Ефимовский проводил её взглядом и, решившись, шагнул к замершему у дверей высокому широкоплечему слуге с пышными седоватыми усами.　

— Скажи-ка, любезный, дама, что сейчас вошла, здесь проживает? — Осведомился он.　

— Мне, ваше благородие, не велено о жильцах говорить, — швейцар насупился, отводя глаза.　

Андрей опустил руку в карман шинели и достал кошелёк, из которого извлёк довольно крупную ассигнацию и, за неимением более мелких, протянул её ошеломлённому швейцару.　

— Это пани Кшесинская, — склонился к нему швейцар. — Она и её муж проживают в апартаментах на втором этаже уже второй месяц.　

— Владислав Кшесинский? — Невольно вырвалось у Ефимовского.　

— Я так понимаю, ваш знакомец, — швейцар улыбнулся и распахнул двери перед офицером: — но вы меня всё одно не выдавайте.　

Андрей ступил в широкое парадное. Мраморная лестница, украшенная витиеватыми коваными перилами, уходила вверх. Поставив ногу на ступеньку, Ефимовский задумался. Он догадывался о том, что, вернее, кого увидит, коли решится всё же подняться вверх на два пролёта. Каждый шаг давался ему с трудом, желание повернуться и бежать отсюда с каждым мгновением усиливалось, но Андрей также понимал, что никогда ему не обрести покоя, коли ныне он струсит и уйдёт. Тогда ему будет суждено мучиться от того, что он не осмелился пойти до конца в своих подозрениях, и эта тайна всегда будет висеть над ним и над его жизнью дамокловым мечом.　

Сняв фуражку, Ефимовский провёл ладонью по лицу, покрывшемуся холодной липкой испариной. Глубоко вздохнув, он решительно преодолел несколько последних ступенек и, не давая себе времени на дальнейшие раздумья, громко постучал в единственную дверь. Послышались шаги и звук отодвигаемой щеколды, дверь открылась, из широкой передней на графа пахнуло приятным ароматом выпечки. Очевидно, хозяева собирались обедать и даже, быть может, ждали кого— нибудь к обеду, учитывая, с какой поспешностью ему открыл слуга, ныне в немом изумлении взиравший на господина офицера.　

— Пан Кшесинский дома будут? — Внезапно севшим голосом поинтересовался Андрей.　

— Как доложить прикажете, ваше благородие? — Спросил молодой человек лет двадцати пяти и поклонился.　

— Кто там, Йозеф? — Послышался из гостиной голос, хорошо знакомый Ефимовскому.　

Андрей сглотнул ком в горле и, отодвинув со своего пути лакея, шагнул в комнаты. Казалось, прошла целая вечность, пока бывшие друзья в молчании созерцали друг друга. Первым пришёл в себя Куташев. Знакомая Ефимовскому усмешка скривила красиво очерченный рот князя, Николай поднялся с дивана и, раскрыв объятья, шагнул ему навстречу:　

— Глазам своим не верю, — Куташев рассмеялся, хлопая Андрея по спине.　

— Можешь представить себе моё состояние, — пробормотал Ефимовский, вглядываясь в тёмные, блестевшие лукавством глаза, и с упрёком покачал головой. — Тебя схоронили, отпели.　

Рада шагнула на порог гостиной и замерла в тревожном ожидании. Чёрные глаза цыганки остановились на бледном лице графа Ефимовского, испытывающий взгляд, казалось, пытался проникнуть в саму его душу, понять, друг или враг ступил на порог её дома, её убежища.　

— Это долгая история, — Николай вздохнул и сделал знак Йозефу принять у графа шинель.　

Андрей торопливо расстегнул пуговицы, сбросил шинель с плеч на руки подошедшего слуги и в страшном волнении прошёлся по комнате, заложив руки за спину. Ему казалось, что его сердце вот-вот остановится. Всё, что до сего момента казалось ему простым и понятным, вдруг стало неимоверно сложным. Вся его жизнь летела в пропасть.　

— Nicolas, неужели ты не понимаешь, что наделал?! — Наконец, взорвался он, не сумев совладать с собственными эмоциями.　

— Рада, любовь моя, оставь нас, — повернулся к цыганке Куташев. — Скажи, чтобы подавали на стол, Андрей Петрович останется обедать у нас, — распорядился Николай, повернулся к небольшому столику, где стоял графин с вином и, наполнив два бокала, один протянул Андрею. — Выпьем, — он поднял свой фужер. — Позволь мне объясниться.　

Ефимовский залпом выпил густое красное вино и со стуком поставил на стол пустой бокал.　

— То, что ты сделал — чудовищно, — выдохнул он. — Бедная Софи. Ежели бы ты только знал, как она убивалась, когда мы получили известие о твоей смерти. Боже, как тебе удалось уговорить Хоффманна участвовать в этой ужасной авантюре?!　

Куташев пригубил вино, не спуская тревожного взгляда с бледного лица Андрея, на скулах которого горел гневный румянец.　

— Генрих Карлович согласился с моими доводами и, смею надеяться, ты тоже примешь их, коли дашь мне возможность высказаться, — спокойно произнёс он, вновь наполняя бокал Ефимовского.　

— Я слушаю тебя, — мрачно бросил Андрей, усаживаясь в кресло.　

— Видимо, мне, на самом деле, стоило покинуть сей бренный мир, дабы не создавать всем стольких затруднений, — Николай усмехнулся, разглядывая вино в бокале.　

