Не прошло и четверти часа, как показались ворота усадьбы в Полесье, экипаж миновал подъездную аллею и остановился у широкой мраморной лестницы, которая посередине разделялась на две боковые, более узкие, украшенные у основания белыми вазонами. Не дожидаясь пока лакей откроет дверцу, Марья Филипповна сама распахнула её и, подобрав юбки, спрыгнула на посыпанную мелким гравием дорожку, будто она не степенная замужняя дама, а всё ещё та взбалмошная юная барышня, коей была несколько лет назад.　

Всё, что окружало её: дом, парк, липовая аллея, тянувшаяся от самых ворот, пруд, в котором отражался особняк, всё это дышало прошлым. Это был тот мир, где она была беспечна и счастлива. О, как счастлива она была здесь когда-то! "И это всё придётся навсегда оставить, коли Андрей решится", — при этой мысли её радость тотчас померкла.　

Впрочем, Марья Филипповна не умела долго огорчаться. Стоило ей увидеть маменьку, поспешно спускающуюся по лестнице, и она тотчас отринула грустные мысли, устремившись навстречу Елене Андреевне.　

Были радостные объятья и поцелуи, удивлённые восклицания, представления. Сонная тишина, царившая в имении до приезда княгини Куташевой, растворилась в громких разговорах, радостном смехе, шуме быстрых шагов, шорохе шёлковых юбок, в разговорах прислуги, сновавшей с багажом от экипажа к дому.

Позже, когда всё утихло и дамы, переодевшись и освежившись с дороги, расположились на затенённой террасе за накрытым к чаю столом, Софья призналась, что она опасалась ехать в Полесье, не зная, как её примут здесь, но ныне рада, что согласилась.　

Ей пришло на ум, что всё здесь устроено как-то иначе, не так, как в Петербурге. Мир подмосковной провинции казался ей более простым и оттого более привлекательным. А ещё, она поймала себя на мысли, что очень хотела бы взглянуть на усадьбу Урусовых, и была бы очень рада, коли бы Илья Сергеевич лето проводил у себя в имении.　

Глава 51

Mademoiselle Куташева проснулась рано, едва рассвело, несмотря на то, что почти половину ночи пролежала без сна. Разные мысли одолевали её в часы бессонницы, она вспоминала рассказы Марьи Филипповны об усадьбе, где прошли её отрочество и юность, и сравнивала с ними собственные впечатления. И эти впечатления, надобно заметить, были скорее радостными и приятными, чем наоборот. Софье понравился дом и его интерьер, который будучи не таким роскошным, как у них в Сосновках, производил впечатление простоты и лёгкости. Вся мебель, преимущественно выполненная из дуба, была светлых оттенков, также как и штофные обои на стенах, портьеры и обивка. Комнаты не загромождали лишние предметы интерьера, отчего они казались просторными и светлыми.　

Где-то после полуночи, когда в большом помещичьем доме воцарилась тишина, из приоткрытого в парк окна послышалась переливчатая трель ночного певца. Сначала едва слышно, а потом всё более набирая силу, запел соловей. Звуки птичьего пения невольно взволновали княжну.　

Накинув на плечи фланелевый капот, Софья с ногами забралась на широкий подоконник и, прислонившись лбом к прохладному стеклу, вслушалась в песнь любви, коей пернатый любовник призывал свою подругу. Из-за облака выплыл огромный диск луны и отразился в стоячих водах пруда.　

Столько было прелести в тёплой весенней ночи, что княжне вдруг сделалось ужасно тоскливо, неясное томление сдавило грудь, вырвав глухое рыдание. Такие ночи буквально созданы для любви, для признаний, для поцелуев. Ей же минуло двадцать два года, а она так ни разу и не познала, каково это быть любимой кем-то.　

Софья ещё долго сидела у окна, вздыхала, утирая рукавом капота струящиеся по лицу слёзы, до тех пор, пока не ощутила, что замёрзла. Тепло весенней ночи оказалось весьма обманчивым. Всё это время она думала об Андрее. Она и ехать в Полесье с Марьей Филипповной согласилась только оттого, что узнала от Ефимовского о его намерении провести лето в Клементьево рядом с матерью. Но всё это напрасно. Пусть они довольно часто виделись в последнее время, но чувства Андрея к ней нисколько не переменились. В его взгляде она замечала выражение какой-то тёплой грусти, смешанное с жалостью. Вот только эта жалость оскорбляла её.　

Софья знала, что всегда может рассчитывать на его дружеское участие и помощь, но ничего сверх того он дать ей не способен. Она знала, о чём Николай просил Ефимовского, подслушав разговор брата с Андреем самым бессовестным образом, ибо не смогла побороть искушения узнать истинное положение дел.　


О том, что Андрей отец Мишеля она догадывалась давно, но только теперь поняла, зачем Nicolas женился на Марье Филипповне. Известие о том, что брат не способен произвести на свет наследника совершенно ошеломило её, но вместе с тем пролило свет на его поступки. Но, даже понимая ныне его мотивы, она не могла найти оправдания его деяниям.　

