Осенняя непогода накрыла всё вокруг холодными моросящими дождями и окутала туманами. Марья Филипповна никогда не любила осень, особенно позднюю, лишённую очарования ярких красок, холодную и промозглую, но ныне её внутреннее мироощущение оказалось настолько созвучно этому состоянию природы, её увяданию в преддверии долгого зимнего сна, что она даже стала находить удовольствие в долгих одиноких прогулках под сенью полупрозрачных голых веток в саду.

Княгиня Куташева возобновила прежнюю дружбу с соседями по имению, но, разумеется, первым делом известила о своём приезде родственников. Елена Андреевна попеняла дочери на её решение жить в Ракитино. В Полесье огромный особняк, а она поселилась в захудалом деревянном домишке. Что люди скажут о том? Да и негоже молодой вдове жить одной в уединённой усадьбе. Сетования матушки Марья Филипповна выслушала со снисходительной улыбкой на устах. В былые времена она остереглась бы вызвать её недовольство, но ныне всё переменилось, она и себя ощущала совершенно другой. Осознание того, что она совершенно свободна в своих поступках и суждениях, вольна принимать решения без оглядки на кого бы то ни было, пришло не сразу, но как только она поняла это, ощущение свободы в некоторой мере даже вскружило ей голову. Отныне никто не может заставить её поступать поперёк собственной воли и вопреки желаниям.　

В Ракитино княгиня Куташева, наконец, ощутила себя барыней, полновластной хозяйкой. Утро Марьи Филипповны начиналось с лёгкого завтрака, за которым неизменно следовала встреча с управляющим. Егор Дмитриевич рассказывал ей обо всём, что происходило в имении, и хотя ранее сам справлялся со всеми делами и неурядицами, ныне ждал указаний. Не всегда Марья Филипповна могла понять суть того или иного вопроса, и когда такое случалось, она не гнушалась спросить совета, но само сознание того, что ничего более в усадьбе не происходит без её ведома, было ей весьма приятно.

Однако с наступлением осени забот в имении осталось немного. Урожай был давно убран, заготовки на зиму сделаны. Обновив интерьер старого дома, Марья Филипповна обнаружила, что ей совершенно нечем заняться. Чтение её нисколько не увлекало, рукоделие быстро наскучило, потому как от природы своей княгиня Куташевна не обладала ни терпением, ни усидчивостью.　

В конце ноября выпал первый снег и ударили морозы. Раскисшие дороги подмёрзли, и довольно скоро поверх некогда непролазной грязи появился укатанный зимник. Теперь у княгини Куташевой была возможность выезжать. Каждое утро Марья Филипповна вместе с малолетним сыном в крытом возке отправлялась к заутрене в большой сельский храм.　

По окончанию службы у неё всегда была возможность пообщаться с соседями, узнать последние уездные новости. Часто она встречала Калитиных и Василевских. Павел Алексеевич видимо ещё не забыл вынужденного купания в пруду Полесья, а потому некоторое время держался с княгиней Куташевой отчуждённо, но Марья Филипповна к бывшему поклоннику была неизменно ласкова и доброжелательна, а потому Василевский вскоре оттаял.

С началом Рождественского поста Павел Алексеевич осмелился наведаться в Ракитино с визитом. Марья не придала значения тому, что Василевский приехал один, без супруги, она настолько тяготилась своим одиночеством, что с радостью приняла его, невзирая на некую неприличность подобного визита.　

Они много говорили, вспоминали прошлое, Павел Алексеевич напомнил Марье Филипповне об осенней охоте на волков после которой они все вместе провели дивный вечер в имении Василевских.　

Марья хорошо помнила тот день. Ещё бы! Ведь ей весь вечер пришлось делать вид, что она совершенно равнодушна к Ефимовскому, тогда как хотелось глядеть на него неотрывно. А когда она позволяла себе быстрый взгляд в его сторону, то сердце заходилось в груди от огня, пылающего в его ответном взоре.　

Василевский провёл в Ракитино почти половину дня и уехал только с наступлением сумерек. Через три дня Павел Алексеевич вновь появился на пороге дома Марьи Филипповны и, как и в прошлый раз, хозяйка усадьбы оказала ему довольно радушный приём. Пили горячий чай, беседовали, в этот раз они не стали предаваться воспоминаниям, а говорили больше о делах насущных.　

— Отчего вы не остались на сезон в Петербурге? — Полюбопытствовал Василевский.

— Ежели вы не забыли, то я ношу траур, потому мне в столице нынче делать нечего,　

— Марья Филипповна чуть заметно улыбнулась.　

— И вам не скучно здесь зимой в сельской глуши? — Удивился Павел Алексеевич.　

— Ну, что вы, Павел Алексеевич. Благодаря вам я вовсе не ощущаю ни скуки, ни одиночества. Вы всегда были мне преданным другом.　

— Мне бы хотелось быть для вас не только другом, Мари, — яркий румянец проступил на бледном лице Василевского, он смущённо отвёл глаза.　

— Поль… — пребывая в некотором замешательстве, Марья Филипповна пыталась найти достойный ответ.　

Ей не хотелось обижать его, но и мысль, высказанная им, в душе отозвалась тревогой.　