Лицо Андрея вспыхнуло от стыда, и он тотчас поспешил оправдаться:　

— Прости меня. Я очень рад тебя видеть, и нисколько не лукавлю, говоря это. Но неужели нельзя было найти иной способ?

— Какой?! — Куташев крутанулся на каблуках, уставившись пристальным взглядом в лицо того, кого по сей день желал бы считать лучшим другом. — Адюльтер!? Развод!? Думаешь, я ничего не знаю!? — Николай поставил на стол бокал, расплескав вино по полированной поверхности.　

Повернувшись спиной к Андрею, он несколько раз глубоко вздохнул, а когда вновь устремил на него свой взгляд, уже мог говорить спокойно.　

— Я знаю, что Софья отказалась от тебя, я предвидел это, потому отдал ей всё состояние, дабы она могла считаться выгодной партией и не зависеть от чьих-либо милостей. У моей сестры гордости куда больше, чем любви. Она сама не сознаёт того, но в этом мы с ней схожи: tour ou rien (всё, либо ничего), ни ей, ни мне не надобна жалкая пародия на любовь. Я знаю, что ты просил Марью стать твоей женой, но тебе не стоит беспокоиться, что в тот день, когда ты станешь с ней под венец, я явлюсь за твоей спиной подобно ангелу мести. Я отпустил её и уже не вернусь, — глухо произнёс он, глядя куда-то в сторону невидящим взглядом.　

— Но откуда? — Ошеломлённо произнёс Андрей.　

— Откуда мне известно? — Куташев выгнул бровь. — Борис написал. Он с самого начала был посвящён в мои планы.　

— Тоже мне друг, — хмыкнул Андрей, вспомнив скорбное выражение лица князя Анненкова в разговоре о смерти Куташева.

— Не суди его, — вздохнул Николай. — Борис — настоящий друг и умеет хранить чужие тайны.　

Ефимовский потёр виски кончиками пальцев, ему казалось, что голова его вот-вот расколется от того количества мыслей, что одновременно и хаотично возникали в его мозгу.　

— И всё же, отчего так, а не иначе? — Глухо спросил Андрей.　

— Я скажу, — Куташев присел в кресло напротив Ефимовского. — Когда я встретил Марью в Петербурге, и она приложила немало усилий к тому, чтобы увлечь меня, я, признаться, был заинтригован. Но, увы, моя драгоценная жена оказалась никудышней лицедейкой, и интрига скоро раскрылась. Сначала я был взбешён и оскорблён, меня намеревались использовать самым гнусным образом, все мои помыслы были только о мести. Я ненавидел и презирал её, и всё, чего желал, отплатить ей той же монетой. Мне казалось, что эта женщина тебя не достойна, — он вздохнул. — Я сам не понимаю, когда мои чувства к ней переменились, откуда взялась бешеная ревность, доводившая меня до исступления, я осмелился поднять на неё руку. Думал, она побежит к тебе или к брату искать защиты от мужа-тирана, но она осталась со мной, не желая выносить скандал на всеобщее обозрение. Насмехаясь над ней, я пытался отрицать, что меня хоть сколько-нибудь задевает её измена, и то, что ты, тот, кого я считал своим другом, всё ещё любишь её и встречаешься с ней за моей спиной, словно кислотой разъедало мне душу и сердце.　

Андрей опустил ресницы, не в силах вынести укора во взгляде.　

— Я никогда не скрывал от тебя своих чувств к Марье Филипповне, — произнёс он в своё оправдание.　

— Вот потому я и отпустил её, — ответил Куташев после непродолжительного молчания. — Я не смог завоевать её любви, не добился её уважения, но в какой-то момент я понял, что могу привязать её к себе, сыграв на чувстве вины, однако вряд ли бы это сделало меня счастливей. Развестись с ней — стало быть, раз и навсегда оставить несмываемое пятно на её репутации. Я готов был взять вину на себя, предоставив ей столь желаемую свободу, но в любом случае тень скандала пала бы и на неё, и на тебя.　

— Ты потому не скрывал своих похождений? — Всё ещё не веря услышанному, спросил Андрей.　

Николай кивнул:　

— Да, Рада не знала о том, какая роль отводилась ей, и признаться, мне по сей день стыдно от того, что я использовал её подобным образом. А потом меня ранили, и тогда я решил использовать сложившуюся ситуацию, дабы раз и навсегда порвать связи с обществом. Упреждая твои вопросы, хочу сказать, что я не намерен оставаться в Польше, где любой может найти меня так же, как и ты. Имение матери я продал, мы остановились пока в Варшаве, но с наступлением тепла уедем. Куда? Не спрашивай, — Николай улыбнулся. — Я сам не знаю, куда занесёт меня судьба. Я решил путешествовать, а Рада поедет со мной. Может быть, где-нибудь мне приглянется какой-нибудь райский уголок, и я решу обосноваться там навсегда. Признаться, я удивлён, встретив тебя здесь. Неужели ты передумал и уже не помышляешь о счастье с несравненной Мари? — Куташев усмехнулся. — Может быть, тогда моя жертва напрасна?　

— Нет, я не передумал. А в Варшаве оказался по долгу службы. Моё прошение удовлетворили, но вследствие того, что когда-то я отказался принять командование полком в Тифлисе и не оценил оказанной мне чести, мною остались недовольны и, сослав меня в Польшу, таким образом дали это понять. Но теперь зная истину, право, не знаю, как я смогу жениться…