"Как же это жестоко, бессердечно, — прикусив костяшки пальцев, она тихо плакала, притаившись за дверью гардеробной, — ведь не вмешайся Nicolas, и ничто не могло бы помешать Андрею и Марье Филипповне соединиться!" Андрей дал обещание, от которого у неё сердце перевернулось в груди, так больно было слышать в его голосе тоску и безысходность, смешанную с чувством вины и раскаянием. Она готова была возненавидеть брата за то, что он сделал. Ужасное гадкое чувство поселилось в её душе. Да разве можно желать смерти тому, кто ближе и роднее всех на всём белом свете? Тому, кто заменил отца и мать? И как же она ненавидела себя за этот мгновенный отклик в душе, за вспыхнувшую было надежду, за то, что даже осмелилась думать о том. Да разве сможет она пойти под венец с человеком, которого вынудили дать подобное обещание, воспользовавшись его угнетённым состоянием? Сделает ли её подобный брак счастливой? Как жить, зная, что отобрала даже самую призрачную надежду на счастье у того, кто дороже всех? Nicolas уже взял грех на душу, разлучив отца и сына, так неужели и она пойдёт по его стопам? Закроет глаза на всё, что ей известно и, руководствуясь исключительно собственными эгоистичными желаниями, ввергнет в пучину несчастья того, кого любит больше жизни.　

Софья нисколько не сомневалась в том, что не сможет сделать Андрея счастливым. Насильно мил не будешь — горькая прописная истина.　

Безусловно, ныне, когда состояние здоровья князя Куташева уже не вызывало прежних опасений, Софья могла бы более не думать об обещании Andre, но разве есть на земле человек, способный повелевать даже собственными мыслями? Можно заставить себя думать о чём-то, когда надобно найти способ разрешить возникшие затруднения, но нельзя заставить себя не думать. Вот и mademoiselle Куташева не могла заставить себя не думать об Андрее, об обещании, что он дал её брату и о том, что будет, коли, не дай Бог, Nicolas не оправится от своей болезни.　

От безрадостных мыслей разболелась голова, боль обручем стиснула виски, распространилась ото лба к затылку. С тяжёлым вздохом княжна слезла с подоконника и вернулась в постель. Закрыв глаза, она ещё долго лежала без движения, надеясь, что мигрень отступит, а потому задремала только под утро.　

Наступивший день сулил много нового: Марья Филипповна намеревалась показать княжне Куташевой своё имение Ракитино и познакомить её с родственниками по материнской линии.

После завтрака, заметив, что Софья сомневается в своих способностях совершить прогулку верхом, Марья Филипповна велела заложить коляску.　

— До Ракитино можно было бы и пешком дойти, — улыбнулась княгиня, устраиваясь на сидении поудобнее, — есть тропинка через рощу, но вот до дядюшки моего пешком добраться, пожалуй, будет утомительно.　

Поездка и в самом деле оказалась недолгой. Вскоре взору предстала небольшая усадьба. Деревянный дом с мезонином окружал со всех сторон цветущий сад, посыпанные гравием дорожки вели в небольшой дворик и к парадному крыльцу. Встречать дам вышел управляющий, который проживал в барском доме в отсутствие хозяев.　

Невысокий средних лет полноватый мужчина при виде барыни, вышедшей из коляски, суетливо поклонился и тотчас принялся отчитываться о состоянии дел в усадьбе. Марья Филипповна отмахнулась от него, ответив, что приехала для того, дабы показать имение родственнице, а о делах они побеседуют после.　

— У вас здесь очень уютно, — заметила Софья по завершению короткой прогулки в стенах особняка.　

— Я просила Николя отпустить меня в Ракитино, — Марья вздохнула, неспешно шагая по дорожке между цветущих яблонь. — Так было бы лучше для всех, — тихо добавила она и горько усмехнулась: — по мне, так лучше пребывать в неведении, чем делать вид, что ничего не знаешь.

— Вы о цыганке? — Софья опустила ресницы.　

— Да, и о ней тоже, — кивнула Марья. — Брак с вашим братом — моя самая ужасная ошибка, Софи. Увы, нынче ничего нельзя переменить. Надеюсь, когда он вернётся, мы сможем ужиться друг с другом.　

— Я бы желала сказать вам, что так и будет, — задумчиво ответила княжна, — но зная Николя, сомневаюсь, что он пожелает что-нибудь переменить в своей жизни. Ему никогда не было дела до того, что прилично, а что нет, он всегда презирал светские условности, всегда жил так, как ему хочется, не считаясь ни с чьим мнением.　

— Мне странно слышать подобное о нём из ваших уст, Софи, — Марья Филипповна остановилась, жестом предложив своей собеседнице присесть на скамейку в тени раскидистых кустов сирени.　

— Он мой брат, и я люблю его таким, каков он есть, со всеми его недостатками и достоинствами, — княжна пожала плечиками, — другое дело вы. У вас нет причин любить его. Я знаю, сколько зла он вам причинил, но вы не оставили его в тяжёлый час испытания, что нам выпал. Отчего?　

— Все мы совершаем ошибки, Софи. А за ошибки полагается платить, — уставившись куда-то поверх головы золовки невидящим взглядом, ответила княгиня.　

— Стало быть, ваша забота о нём всего лишь плата за былые прегрешения?