Юлия Леонова - Fatal amour. Искупление и покаяние

Смоленская губерния 1832 год

Господа, вы бывали когда-нибудь на Смоленщине? Удивительная земля, надо сказать! В лихие годы войны прошёлся по ней сапог французского солдата, оставляя за собой разорённые поместья да выженные деревни. Но минуло два десятка лет, и об ужасных днях нашествия Bonaparte уже почти ничто не напоминало. Отстроились заново усадьбы, поля радовали глаз золотом созревающих хлебов, а о былом подрастающее поколение узнавало лишь от очевидцев тех кажущихся невообразимо далёкими дней.

Вот и Марья Филипповна Ракитина, барышня семнадцати лет, о об ужасах войны знала со слов маменьки да папеньки. И если отец в первых же рядах вступил в дворянское ополчение и с боями прошёл за отступающим французом до самого Парижа, то матери пришлось бежать из разграбленной пылающей усадьбы в поместье своего брата с трёхлетним сыном на руках. Ох, и страху же натерпелась тогда Елена Андреевна! Вспоминая, она и по сей день не могла удержать слёз. Марья и представить себе не могла подобного. Как-то она спросила брата, помнит ли он о тех временах, но Серж отвечал, что был слишком мал, чтобы запомнить.

Благодаря то ли горячим молитвам супруги, то ли счастливому стечению обстоятельств, Филипп Львович Ракитин к исходу 1814 года вернулся в родные места, овеянный славой победителя Bonaparte и без единой царапины.

Оба его поместья: и Ракитино, и Полесье, лежали в руинах, но утешением стало то, что целы и невредимы остались и жена, и сын. Потому по сокрушавшись немного об утерянном, Ракитин рьяно взялся за восстановление разрушенного хозяйства, и к тому времени, когда маленькой Маше, исполнилось три года, семейство Ракитиных перебралось от хлебосольных родственников в заново отстроенный особняк в Полесье, где и проживало по сей день.

Нынче в жизни Марьи Филипповны наступил особый день: ей исполнялось семнадцать лет, и в честь дня ангела любимой дочери Филипп Львович устраивал грандиозный бал, пригласив всех соседей.

Проснувшись против обыкновения довольно рано, Марья обнаружила на туалетном столике красивую коробочку, обтянутую бархатом, где на белой атласной подкладке покоились изящные жемчужные серьги и такой же кулон на тонкой золотой цепочке. Девушка восторженно ахнула и, приложив серёжку к маленькому аккуратному ушку, залюбовалась собственным отражением.

Хотя Марья в силу довольно юного возраста ещё не вполне осознавала силу собственных чар, однако ей весьма часто доводилось слышать, как местные кумушки, говоря о ней, утверждали, что немало будет разбитых сердец на её счету. Впрочем, сии замечания лишь укрепляли её во мнении о собственной исключительности и позволяли свысока взирать на прочих девиц в уезде.

А посмотреть и в самом деле было на что. Густые русые локоны, выгоравшие по лету до золотистых прядей, обрамляли безупречно красивое лицо, на котором сияли серо-голубые глаза, опушённые длинными тёмными ресницами. И даже очаровательная россыпь веснушек на аккуратном чуть вздёрнутом носике ничуть не портила прекрасный облик юной прелестницы.

Вволю налюбовавшись собой, Марья выглянула в будуар и, без особых церемоний растолкав сладко посапывающую на узком диванчике горничную, велела подать утреннее платье.

Она едва сдерживала нетерпение, нервно сплетая тонкие пальцы, пока Настасья раскручивала папильотки и укладывала туго завитые локоны в причёску. Ах, как ей хотелось сбежать вниз, заглянуть в кабинет отца и поблагодарить папеньку за чудесный подарок. О, как любила она эти утренние часы, когда отец обыкновенно занимался своими делами, но всегда находил время, дабы сказать ей несколько приятных слов и пожелать доброго дня.

Филипп Львович и в самом деле был в своём кабинете. Проскользнув мимо лакея, чинно открывшего перед барышней двери, Марья Филипповна бесшумно впорхнула в комнату. Ракитин, нахмурившись и барабаня по столу пальцами, читал какое-то письмо, но при виде дочери его лицо просветлело, он ласково улыбнулся и поднялся ей навстречу.

— Мари, именинница, ангел мой, поздравляю! — Отец расцеловал её в обе щёки. — Всё хорошеешь с каждым днём! Уж недалёк тот час, когда и вовсе выпорхнешь из отчего дома, — шутливо заметил он, но от Марьи не укрылась обеспокоенность, которую он постарался спрятать за непринуждённой улыбкой и нарочито беспечным тоном. Отмахнувшись от тревожных мыслей, девушка обняла отца и от всей души чмокнула в щёку:

— Ах! Папенька, какой чудесный подарок вы мне сделали! — защебетала она.

— Полно, душа моя! Моя дочь достойна только самого лучшего! — не без гордости созерцая любимое чадо, улыбнулся в ответ Ракитин.

