Княгиня Анненкова смущённо отвела взгляд. Она никак не могла понять, отчего Николай, зная истину, не порвал с Марьей? Безусловно, многие знали о его увлечении mademoiselle Ракитиной и общество, затаив дыхание, ждало развязки roman d'amour, но ведь так уже было, и не раз. Сколько наивных барышень, одураченных его обаянием, оплакивали после разбитое сердце. Впрочем, в том, что касалось Куташева, Ирина никогда не могла с уверенностью сказать, что знает причины его поступков. Может быть, он и в самом деле был влюблён?　

— Да, но это жестоко ставить тебя перед подобным выбором, — тихо добавила она после долгих размышлений.　

— Выбором? — Изумилась Марья Филипповна, очнувшись от глубоких раздумий. — Разве у меня был выбор?　

— Так ты не знала? — Пришёл черёд удивляться княгине Анненковой. — По условиям завещания, коли Ефимовский обвенчается с Софи, Мишель должен был унаследовать всё.　

— Так вот где собака зарыта! — Она недоверчиво покачала головой. — Признаться, я рада, что мне не пришлось выбирать, — Марья чуть заметно улыбнулась. — На моей совести довольно грехов, не хочу отягощать её ещё и эгоистичным выбором.　

— Андрей вернулся на службу, — поспешила между тем переменить тему разговора княгиня Анненкова.　

— Он писал мне о том, — Марья присела на нагретую солнцем мраморную скамью. — Он так близко, в Петербурге, всего лишь пятьдесят вёрст, но между нами не расстояние, а время. Я не знаю, где мне взять силы пережить ещё девять месяцев до окончания траура, — она не сдержала тяжёлого вздоха.　

— Господь посылает нам испытания, — Ирина присела рядом с ней и с улыбкой произнесла: — нет, я не осуждаю тебя. Я помню, ты сходила по нему с ума задолго до знакомства с Ники.　

— Так давно это было, — Марья сняла чёрный кружевной чепец, подставив лицо ещё тёплым солнечным лучам.　

— Ты можешь написать ему, я передам, — Ирина легко коснулась плеча княгини Куташевой.　

— Нет, я не стану писать. Так будет лучше, — отказалась Марья Филипповна.　


На другой день Анненковы отбыли в столицу, и Марья затосковала. Дабы занять себя хоть чем-нибудь, она распорядилась о том, чтобы мебель в покоях князя Куташева накрыли чехлами, а его личные вещи убрали на чердак. Прежде, чем выполнить её распоряжение, один из лакеев поспешил доложить о том Анне Кирилловне. Madame Олонская, оскорблённая подобным самоуправством со стороны молодой вдовы, тотчас поспешила высказать ей своё недовольство.　

— Не больно-то вы скорбите по усопшему, — заявила она с порога, не утруждая себя стуком в дверь.　

— Чем я вас прогневила? — Марья Филипповна удивлённо приподняла брови. — И в чём должна выражаться моя скорбь? Мне посыпать голову пеплом? Уйти в монастырь?　

— И полгода не прошло, а вы уже стремитесь искоренить даже всякую память о нём,　

— язвительно отозвалась Анна Кирилловна. — Видимо, тот факт, что его могилы здесь нет, вам только на руку.　

— Мне, право, удивительно слышать подобное от вас. Николя не вернуть, и мне так же, как и вам, тяжело от того, что захоронен он в чужой земле, но делать из усадьбы мавзолей совершенно ни к чему. Смею напомнить, что я ношу траур, не принимаю визитёров и сама не выезжаю, а потому считаю, что для соблюдения приличий этого вполне довольно, — не повышая голоса, ответила она.　

— Его смерть на вашей совести, — Анна Кирилловна поджала губы.　

Марья Филипповна поморщилась при этих словах. Неужели всякий раз ей станут напоминать о том?　

— Всем воздастся по их деяниям и поступкам, — вздохнула Марья. — Желаете оставить всё так, как оно есть — ваше право. Я уже давно не хозяйка в этом доме, — она махнула рукой.　

— О, как же я забыла о том, — пожилая дама закатила глаза. — Неужели вините Софи в том, что лишились состояния? Бедная девочка довольно настрадалась по вашей вине.　

Поистине, поведай ей поверенный обо всех условиях завещания, Марье было бы нелегко сделать выбор, и где-то в глубине души она даже испытывала благодарность к Софье, что она избавила её от душевных терзаний. Уже не единожды после того, как узнала, она задавалась вопросом, что ей дороже: собственное счастье или будущее Мишеля, и, видит Бог, не могла дать однозначного ответа.　

После того, как madame Олонская ушла, Марья забралась с ногами на кушетку и прислонилась лбом к холодному оконному стеклу. То ли это осень так действовала на неё, то ли обида подтачивала изнутри душевные силы, но, оставшись в одиночестве, она уже не могла сдерживаться и горько разрыдалась, утирая слёзы ладонями. Она часто плакала в последнее время. Марья устала от одиночества, скрытной враждебности, устала от напряжения, от которого, казалось, звенит воздух в самом доме. "Невыносимо", — поникли хрупкие плечи. — "Не могу более так"!　

Решение пришло внезапно. Никто не заставляет её оставаться в Сосновках, где каждый вдох даётся с трудом, ей просто надобно уехать из усадьбы и избавиться от гнетущей тяжести старого дома.　

