— Ты разрушишь свою жизнь, Мари, — вздохнул Сергей. — Сия связь, кроме боли и страдания, ничего более тебе не принесёт. Возможно, все твои слёзы и мольбы напрасны. Ты не можешь знать, что Андрей думает о том…

— И не узнаю, коли ты откажешься помочь мне, — утирая слёзы тыльной стороной ладони, прошептала княгиня Куташева.

Сергей Филиппович покачал головой:

— Видит Бог, я не должен поступать подобным образом, — вздохнул он. — Напиши ему, я велю отнести письмо.

Добившись от брата обещания помочь, Марья почти полчаса просидела в его кабинете, сочиняя письмо Андрею. Увы, все слова, что приходили ей на ум, написанные на бумаги не отражали и малой толики того, что она желала бы сказать ему, а время утекало, словно песок сквозь пальцы. Изорвав не один лист, княгиня Куташева на свой страх и риск написала короткую записку с просьбой о встрече.

Вечером за ужином Марья выказала желание посетить утреннюю литургию в Казанском Соборе. Для отвода глаз она предложила княжне Куташевой составить ей компанию, но Софья отказалась, сославшись на плохое самочувствие. Николай будто и вовсе не расслышал её слов. После злополучного вечера у Анненковых он более не заходил к ней. Марья даже не знала радоваться ей или огорчаться равнодушию с его стороны. С одной стороны его безразличие было, безусловно, предпочтительнее той ярости и злости, что она успела испытать на себе день тому назад, но с другой — она не могла не признать, что её задевает подобное пренебрежение

Марье не спалось. Ах, коли б знать, что будет завтра поутру, коли б знать, как восприняли её послание. Дотянувшись до бобика, Марья нащупала жестяную коробку с серниками и зажгла свечу. Стараясь не шуметь, вытащила из ящика бюро альбом и нашла заложенное между страниц письмо. Забравшись с ногами в кресло, она вновь и вновь перечитывала слова признания, от которых замирала душа. "Машенька, мой дивный ангел…".

— Мой дивный ангел, — прошептала она, складывая письмо обратно в альбом.

Можно ли надеяться, что те чувства, под влиянием которых Андрей писал к ней, живы в его сердце до сей поры? Можно ли надеяться, что сила их такова, что заставит пренебречь чувством долга?

Задвигая ящик на место, Марья уронила с бюро чернильницу. Шуму вышло немного, но даже от этого негромкого звука зашлось сердце в груди. Княгиня тихо чертыхнулась, глядя на тёмное пятно чернил, расплывающееся по светлому паркету. Приложив ладони к пылающим щекам, она прикрыла глаза, стараясь унять волнение. Грудь тяжело вздымалась под тонким батистом ночной рубашки, волосы разметались по плечам. Именно такой её увидел Куташев.

Что-то потревожило его чуткий сон. Открыв глаза, он увидел полоску неяркого света, пробившегося в щель под дверью в спальню жены. Николай поднялся с постели и, не утруждая себя стуком в дверь, вошёл.

— Что за шум? — тихо осведомился князь.

— Чернильница упала, — чуть слышно пролепетала Марья, глядя на мужа широко раскрытыми глазами.

— И кому же вы изволите писать по ночам? — усмехнулся Куташев.

— Никому, Nicolas, — поспешила до конца задвинуть ящик бюро княгиня. — То случайно вышло, — повернулась она к нему. — Простите, что потревожила вас.

— Раз вам не спится… — Николай окинул супругу многозначительным взглядом.

Марья едва не задохнулась и отступила от бюро к окну, обхватив себя руками за плечи.

— Nicolas, я не…

— Вам нездоровится, Mon ange? — тихо спросил он, опустив ладони поверх её рук на хрупкие плечи.

Марья не ответила, только сжалась под его руками, всем сердцем желая, чтобы он ушёл, оставил её в покое. Куташев отвёл кудрявые локоны в сторону и губами коснулся тонкой шеи, руки его соскользнули с плеч на талию, прижимая к широкой груди напряжённое тело.

Марья вздохнула. Чему быть, того не миновать. Опустив руки, она позволила ему развязать ворот её рубашки, позволила его ладоням скользить по обнажённой коже, чувствуя, как всё тело покрывается мурашками, и озноб сотрясает её от макушки до пят. Не противилась, когда подхватил её под колени, только испуганно ахнула и невольно вцепилась в широкие плечи, дабы не упасть.

Лёжа на спине в собственной постели, она застыла, подобно мумии, не желая повторения брачной ночи, когда словно вакханка металась под тяжестью мужского тела, а после мучилась угрызениями совести. Не противилась ласкам и поцелуям, оставаясь безучастной к ним. Не было на сей раз ни взлётов, ни падений, когда всё закончилось, Марья завернулась в одеяло и повернулась спиной к мужу. Она надеялась, что получив от неё всё, что ему хотелось, Куташев уйдёт, но он остался в её комнате, в её постели.

До самого рассвета пролежала она с открытыми глазами, прислушиваясь к размеренному дыханию мужчины, лежащего подле неё. После того, что было ночью, она уже не могла думать о предстоящей встрече с Андреем с радостью, горько и гадко стало на душе.

