— Убить?! — Ефимовский поддался вперёд, широко распахнув глаза.　

— Так горничная её говорит. Николай едва не задушил её, — отозвался Серж, остановившись по центру комнаты. — Право слово, я не знаю, как мне быть. Я мог бы забрать её, увезти из Петербурга, но ведь это ничего не изменит. Марья так и останется его женой.　

— Вы ведь неспроста рассказали мне о том, Сергей Филиппович, — подтолкнул его к продолжению разговора Андрей.　

Ракитин молчал некоторое время, всматриваясь в лицо собеседника. Молод, хорош собой, блистательная карьера, любимец света, станет ли он рисковать всем, ради той, которую, по его словам, так любит?　

— Насколько сильно можно любить женщину? — Тихо осведомился Серж. — Можно ли любить настолько сильно, чтобы отказаться от всего, от фамилии, от родных и близких? Отказаться от возможности когда-либо вернуться туда, где родился и вырос…　

Андрей отвёл глаза. Он прекрасно понял о чём повёл речь Сергей Филиппович. Этой ночью он и сам думал о том же. Ежели всё так, как сказала Марья, и Мишель действительно его сын, разве был у них иной выход, как только исчезнуть для всего света и попытаться начать всё сызнова вдали от родины, вдали от тех, кто мог знать истинное положение вещей?　

— Понадобятся документы, — задумчиво отозвался он, — и немалые средства. Вряд ли получится собрать большую сумму в столь короткий срок.　

— Я могу выправить для вас бумаги, — глядя в сторону, тотчас ответил Сергей.　

Ефимовский молчал. Не то, чтобы он готов был пойти на попятную, но всё же решение, которое ждал от него Ракитин, видит Бог, не из лёгких.　

— Сколько времени вам понадобится? — Выдохнул он, решившись.　

— Около месяца. Такие дела быстро не делаются, да и осторожность не помешает.　

— За месяц я постараюсь найти покупателя на оба подмосковных имения, — продолжил Андрей. — Этого будет довольно на первое время. Сегодня же напишу прошение об отставке. Надеюсь, вы сможете мне содействовать в том, чтобы его удовлетворили, не затягивая?　

— Думаю, это мне вполне по силам, — Сергей кивнул и добавил: — вам не стоит пока видеться с Машей, я сам ей сообщу…　

Ефимовский поднялся. Теперь, когда решение было принято, мысли его выстроились чётко и ясно, в голове тотчас сложился план тех действий, которые необходимо осуществить в самое ближайшее время.　

— Коли мы обо всём договорились, я не стану более злоупотреблять вашим гостеприимством, Сергей Филиппович, — Ефимовский откланялся.　

— Я сообщу вам, какое решение Маша примет, — Сергей пожал протянутую руку.　

Андрей вышел из дома Ракитиных, медленно спустился по лестнице и сел в ожидавший его закрытый экипаж. Ежели попытка побега с чужой женой за границу окажется удачной, о том, чтобы вернуться когда-нибудь в Россию не может быть и речи: в этом случае закон всецело будет на стороне обманутого мужа. В случае провала его самого ждёт каторга, Марью развод, громкий скандал и позорное пятно на репутации на всю жизнь, но, видимо, другого выхода и впрямь не существует. Он-то готов рискнуть, вопрос лишь в том, согласится ли Марья?　

Вернувшись домой, Ефимовский, как и обещал Ракитину, написал прошение об отставке и послал за своим поверенным. Не вдаваясь в подробности, Андрей попросил стряпчего заняться продажей двух самых крупных и доходных имений. Понимая, что времени у него немного, он попросил не торговаться и уступить по сходной цене, заранее соглашаясь, что, скорее всего, продать придётся себе в убыток. Ежели стряпчий и был удивлён просьбой его сиятельства, то обещанные ему комиссионные оказались столь велики, чтобы он оставил своё любопытство при себе.　

Когда же все необходимые распоряжения были сделаны, осталось только ждать и надеяться, что удача не отвернётся от него. Дни в ожидании потянулись утомительно медленно. Только спустя седмицу он получил записку от Марьи, переданную через её брата.　

"Andre, мне страшно представить, на что ты решился ради меня. Я не заслуживаю ни тебя, ни твоей любви. Когда Серж сообщил мне о вашем решении, я хотела даже отказаться, но не смогла. Видимо, моё себялюбие и впрямь не знает границ, ибо даже слабая надежда на то, что мы будем вместе, всё же лучше, чем та жизнь, что ожидает меня с человеком, которого я ненавижу всей душой. Только вера в твою любовь даёт мне силы жить дальше. Жить и надеяться, что наступит тот день, когда мне более не придётся ни от кого таить свои чувства, ибо я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю. Я могла бы бесконечно говорить тебе о том. Как жаль, что раньше не нашла в себе сил первой признаться в своих чувствах. Как подумаю, каких бед мы могли бы избежать… Увы, прошлые ошибки стали препятствием между нами, и мне так горько от того, что жертва, которую ты намерен принести слишком велика, а я её вовсе недостойна. М."

Глава 45

После злополучного вечера у Анненковых супруги Куташевы избегали общества друг друга, что вовсе не составляло труда в таком огромном доме, как столичный особняк князя. Для Николая осознание того факта, что в припадке гнева он не смог сдержать свой бешеный нрав, стало неприятным открытием. Ему и раньше случалось впадать в состояние безудержной ярости, но никогда прежде он не терял самообладания настолько, дабы себя не помнить. Видимо, не настолько безразличны ему были сердечные тайны супруги, как он некогда о том думал.　

