Возможность поговорить представилась только с началом обеда. Ирэн, восторженно шептала на ухо Марье о том, что вчера Борис сделал ей предложение.

— Это замечательно, — взволнованно отвечала mademoiselle Ракитина. — Я очень рада за тебя.

— А что у тебя с Ефимовским? — понизила голос Ирина.

— Он поцеловал меня, — смущённо опустила глаза Марья.

— Ну, это-то все видели, — рассмеялась княжна.

— Нет, не тогда, — принялась теребить в руках салфетку девушка. — Потом, в санях, — вздохнула она.

— Я же говорила, что он влюблён в тебя, — тихонько толкнула локтем в бок свою подружку Ирина. — Думаю, скоро свататься придёт.

Марье очень хотелось верить словам подруге, но что-то подсказывало ей, что до сватовства ой, как далеко.

За обедом последовали танцы. Кузен Ирины Николай несколько раз приглашал её, и Марья танцевала с ним вальс, потом мазурку, но на третий раз отказал, посчитав, что это уже будет неприлично. В котильоне она пошла с Сержем. Во время танца, поглядывая на брата, она вспомнила, как он разозлился в её первую встречу с Андреем и, не сдержав любопытства, спросила его о том:

— Серж, отчего ты был так зол на графа Ефимовского, когда мы с тобой в собор ходили?

— Когда? — нахмурился Сергей, уже позабыв о той случайной встрече.

— Осенью, — напомнила ему Марья. — Я ещё ридикюль уронила.

— Отчего ты спрашиваешь меня о том? — обеспокоенно поинтересовался Ракитин.

— Вспомнилось, — пожала плечиком Марья.

— Держись от него подальше, — буркнул Серж.

— Но отчего?

— После скажу, — отвечал Сергей.

Но поговорить после не получилось. Бетси сделалось дурно, и чета Ракитиных уехала в её дом на набережной Фонтанки.

На следующий день поутру Марья получила записку от княжны Гагариной. Ирина приглашала её вечером к себе. У Гагариных собиралось небольшое общество незамужних девиц с тем, чтобы поучаствовать в святочных гаданиях.

Гадать собирались на зеркалах. В покоях Ирэн перед большим зеркалом на туалетном столике установили ещё одно поменьше. Девушки со смесью восторга и страха по очереди садились на стул перед зеркалами и пытались в тёмном коридоре, образованном отражениями, разглядеть свою судьбу.

Дошла очередь и до Марьи Филипповны. Усаживаясь на стул перед зеркалом, mademoiselle Ракитина недоверчиво улыбалась приятельницам. Одна из них видела в отражениях крест, другой привиделся гроб, и нынче она тихо роняла слёзы в углу маленькой гостиной. Марья не верила во всё это, считая гаданье суеверием и пережитком прошлого.

Вглядываясь в темноту до рези в глазах, она ничего не видела.

— Ну, что там? — стоя за её спиной, спрашивала Ирина. — Что ты видишь?

— Ничего, — отвечала Марья. — Ничего там нет.

Она уже собиралась подняться, когда ей показалось, что в зеркале мелькнуло что-то белое. Видение можно было принять за что угодно. Неуверенная в том, что именно ей показалось, Марья вслух сказала, что видела что-то белое.

— Фата, — хлопнула в ладоши одна девица. — Думаю, то фата была. Стало быть, замуж выйдешь, — предположила она.

Марья улыбнулась. Ей так хотелось, чтобы девица оказалась права. Вот и Ирина ей говорила, что стоит ожидать сватовства со стороны Ефимовского. После гадания, стали пить чай. Девушки говорили, перебивая друг друга, о молодых людях, строили предположения о том, кто к кому посватается в нынешнем сезоне и только Марья и Ирина молчали, поглядывая друг на друга. О том, что князь Борис Анненков сделал княжне предложение, ещё никому не говорили.

Поздним вечером за mademoiselle Ракитиной приехал кучер Калитиных. Прощаясь подружки, пообещали друг другу, что завтра на императорском балу будут держаться вместе.

Ну, вот и настал тот день, о котором столько много говорили, к которому загодя готовились и, о котором так много переживали. Марье Филипповне с утра кусок в горло не лез. С самого утра Настёна крутилась вокруг неё, завивая волосы на папильотки, перебирая вместе с хозяйкой украшения и ленты, что следовало вплести в волосы.

Занятая своими переживаниями, Марья не сразу обратила внимание на неестественную бледность своей горничной, на то, сколь неловкими были нынче её движения. Только когда, зажав рот рукой, девка метнулась в уборную, mademoiselle Ракитина замерла посреди комнаты с нижней юбкой в руках, догадавшись о причинах недомогания. Потому как накануне Елена Андреевна с Ольгой Прокопьевной, думая, что она не слышит, обсуждали внезапную дурноту Бетси и их скорый с Сержем отъезд.

— Настя! — обратилась она к горничной, когда та бледная на трясущихся ногах, вышла из уборной. — Да ты никак в…

Марья не договорила. Настёна упала перед ней на колени и ухватилась за подол платья барышни.

— Марья Филипповна, не выдавайте меня Елене Андреевне, — заплакала она.

— Да я-то не скажу, — растерялась Марья, — да только всё одно ничего не скроешь.

Настасья подняла голову, глядя на свою хозяйку заплаканными глазами:

— Я к бабке пойду. Мне сказали, есть тут одна. Она поможет.

