянь изо рта, ощупал зубы, по счастью, они были целы.

– Тогда не подам, – сказал он наконец, – в нашем деле всякое случается.

– Вот бумага. В ней все написано. Только сейчас темно, вы ее утром прочитаете.

– Вот утром и поговорим. И еще неизвестно, где я буду утром.

Пришлось углубиться в лес и запалить костерок. Родион держал горящую головешку, Петров читал и до тех пор не возвратил бумагу, пока не прочитал ее всю, до последней строчки. Как только агент убедился в правильности слов Родиона, всю его настороженность как рукой сняло, более того, он обрадовался и опять перешел на «ты».

– Жрать охота, – сказал он с доверительной улыбкой. – У тебя ничего нет? Совсем изголодался на этой проклятой работе. На посту какая еда – сухари. А ведь даже хрумкать нельзя, дабы не привлечь внимания. Я пробовал хлеб брать, но он через день совершенно черствеет. Я за этим французом, Шамбером, от самого Кронштадта поспешаю.

– И каков был его путь? Только, пожалуйста, подробнее.

Из-за разбитой губы Петров не мог выговорить «ф» и говорил «шранцуз». Рассказ свой он прерывал неожиданными вопросами: «А дома какие погоды? Мне надо, чтоб ведра, у меня там жена на сносях». Или вроде бы не к месту начинал рассказывать, какую хорошую шерстяную поддевку подарила ему одна вдовушка из Варшавы: «Я бы без этой поддевки от простуды сдох, право слово. А кашлять в нашем деле – это, считай, его загубить». Но Родион был рад ему без памяти и с удовольствием воспринимал весь этот словесный хлам, к делу не относящийся.

Проделанный Шамбером путь был нелегким: приплыл в Данциг, остановился в предварительно снятой для него квартире. Когда в Данциг прибыл король Станислав со свитой, Шамбер не предпринял никаких попыток увидеться с французским послом и предложить свои услуги.

– Но вообще-то, «шранцуз» со многими общался, у меня все люди переписаны, но записей при себе не ношу, храню в тайнике. Продолжаю…

В Варшаву Шамбер выехал совершенно неожиданно. Петров его чуть не упустил. Нагнал в дороге. В Варшаве Шамбер жил в пригороде у такого же «шранцуза», как он сам. Жил скрытно. Соотечественник – молодой малый, зачем он торчит в пригороде Варшавы, выяснить не удалось.

– Да и охоты не было, – частил Петров. – На кой он мне нужен? Начну о нем справки наводить, Шамбера упущу. Однажды они вдвоем намылились на прогулку, в руках у малого небольшой дорожный сундучок. Что это за прогулки, думаю, с дорожными сундуками? Поехали днем, в открытой коляске, потом зашли в ресторацию, как бы перекусить. Долго их не было, а когда вышли… Если бы я их не ждал, нипочем бы не узнал. Вошли господами, а вышли простолюдинами. И главное, на Шамбере было столько ваты, то есть толщинок, что это совершенно изменило его фигуру, он стал круглым, как стельная корова. Это он уже здесь все толщинки[33] сбросил, потому что слежки не опасается.

– Когда прибыл в эту лачугу Шамбер?

– Они прибыли вдвоем, верхами, два дня назад. И тут же затворились в доме могильщика. Шамбер всего один раз и выходил.

– Куда?

– На местное кладбище.

– Что он там делал?

– Пришел к воротам, но внутрь заходить не пожелал. И отмечу: вся вата на нем. Народу на кладбище находилось много, старуху там какую-то важную хоронили, а родни у нее, видно, полдеревни. Суета была на кладбище, как на ярмарку.

– Зачем Шамберу на кладбище? Может быть, у него свидание с кем-нибудь назначено?

– А может, просто погулять хотел. Иных людей не поймешь. Мне, например, кладбище на дух не надо. Что я там потерял? А иных так и тянет. Ходят среди могил, мысли философические обдумывают, о бренности жизни, туда-сюда…

– Чтобы думать о бренности, не надо напяливать на себя толщинки из ваты.

– И то правда.

– А вообще, зачем Шамбер вернулся на место прошлогодних событий?

– Каких событий? – насторожился Петров.

– Да это я так… к слову, – спохватился Родион. – Просто мне известно, что Шамбер был раньше знаком с могильщиком. А теперь пошли на пост.

– А что нам вдвоем там делать-то? Вы утром приходите.