После того, как Николаю довелось воочию убедиться в том, какие отношения связывают графа Ефимовского и княгиню Куташеву, он, наплевав на приличия, оставил супругу в доме друзей, а сам поспешил уехать, ибо даже один её вид вызывал в нём желание придушить изменницу не сходя с места. Попрощавшись с Ириной и Борисом, Софья нагнала брата в вестибюле и попеняла ему, что негоже уезжать без супруги. Но, наткнувшись на горящий лютой злобой взгляд, смешалась, сочтя за лучшее не вмешиваться, хотя и мучилась от того, что Марья осталась там, где был Андрей, а сама она вынуждена уехать, подчинившись воле старшего брата. По дороге к дому княжна молча наблюдала за ним, и ей даже показалось, что он успокоился. Во всяком случае, по прибытию Николай подал ей руку, сопроводил до её комнат и, пожелав доброй ночи, коснулся поцелуем гладкой щеки, как делал то обыкновенно.

Много позже, когда Марья вернулась домой, Софья услышала шум из её покоев: что-то с грохотом падало, скрежетало, будто кто-то, не заботясь о сохранности паркета, двигал мебель по комнате, звон разбитого стекла. Но ни криков, ни брани слышно не было. Когда всё стихло, она осмелилась приоткрыть двери и выглянуть в коридор, и тотчас ей на глаза попалась княгиня — бледная и растрёпанная, она удалялась прочь в сторону лестницы вместе со своей горничной. Потом посреди ночи приехал Хоффманн, что и вовсе напугало княжну. Тенью проскользнув в южное крыло дома, где находилась молельня, она заперлась там до утра и, дрожа, словно осиновый лист на ветру, горячо молилась за брата и его непутёвую жену, потому, как безошибочным чутьём угадала, что ссора между супругами на сей раз вышла за пределы разумного и, видимо, не обошлось без рукоприкладства. Иначе к чему было тревожить почтенного доктора в столь неурочное время?　

На другой день приехал Ракитин, будто знал о том, что случилось накануне. Николай сам вышел к шурину, несмотря на то, что Генрих Карлович велел ему оставаться в постели, по меньшей мере, дня два. Сергей Филиппович желал видеть сестру, но Марья не спустилась к нему, прислав записку, что ей нездоровиться, и она сама навестит брата, как только почувствует себя лучше.　

Полагая, что знает свою супругу довольно хорошо, Куташев был немало удивлён тем, что она не воспользовалась случаем пожаловаться брату на причинённые ей обиды, а пожелала сохранить произошедшее между ними в тайне, насколько это было возможно. А ведь Сергей Филиппович мог бы при желании весьма сильно осложнить жизнь зятю, ведь за два года своего пребывания в столице молодой Ракитин, начавший своё восхождение с должности адъютанта при Чернышёве, сделал, можно сказать, головокружительную карьеру в военном министерстве, и ныне с ним приходилось считаться.　

Куташева мучило чувство вины и раскаяние, но он попросту не знал, как подступиться к Марье. При редких встречах супруга одаривала его полным презрения взглядом и спешила избавиться от его общества под любым предлогом.　

Ежели рассуждать, то они оба были неправы. Николай прекрасно знал о сердечной привязанности Марьи к Ефимовскому, ведь она сама говорила ему о том, да только он не пожелал слушать, полагая, что произнесённое ею признание очередная ложь. Разве она мало лгала ему? Но самой большой ложью было происхождение маленького князя Куташева. И здесь лгали оба: и он, и она. Она делала вид, что он отец её ребёнка, а Николай, прекрасно зная, что этого просто не может быть, с тем соглашался. Они оба жили во лжи, а разве там, где ложь правит бал, можно вести речь о любви или доверии?　

Спустя седмицу Анна Кирилловна, сидя за столом в малой столовой за завтраком, сообщила Николаю, что собирается уехать в Сосновки, да и Софья поддерживает её в желании удалиться на время сезона из шумной столицы.　

— Считаю, что Соне, напротив, на время сезона надобно остаться в столице, — сухо обронил Николай. — Довольно ей в девках ходить, пора бы о замужестве подумать.　

— Позволь, я сама буду решать, что для меня лучше, — взвилась Софья, швырнула накрахмаленную салфетку на стол, поднялась со стула и направилась в сторону выхода.　

— Пока я ещё твой брат, и мне небезразлично, как твоя жизнь устроится, — ответил Николай, не повышая голоса, хотя Софья заметила, как дёрнулся мускул на его гладкой смуглой щеке.　

— По мне так лучше век в девках, чем жить, как ты с Марьей Филипповной, — прошипела княжна, задетая отказом брата отпустить её в деревню. — В доме невозможно находиться! Живём, аки на пороховой бочке сидим, — продолжила она, сверкая тёмными очами, выкрикнув: — не могу я более находиться здесь! Я задыхаюсь тут! Того не скажи, этого не сделай! Устала я, Ники, от такой жизни! С меня довольно! Мы никого не принимаем, никуда не выезжаем! На цыпочках ходим, дабы Марью Филипповну не тревожить, — с этими словами она обернулась на пороге и захлопнула дверь.