— Право слово, — вздохнула она, — мне всегда было легко с вами… вы дороги мне, Поль, но я не могу вам предложить ничего, кроме своей дружбы.　

— Ответьте, Мари. Вы никогда ничего ко мне не испытывали? Даже симпатии? — Умоляюще глядя на неё, вопрошал Василевский.

— Ну, отчего же? Вы всегда были мне симпатичны, Поль, — Марью смутил столь откровенный вопрос.　

Василевский вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, порывисто опустился на колени у ног княгини Куташевой и, завладев её рукой, принялся покрывать быстрыми поцелуями тонкие пальцы:　

— Позвольте мне любить вас, Мари. Прошу вас, не прогоняйте меня, — горячо шептал он, удерживая хрупкие запястья в своих ладонях.　

— Поль, прошу вас, — Марья испугалась его горячей настойчивости, лихорадочного блеска серых глаз и попыталась освободиться от него. — Прошу, оставьте.　

У неё словно глаза открылись. Василевский уже не был тем робким юношей, который пытался объясниться ей в своих чувствах. Ныне у её ног был мужчина, сильный и отчаянно желавший добиться её благосклонности. Марья предприняла попытку подняться, но Павел Алексеевич тотчас обхватил обеими руками её тонкий стан, спрятав лицо в складках чёрного шёлкового платья.　

— Я всегда любил вас, Мари, — глухо заговорил он. — Вам было четырнадцать, когда я впервые понял, как много вы значите для меня. Я страдал от этого чувства, мучился им, ибо, когда осмелился открыться вам, то был жестоко осмеян. Вы говорите, что всегда видели во мне лишь друга, но мне мало вашей дружбы, Мари.

Марья положила ладони на его широкие поникшие плечи и слегка оттолкнула своего не в меру ретивого поклонника.　

— Довольно. Павел Алексеевич, — стараясь не выдать собственной неуверенности и страха, промолвила княгиня Куташева. — Смею напомнить вам, что время нынче уже позднее, а дома вас ждут, — она вывернулась из его объятий.　

— Вы прогоняете меня? — Не отрывая от неё пламенного взора, Василевский глубоко вздохнул.　

— Остыньте, Поль, — Марья Филипповна покачала головой. — Мне будет горько лишиться вашей дружбы из-за нынешнего недоразумения.　

— Хорошо, я уеду, — он опустил голову. — Но прежде…　

Марья и вздохнуть не успела, как оказалась в крепких, отнюдь не дружеских объятьях. Твёрдые мужские губы прижались к её губам так, что у неё перехватило дыхание. Покоряясь его воле, она уступила, позволив углубить поцелуй и, едва ощутив этот слабый ответный отклик, Василевский вовсе потерял голову. Лишь появление лакея, собиравшегося доложить, что сани барина подали к крыльцу, отрезвило его и заставило выпустить из объятий ошеломлённую подобным напором Марью.

Правая рука Марьи Филипповны взметнулась вверх, отчётливый звук пощёчины в тишине комнаты, казалось, был подобен грому выстрела в пустой бальной зале.　

— Простите, — Павел Алексеевич схватился за пылающую щёку.　

— Вон из моего дома! — Едва не сорвавшись на крик, Марья Филипповна указала ему на дверь.　

Василевский молча поклонился и, развернувшись на каблуках, покинул гостиную. Марья опустилась на диван, прижав ладони к горящему лицу. Сердце колотилось в груди, всё тело покалывало, знакомая тяжесть в груди и внизу живота слишком явно свидетельствовала о том, что не явись в комнату прислуга, и она сама упала бы в объятья Василевского, словно перезревший плод.　

Как можно было допустить подобное?! Как она могла?! Ответ был слишком прост. Давно её тела не касалась мужская рука, испытав однажды наслаждение, она истосковалась по упоительным ощущениям, что может подарить близость между мужчиной и женщиной. Ей опостылело её одиночество и холодная вдовья постель. И любовь здесь совершенно ни при чём. Ведь она не любила Куташева, но это ничуть не мешало ей получать наслаждение, отдаваясь ему.

Некоторое время Марья Филипповна перестала выезжать из усадьбы, но минула седмица, за ней другая, и княгиня Куташева в канун Рождества явилась, как обычно, к заутрене. На сей раз в храме было довольно многолюдно. Василевские присутствовали всем семейством. Старый генерал весьма благожелательно ответил на приветствие соседки, Павел Алексеевич несколько сдержаннее, а вот супруга Василевского-младшего предпочла сделать вид, что не заметила княгиню Куташеву.　

Павел хотел было извиниться, и даже попытался после службы заговорить с Марьей Филипповной, но его опередили. Калитины, встретив племянницу, пригласили её к себе.　

После сытого обеда, спровадив под благовидным предлогом Василия Андреевича, Ольга Прокопьевна пожелала побеседовать с племянницей наедине.　

— Машенька, — собралась с духом пожилая дама, — до меня слухи дошли, будто Павел Алексеевич стал довольно частым гостем в Ракитино.　

— Слухи, тётушка, — Марья Филипповна отвела глаза.　

— Нехорошо, та bonne (моя милая), — madame Калитина покачала головой и тихо спросила племянницу: — а как же Андрей Петрович? Он пишет тебе?