— Да ты что! Грех-то какой! — возмутилась Марья.

— А иначе мне только в петлю, или в прорубь, — вздохнула девушка.

Глава 18

Придаваться долгим размышлениям о грядущем отцовстве Сержа Марье не пришлось. В комнату вошла Елена Андреевна с тем, чтобы поторопить дочь. Сергей Филиппович уже приехал и ожидал сестру внизу. Услышав о приезде молодого барина, Настасья побледнела и тихо вскрикнула, уколов палец иголкой, которой торопливо подшивала подол бального платья барышни.

Марья с жалостью оглянулась на горничную, задумавшись о том, следовало ли сказать брату о Насте, или ей не стоит вмешиваться в это дело. Она не знала, чем можно помочь Настасье, но и Сержа не хотелось огорчать подобными вестями. Отчего-то она была уверена, что подобная новость его не обрадует.

Спустившись в вестибюль, она подставила брату щёку для поцелуя, надела новый соболий салоп, крытый синим бархатом, а на голову повязала лёгкую, почти воздушную, пуховую шаль, чтобы не помять сложную причёску, над которой Настя колдовала почти два часа. Расположившись в экипаже напротив Сергея, Марья украдкой поглядывала на него и тяжело вздыхала, потому как не могла решить для себя, как поступить с тем, что стало ей известно нынче утром. Даже мысли о грядущем бале, к которому она так долго готовилась, улетучились, оставались лишь Настасья и Сергей.

Размышляя над этим, Марья и не заметила, как карета въехала на Дворцовую набережную, и возница свернул к Комендантскому подъезду, остановившись в длинной веренице экипажей.

— Мари, мы приехали, — обратился к ней Сергей, открывая дверцу кареты и подавая сестре руку.

Бросив быстрый взгляд на его лицо, Марья отметила, что брат не меньше её самой взволнован предстоящим событием. Сергей Филиппович рассчитывал, что может встретить людей, что будут ему полезны в делах службы. Предъявив стоящему на входе адъютанту императора пригласительные билеты, Ракитины прошли внутрь. Не слишком широкая лестница вела на второй этаж, и по ней уже поднимались те, кто удостоился чести быть приглашёнными во дворец на ежегодный императорский бал, знаменовавший собой официальное открытие светского сезона в столице.

Как бы то ни было, через разные подъезды, лестницы, коридоры весь этот поток приглашённых стекался в большой аванзал, в нынешний вечер освещённый тысячами свечей в огромных люстрах и высоких канделябрах, стоящих вдоль больших окон и около стен.

У Марьи в глазах рябило от многоцветия бальных туалетов, от блеска драгоценностей, Андреевские, Георгиевские ленты, звёзды, осыпанные бриллиантами, золотые и серебряные эполеты. Вцепившись в руку брата, она старалась не слишком глазеть по сторонам, опасаясь выказать себя полной провинциалкой. Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, она то и дело широко открывала и без того большие глаза, когда видела нечто такое, чего раньше ей видеть не доводилось. Бальная зала поражала своими размерами. Никогда ещё ей не приходилось бывать в столь величественном, подавляющем своим великолепием помещении. В этот вечер она, как никогда раньше, почувствовала себя жалкой и ничтожной, маленькой песчинкой, затерявшейся в этой огромной толпе.

Входя в зал, гости становились ближе к стенам, оставляя свободной середину. Вскоре должна была появиться императорская чета и вместе с ней великие князья и княгини, а также и весь дипломатический корпус.

Наступил кульминационный момент всего бала. Церемониймейстеры трижды ударили жезлами о пол, зазвучали первые аккорды полонеза, двери, ведущие в Малахитовый зал, растворились, и вошёл император под руку с женой главы дипломатического корпуса. За ним последовали великие князья с жёнами дипломатов, затем и сами послы с великими княгинями.

Впереди этого блестящего шествия гордо выступал обер-гофмаршал, сопровождаемый церемониймейстерами, делая вид, что расчищает путь для августейших особ. Впрочем, этого не требовалось, толпа сама, кланяясь, расступалась перед сильными мира сего.

Марья, которой посчастливилось вместе с братом оказаться в первых рядах, не могла отвести взгляда от Государя. До того она видела его только на портретах и, признаться честно, оригинал довольно сильно отличался от того, что изображали живописцы. Тридцати семилетний император оказался довольно привлекательным мужчиной со слегка рыжеватыми коротко остриженными волосами и с голубыми немного навыкате большими глазами.

Полонез длился довольно долго, потому как Государь, желая уделить внимание большинству дам из своей немалой свиты, почти с каждой прошёлся в туре танца. Полонез окончился, великосветские танцоры освободили паркет для следующего танца, коим должен был стать вальс.

Открывать вальс в нынешнем сезоне выпала честь графу Ефимовскому. Для Андрея императорский бал был скорее тяжёлой повинностью, чем развлечением. Существовала традиция, по которой каждый гвардейских полк, находившийся в Петербурге, отряжал лучших танцоров из числа офицеров гвардии для участия в этом священнодействии. Ныне выбор пал на него. Он должен был танцевать с сестрой князя Куташева, но mademoiselle Куташева накануне сильно простудилась, однако, всё же планировала принять участие, потому не сообщила Ефимовскому о своём недомогании. Собираясь на бал, княжна почувствовала себя совсем дурно и впала в беспамятство, сражённая лихорадкой, о чём Андрею и сообщил её брат уже прямо в бальной зале.