10

Пробежавшая по Лизоньке живительная искра все вернула на свои места. То, что было мечтой, воображением, стало неотвратимым, элегическая любовь обросла плотью и вызвала в ней такой прилив энергии, что скажи ей кто: для освобождения возлюбленного надо разобрать замок по камешку, наша героиня тут же пошла бы искать кирку и лом.

Сразу после завтрака Лизонька изъявила желание покататься верхом.

– Меня просто манят к себе прекрасные ваши окрестности. О, этот вид из окна! Право, я не могу больше жить в замке затворницей, – щебетала она, обращаясь к княгине. – Уверяю вас, я достаточно окрепла, чтобы ехать верхом. Панич Ксаверий будет сопровождать меня. Павла, ты останешься в замке. Разве что мы приторочим тебя к седлу, как вьюк.

Смех у Лизоньки был резкий, отрывистый. Княгиня сидела с кислым лицом, Павла обмирала в испуге и только твердила:

– Нет, это никак нельзя! Папенька за это не похвалят.

Но Лиза ее просто не слышала.

И вот они скачут вдвоем с Ксаверием по лесной дороге.

Лиза умела сидеть в седле, именно сидеть, но не более, и уж, во всяком случае, не скакать галопом, ныряя под низко растущие ветви деревьев. Возбуждение девушки передалось лошади, и благородное животное готово было лететь птицей. Ксаверий быстро понял, что этот полет может кончиться плачевно, поэтому он то и дело сдерживал лошадей, заставляя их идти шагом.

Путь до «Белого вепря» был не близок, наши путешественники прибыли в гостиницу, когда солнце стояло уже в зените. По счастью, поручик Люберов был на месте, то есть спал как убитый в крохотной, похожей на гостиничный комод комнате.

– Буди, – сказал Ксаверий хозяину. – Пани хочет говорить с русским офицером.

Адам поспешил исполнить приказание. Лизонька направилась вслед, почти наступая хозяину на пятки. Внутренний голос ее несколько истерически приказывал: быстрее, быстрее! Перед дверью в комнату постояльца хозяин деликатно закатил один глаз, веко над другим тоже предостерегающе дрогнуло. Лизонька опомнилась, отступила назад. Минуту спустя Адам вышел.

– Предупреждены. Ждут.

Лизонька и Ксаверий вступили в комнату. Родион в несвежей рубашке, с красными от недосыпания глазами, небритый – надо отметить, щетина-то вылезла на щеках какая-то пегая, словно пылью присыпанная, словом, вид преотвратительный – склонился перед Лизонькой в почтительном поклоне. Она тут же приступила к делу:

– Вы поручик Люберов? Прекрасно. Я от князя Матвея Козловского. Он сидит в подвале князей Гондлевских. Сидит безвинно. Он в ужасном состоянии. Его надо спасать! И немедленно! Валандаться сейчас никак невозможно.

Она придумывала планы побега один другого фантастичнее, при этом упоминалась и Павла, которую нельзя бросить, и карета, в которую некого было запрягать, и отсутствие моста через Вислу. Ксаверий и Родион молча переглянулись, первый как бы предупреждал: пусть поговорит, если накипело, а второй вроде бы отвечал: какие трудности, обожду…

Наконец она выдохлась и обернулась за поддержкой к своему спутнику.

– Я князь Ксаверий Гондлевский. Русская пани – гостья в нашем доме. Я готов помочь с побегом князю Козловскому.

В отличие от Лизы Ксаверий был обстоятелен. Каждая деталь обговаривалась по нескольку раз: полночь (как водится), калитка на восточной стороне замка, там ров засыпан, к самым стенам подступает дубовая роща, три лошади под седлом…

– Вы хотите устроить побег князя непременно этой ночью? – обратился он к Люберову. – Я бы повременил.

– Непременно сегодня ночью, – вихрем ворвалась в разговор Лизонька. – Разве он может ждать? О, несчастный пленник! – Опять водопад, или, как говорили тогда, падун слов.

– Вам виднее, но умоляю, пани Лиза, не надо сейчас про Павлу. Ваша камеристка уедет на следующий день в карете и встретится с вами в условленном месте.

У Родиона голова пошла кругом. У него был свой план освобождения Матвея, а то, что сейчас свалилось на голову, было полной несуразицей, пониманию недоступной. Из-за нервозности Лизонька забыла отрекомендоваться. Ксаверий увидел в этом какой-то умысел русской барышни и тоже не стал вносить ясность, в конце концов, это не его дело. И теперь Родион с полным недоумением рассматривал бойкую девицу и прикидывал, каким образом Матвей, сидя в подвале, практически за сутки, успел завести любовную интрижку, настолько серьезную, что девица склонилась на романтический побег.