Вторым человеком, поздравившим mademoiselle Ракитину с днём рождения, стал брат. Серж перехватил сестру в просторном светлом холле особняка, куда она спустилась, намереваясь совершить ежеутренний promenade. Брат закружил её по паркету в нескольких быстрых па вальса, расцеловал и потребовал оставить мазурку за ним. Марья, смеясь, растрепала светлые кудри Сержа и согласилась, после чего уговорила его пройтись с ней по парку. Несмотря на довольно ощутимую возрастную разницу в шесть лет брат и сестра были весьма близки друг другу, и нынче mademoiselle Ракитиной не терпелось поделиться с Сержем некой маленькой тайной.

Взяв сестру под руку, Сергей Филиппович подстроился под неспешный шаг девушки:

— Ну, говори уж, не томи, — усмехнулся он. — По глазам вижу, задумала что-то.

— Ничего я не задумала, Серж! — Марья остановилась. — Мне Василевский вчера в любви объяснился! — и девушка театрально закатила глаза.

— Что, сам Василевский? — беззлобно поддел сестру Ракитин-младший, вспомнив, как поспешно покинул их дом накануне Павел — старший отпрыск генерала Василевского.

— Не веришь? — обиделась девушка.

— Отчего же?! Верю, ma сherie, — рассмеялся Сергей. — И что же ты ему ответила? — поинтересовался он.

— Ничего, — Марья пожала плечиками. — Это же Поль, мы с ним сто лет знакомы.

— Ну, а есть кто-то, кого выделяет ma petite sœur (моя маленькая сестрёнка)? — шутливо продолжил он.

— Никого, — девушка тяжело вздохнула. — Можешь мне не верить, но я нахожу здешнее общество невыносимо скучным.

— В Москву собралась? — Сергей пнул лежащий на дорожке камешек.

— Папенька обещал непременно на будущий год, — с мечтательной улыбкой отозвалась сестра.

Серж отвёл взгляд и промолчал. Грёзы Марьи о сезоне в Первопрестольной не являлись для него тайной, но по множеству мелких и вроде бы незначительных фактов он догадывался: дела у них в последнее время шли не так уж гладко. Решение отца отложить на год выход в свет младшей сестры, лишний раз убеждало его в этом. Отец ничего не говорил, но и без слов становилось понятно: причины для беспокойства есть. Коли всё было бы в порядке, Филипп Львович уже в нынешнем году повёз бы дочь в Москву, а ежели отложил — стало быть, неспроста.

— Идём завтракать, ma cherie, маменька ждёт, — не желая погружаться в тревожные раздумья, предложил Серж.

Елена Андреевна давно уж восседала за столом в столовой. В другой день она непременно бы попеняла детям за опоздание к завтраку, но сегодня решила быть снисходительной, да и глава семейства отчего-то задерживался. Пожелав дочери долгих лет и сотворив короткую молитву, madame Ракитина приступила к завтраку. Филипп Львович присоединился к трапезе только в самом конце, и Марья отметила: отец нынче как-то странно весел, но при том не могла отделаться от ощущения, что веселье сие напускное… ненастоящее.

Впрочем, о своих тревогах она позабыла, как только пришло время готовиться к предстоящему балу. Из окна покоев mademoiselle Ракитиной прекрасно просматривалась вся подъездная аллея. Стоило у ворот появиться первому экипажу, Марья принялась торопить горничную, закрепляющую шпильками бутоны белых роз в замысловатой причёске барышни.

Первыми приехали Василевские. Павел Василевский, краснея и не поднимая глаз, пробормотал приличествующие случаю поздравления, коснулся невесомым поцелуем руки именинницы и прошёл в залу вслед за матерью и отцом. Марью немного задело такое пренебрежение: кавалер, вчера пылавший страстью, нынче не удосужился даже спросить о танце. А ведь бальная карточка всё ещё оставалась пустой, коли не считать мазурки, что она оставила за Сержем.

Огорчение её прошло, как только один за другим стали прибывать остальные приглашённые. В роскошной бальной зале, украшенной по желанию виновницы торжества белыми розами: точно такими же, какие вплела в причёску и прикрепила к корсажу бального платья горничная, музыканты настраивали инструменты, слышался приглушённый рокот голосов, сновали лакеи в парадных ливреях с подносами, на которых красовались фужеры из дорогого хрусталя, наполненные лучшим шампанским, какое только удалось достать в Первопрестольной.

Не прошло и получаса, как в её бальной карточке свободным оставался только вальс, который mademoiselle Ракитина не пожелала отдать никому. Раздумывая о том, что, вероятно, была чересчур жестока с Полем Василевским, Марья решил: вальс, коли он соизволит подойти, оставит за ним, но видимо, обида генеральского сына и впрямь оказалась велика, потому как он не спешил к ней с приглашением.

Поутру, рассказывая брату о признании молодого Василевского, Марья немного слукавила, отвечая, что ничего не ответила на признание. Она и в самом деле не сказала и слова в ответ, но вот смеха сдержать не смогла. Уж больно забавным показался Поль, когда пытался объясниться ей в своих чувствах. То, как он поминутно промокал взмокший лоб надушенным платком, мучительно подыскивал слова и даже, — о, ужас! — заикался, не могло не вызвать веселья. Вот и сейчас при одном воспоминании о том улыбка скользнула по её губам.