Воскресная литургия начиналась довольно рано, и ежели Марья не желала опоздать к началу службы, то ей следовало поторопиться. Выбравшись из постели, она прошла в будуар, разбудила горничную и велела принести тёплой воды. Закрывшись в уборной, она с остервенением тёрла собственное тело, желая смыть даже упоминание об ушедшей ночи.

После, сидя перед зеркалом в будуаре, Марья слышала, как Николай поднялся с постели.

— Доброе утро, Mon ange, — обратился он к ней, остановившись на пороге спальни.

— Доброе, — выдавила она из себя, не поворачивая головы.

— И куда же вы собрались в такую рань, Мари? — зевнул Куташев, прикрыв рот ладонью.

— К заутрене, — отозвалась Марья. — Желаете составить мне компанию? — не сумев удержаться от сарказма, поинтересовалась Марья.

— Упаси Господь, — усмехнулся князь. — Желаете спозаранку идти к попам, ступайте, но без меня. Увидимся за обедом, — добавил он и ушёл в свои покои, довольно насвистывая какую-то мелодию.

С вечера Марья велела Милке приготовить красивое платье, роскошное творение модистки из шёлка нежно-палевого цвета, потому, как желала быть красивой для того, кто прочно занял место в её сердце, но поутру передумала. Вместо лёгкого воздушного туалета, Марья облачилась в тёмно-лиловое платье с воротником стойкой и велела подать ей шляпку с плотной вуалью.

Воскресная служба длилась три часа. Марья отстояла её, не шелохнувшись, с каменным выражением лица, она крестилась, когда требовалось, клала вместе со всеми прихожанами поклоны, внимала словам архиерея и хору певчих, но на сей раз не было ни радости, ни света в душе, только тяжесть и тьма.

Домой она пошла пешком, взяв с собой Милку, а вознице велела возвращаться и её не ждать. Тёплое летнее утро конца августа дышало свежестью и покоем. Зелёные насаждения на Адмиралтейском бульваре уже чуть тронула желтизна, напоминая о грядущей осени. Изредка княгине Куташевой среди прогуливающейся публики встречались знакомые, но никто не узнал её под густой вуалью. Марья уже почти дошла до конца бульвара, а тот, кого она ждала, так и не появился. Остановившись, она ещё раз огляделась в надежде увидеть знакомое лицо, а потом решительно зашагала в сторону набережной Мойки. Дорогу ей перегородил закрытый экипаж, лакированная дверца распахнулась, и Андрей протянул ей руку.

— Вы выбрали весьма неподходящее место, Мари, — улыбнулся он, помогая ей подняться на подножку.

Марья оглянулась на Милку, растеряно замершую на мостовой, и велела ей идти к дому Ракитиных, чтобы после встретиться там. Удостоверившись, что за ними никто не наблюдает, Ефимовский захлопнул дверцу экипажа, и стукнул в стенку, подав вознице знак трогаться.

Глава 42

Едва слышно скрипнули новенькие рессоры и, слегка покачнувшись, экипаж тронулся с места. Андрей задёрнул бархатную занавеску на оконце и откинулся на спинку сидения. Марья сцепила пальцы в замок, дабы скрыть нервную дрожь, что сотрясала её с того самого момента, как только она вложила руку в ладонь Андрея, и опустила голову, не решаясь начать разговор. Она просила Ефимовского о встрече потому, как желала непременно оправдаться в его глазах, рассказать о том, что не пыталась никого заманить в сети брака, наоборот, от неё шантажом добились согласия. Но ныне, пребывая столь близко от него в полумраке экипажа, женщина не могла подобрать нужных слов, сомневаясь в том, что сумеет уверить его в своей правоте.　

— Вы просили меня о встрече, Мари, а теперь молчите, — попенял ей Андрей.　

Получив записку от Марьи Филипповны, он долго мучился сомнениями. Чем могла окончиться подобная встреча? Тем, что именуют неприглядным словом адюльтер? Ничего хорошего это свидание не сулит ни ему, ни ей, разве, что вымарать в грязи сразу две известных фамилии: князя Куташева и графа Ефимовского. Но желание увидеться с ней возобладало над доводами разума.　

— Право слово, дайте же мне собраться с мыслями, Andre, — Марья подняла голову, разглядывая его через густую вуаль.　

Горькая усмешка скользнула по его губам, хмурая складочка залегла промеж густых бровей. Ефимовский протянул руку и снял шляпку с её головы.　

— Хочу видеть ваши глаза, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд.　

Марья глубоко вздохнула, пытаясь обрести решимость, которой ей так не хватало, и заговорила:　

— Andre, я не знаю, кто и зачем стремился опорочить меня в ваших глазах, но то, что вам рассказали обо мне — несомненная ложь, — стараясь не отвести взгляда, произнесла она.　

— Ложь?! — Ефимовский приподнял густую бровь. — По-вашему, Борис, Ирэн, ваш супруг — все они лжецы? — Спросил Андрей, даже не пытаясь скрыть сарказма.　

— Нет! Конечно же, нет, — горячо возразила княгиня Куташева. — Возможно, вам не сказали всей правды.　

— И какая же она, по-вашему, правда?　

— Истина в том, что меня принудили к замужеству шантажом, — Марья отвела взгляд и, не дождавшись ответа, продолжила: — видит Бог, Andre, даже не получив вашего письма, я собиралась отписать вам и, положившись на волю судьбы, смиренно ждать вашего решения, но Nicolas не позволил мне…