— Милка! — Марья Филипповна вытерла мокрые щёки и велела, как только горничная ступила на порог: — собирай вещи, в Ракитино поедем!　

Сборы в дальнюю дорогу отвлекли княгиню от горестных дум. Изысканные туалеты, пошитые, дабы пленять столичный свет, остались висеть на вешалках в гардеробной. В багаж Милка уложила лишь несколько платьев, выбранных хозяйкой за строгость кроя и невзрачные тёмные оттенки. Не взяла Марья и драгоценности, которые дарил ей супруг за время недолгого замужества. Фамильные бриллианты Куташевых даже в неярком свете свечи сверкали на чёрном бархате шкатулки, словно звёзды на ночном небосклоне. Полюбовавшись дивным творением, Марья решительно захлопнула крышку и велела Милке отдать драгоценности Софье Васильевне.　

Визит княжны Куташевой после этого её нисколько не удивил. Спросив позволения войти, Софья прошагала к туалетному столику и с громким стуком поставила шкатулку на гладкую полированную поверхность.　

— Мой брат решил, что это отныне принадлежит вам, и оспаривать его волю я не собираюсь, — хмуро бросила девушка.　

— Это фамильные драгоценности, Софи, — как можно мягче заметила Марья. — Они принадлежали вашей матушке, вы должны владеть ими, а не я.　

— Отчего вдруг подобная щедрость? — Mademoiselle Куташева прищурилась.　

В это мгновение она столь сильно походила на своего старшего брата, что у Марьи Филипповны даже дыхание перехватило.　

— Боже, до чего же вы с Николя схожи, — чуть слышно обмолвилась она.　

— Вы уезжаете? — Софья, наконец, заметила собранные дорожные сундуки.　

— Да, — Марья кивнула и со вздохом произнесла: — мне тяжело здесь. Я поеду к себе в Ракитино.　

Софья переменилась в лице. Растерянное грустное выражение сменилось пренебрежительной усмешкой.　

— Видимо, ваши обещания ничего не стоят.　

— Я помню всё, что обещала вам, — Марья Филипповна подняла голову, с вызовом глядя в глаза золовки. — Я не стану пытаться увидеться с Ефимовским, к тому же в Ракитино встретиться с Андреем Петровичем мне будет несколько затруднительно. Он вернулся на службу и нынче пребывает в Петербурге.　

— Откуда вы узнали о том? — Софья потупилась.　

— Он сам мне написал, — улыбнулась Марья Филипповна и добавила, не без некого злорадства наблюдая, как краска стыда заливает щёки княжны: — весьма лестно о вас отзывался.　

— Простите, я подумала…　

— Я знаю, о чём вы подумали, Софи, — перебила её Марья. — И нисколько не удивлена. Вы всегда были невысокого мнения обо мне, но нынче мне незачем лгать вам. Не могу оставаться в Сосновках. Мне тягостно находиться здесь, слишком много воспоминаний, слишком много горьких воспоминаний, — она вздохнула. — А бриллианты заберите. Они ваши по праву рождения. Негоже чужому человеку отдавать то, что должно быть передано по наследству.　

Княжна взяла в руки шкатулку.　

— Ежели я могу что-нибудь сделать для вас, — она заглянула в глаза своей belle-soeur.　

— Вы довольно сделали для меня, Софи. Вы подарили мне надежду, а это много больше, чем все сокровища царя Мидаса.　

Наутро Марья торопливо переступила порог ставшего ненавистным дома и, забравшись в карету, взяла из рук няньки хнычущего Мишеля.　

Долгая поездка по раскисшим от осенней распутицы дорогам оказалась тяжёлым испытанием. Колёса экипажа то и дело вязли в глубокой колее, пассажиров немилосердно трясло на ухабах. Унылый пейзаж за окном навевал тоску. Там, где ещё совсем недавно глаз радовала сочная зелень, ныне простирались покрытые пожухлой травой равнины, деревья уже успели растерять яркий осенний убор и лишь кое-где сухие листья покачивались на ветру. Не прекращался мелкий моросящий дождик, отчего в карете было сыро и холодно. Спустя две утомительные седмицы, тяжёлая карета въехала в ворота маленькой усадьбы.　

Во внутреннем дворике имения Марья Филипповна огляделась. По ступеням навстречу барыне торопливо спустился управляющий, пребывавший в страшном волнении. Он и не думал о том, что княгиня надумает поселиться в Ракитино. "Ведь могла бы остановиться у брата в Полесье, так нет же принесло её на ночь глядя. Комнаты не топлены, к ужину ничего не готовили", — в панике думал он, помогая хозяйке имения подняться по ступеням.

— Вы уж не серчайте шибко, ваше сиятельство. Не ждали мы вас нынче, — принялся оправдываться он, распахивая двери в тесную переднюю.　

— Довольно причитать, Егор Дмитриевич, — перебила его Марья Филипповна. — Пускай для Михаила Николаевича молока согреют, мне же и чаю с холодной закуской довольно будет.　

После скромного ужина Марья Филипповна отправилась спать. Княгиня долго ворочалась в постели, укутавшись в пуховое одеяло. Накрапывавший весь день дождик к ночи разошёлся и громко барабанил по жестяному подоконнику и стёклам, поднявшийся ветер выл в печных трубах, казалось, что кто-то невидимый бродит по дому, время от времени тяжело вздыхая.